© ROMAN KALYAKIN/DEMOTIX/CORBIS
Северокорейская экономика вступила в период стагнации еще в 70-е годы: экономический рост, который в первое послевоенное десятилетие был рекордным (1953-1963 гг.), к тому времени почти прекратился, и страну на плаву поддерживали в основном советские субсидии – как прямые, так и косвенные, в виде поставок советских товаров по искусственно заниженным ценам.
Зависимость от советской помощи, само существование которой, впрочем, в те годы не признавалось в открытой северокорейской печати, означала, что распад Советского Союза стал тяжелейшим ударом для экономики КНДР. Дополнительные проблемы создала и позиция Китая, который в начале 1990-х гг. сделал ставку на развитие отношений со стремительно растущей Южной Кореей и существенно сократил свои и без того достаточно скромные субсидии Пхеньяну.
Результатом стал тяжелейший экономический кризис, из которого КНДР стала постепенно выходить только около 2002 г.
Поскольку в Северной Корее публикацию экономической статистики прекратили еще в начале 1960-х гг., судить о масштабах кризиса достаточно сложно. Тем не менее, по существующим оценкам, за период 1990-2000 гг. объемы промышленного производства сократились более чем в два раза.
Особенно сильно пострадало сельское хозяйство. Для обеспечения населения продовольствием на уровне физиологического выживания КНДР необходимо собирать примерно 5,5 миллионов тонн зерновых в год. В 1996 году урожай зерновых составил менее 3 миллионов тонн. Некоторую роль тут сыграли катастрофические наводнения, но куда более важным было отсутствие минеральных удобрений (заводы остановились из-за отсутствия сырья, запчастей и электроэнергии), перебои с электричеством, без которого не функционировали насосы в ирригационных системах и, конечно же, общая неэффективность управления сельским хозяйством.
Результатом стал голод, подобного которому Восточной Азия не видела со времен «большого скачка» в Китае. Жертвами, по острожным оценкам, оказались около полумиллиона человек. В 1992-1994 гг. северокорейцы неожиданно обнаружили, что продовольственные карточки, по которым они на протяжении десятилетий за символическую цену получали продовольствие и товары первой необходимости, более не отовариваются и превратились просто в куски плохой шершавой бумаги.
Произошедшее стало социальной катастрофой невиданных масштабов. Однако корейская пословица говорит: «Даже если небо рухнет на землю, все равно в упавшем небосводе можно будет найти дырки».
Иначе говоря, безвыходных положений не бывает. Именно к поиску этих самых «дырок в рухнувшем небосводе» и приступили жители КНДР в начале девяностых годов. Им пришлось изыскивать самые разнообразные способы выживания в новом, жестоком и нестабильном, мире.
Когда социологи, экономисты и историки говорят о северокорейском кризисе 90-х (на официальном северокорейском наречии он именуется «трудным походом»), они, как правило, подчеркивают, что кризис привел к стихийному возрождению и быстрому росту рыночной экономики. Часто говорят о поднявшихся на волне кризиса новых предпринимателях, о новой северокорейской буржуазии, многие из представителей которой вышли из тех социальных групп, которые во времена Ким Ир Сена подвергались значительной дискриминации. Например, в новых условиях начать бизнес было куда легче тем северокорейцам, у которых были родственники за границей – в первую очередь в Китае. Наличие близких родственников за границей на протяжении долгого времени серьезно портило анкету, в большинстве случаев делая невозможной карьеру в партийном аппарате и органах госбезопасности (в госаппарате по административной линии продвигаться с родственниками в Китае было можно и при Ким Ир Сене). В новых условиях наличие родственников в Китае, готовых помочь деньгами и советом, а то и стать деловыми партнерами, превратилось почти что в гарантию делового успеха.
Однако авторы большинства публикаций о северокорейском кризисе и его последствиях упускают из вида одно обстоятельство – те, на ком они обычно концентрируют внимание, по определению составляют меньшинство. Да, сейчас в КНДР есть немало удачливых предпринимателей, которые могут позволить себе потратить 100-150 тыс. долларов на просторную квартиру в элитном районе Пхеньяна, приобрести новенькую «Тойоту», и платить солидный гонорар репетитору, который занимается с их детьми музыкой или английским. Однако такие везунчики составляют очень небольшую часть населения страны.
Как выразился по этому поводу один северокореец (в момент нашей встречи с ним – разнорабочий-гастарбайтер на стройке в Китае, в докризисные времена – директор сельской школы): «Те, у кого по-настоящему нет денег, вынуждены возить тачки с кирпичами, чтобы только остаться в живых. Только у тех людей, которые занимаются торговлей, деньги есть всегда».
Однако таких людей не может быть много. Процитирую замечание еще одной жительницы Хверёна: «У нас торговцы и чиновники составляют, наверно, 5-7 процентов населения, и они, как правило, живут очень хорошо. Еще 20-30 процентов занимается мелкой торговлей. Остальные же либо заняты домашним производством, либо работают на своих огородах и живут бедно».
Поэтому возникает вопрос, а как же смогло выжить в условиях кризиса в Северной Корее большинство, то есть те, которым не удалось выйти в миллионеры? Об этом и поговорим, для вящей конкретности сконцентрировавшись на ситуации в одном конкретном городе. Речь пойдет о том, как в трудные времена выживало население упомянутого выше Хверёна, уездного центра на границе КНДР и Китая, в северо-восточной части страны.
Надо, во-первых, отметить, что некоторые группы северокорейских рабочих оказались мало затронуты кризисом.
В целом государство старалось (не всегда, впрочем, успешно) отоваривать карточки чиновникам, в том числе и низовым. В полном объёме получали стандартные пайки также сотрудники полиции и госбезопасности и члены семей военнослужащих. Продолжали работать многие военные заводы, персонал которых получал не только зарплату (которая в условиях высокой инфляции стала совершенно символической), но и стандартные продовольственные пайки.
В Хверёне военных предприятий нет, если не считать Тэсонской табачной фабрики, которая производит табачные изделия для северокорейской армии и в силу этого формально считается предприятием ВПК. Однако во времена кризиса продовольственные карточки отоваривали и тем рабочим гражданских предприятий, которые были заняты выполнением армейских заказов. Например, когда завод упаковочной бумаги в Хверёне изготовлял упаковку для боеприпасов, его персонал получал стандартные пайки, 700 грамм зерновых в день. Когда выполнение военного заказа заканчивалось, завод либо вовсе останавливался, либо работал на 15-20% своей мощности, выпуская гражданскую продукцию. При этом рабочим платили номинальную зарплату (примерно 1 доллар в месяц по рыночному курсу – достаточно, чтобы купить килограмм риса), но не отоваривали карточек.
Впрочем, Хверёну в «лихие девяностые» повезло. Свою роль сыграла близость к границе, что, как мы увидим, давало его жителям немало возможностей для получения дополнительных доходов.
Пожалуй, самая распространенная стратегия, дешевая и доступная для большинства жителей деревень и небольших городов – это приусадебные участки. Во времена Ким Ир Сена максимально допустимый размер приусадебного участка в Северной Корее был ограничен 100 квадратными метрами (то есть одной соткой). Этого хватало в самом лучшем случае для выращивания перца и приправ.
В Хверёне девяностые стали временем активного огородничества.
С началом голода значительная часть населения стала устраивать частные поля на крутых горных склонах, которые формально считались непригодными для земледелия и проходили по ведомству Управления лесного хозяйства. Многочисленные поля неправильной формы, которые покрывают склоны гор, являются характерной чертой современного северокорейского пейзажа. В некоторых случаях такие поля располагаются на высоте многих сотен метров над уровнем долины, в которой, собственно, и живут их владельцы.
Это означает, что более или менее ежедневно владельцам таких участков приходится не просто совершать весьма серьезные восхождения по горным склонам, но и регулярно доставлять туда удобрения и инвентарь. Обычно роль транспортного средства играет велосипед, который в данном случае используют в качестве своеобразной тачки, загрузив до предела мешками с удобрениями и прочим грузом (удобрения либо воруются в кооперативе, либо покупаются на рынке). Урожайность на частных участках заметно выше, чем на полях государственных кооперативов, так что они вносят ощутимый вклад в сельскохозяйственное производство в стране.
Большинство владельцев участков не занимаются товарным земледелием и выращивают пищевые культуры, которые потом идут на прокорм семьи – кукурузу и бобы. Есть, впрочем, и исключения – например, в последние 10-15 лет в окрестностях Хверёна появились частные пасеки, мёд которых идет на продажу. Некоторые предприимчивые крестьяне выращивают табак для продажи (правда, его приходится охранять, то есть жить непосредственно на участке). Однако все это, равно как и выращивание овощей, является скорее, исключениями. В основном участки (или, как они называются в КНДР, «сотхочжи», «малые поля») создаются непосредственно для прокорма семьи.
С формальной точки зрения обработка таких полей является делом незаконным, однако на практике представители Управления лесного хозяйства склонны закрывать глаза на нарушение правил землепользования (иногда за взятки, а часто и из простого сочувствия).
В приграничных провинциях распространенным промыслом в период кризиса стало отходничество в Китай.
Этому способствовало как расположение города, который находится на берегу пограничной реки Туманган, которая в районе Хверёна не отличается ни шириной, ни глубиной и которую легко можно перейти вброд летом (зимой она и вовсе замерзает). Вдобавок, у значительной части населения Хверёна еще с 1920-1930-х годов есть родственники в Китае. В своё время, в первой половине XX века, Хверён был одним из главных центров миграции в Китай, и многие из местных жителей десятилетиями поддерживали связи с ушедшими в Китай родственниками.
До 2010-2011 гг. граница с Китаем практически не охранялась с китайской стороны и не слишком тщательно охранялась северокорейцами, поэтому переход ее обычно не составлял особого труда. Заработки в Китае были несравнимо выше, чем в КНДР – в конце 1990-х неквалифицированный рабочий мог рассчитывать на зарплату в 30-50 долларов в месяц с бесплатным питанием и проживанием за счет нанимателя. Поэтому тогда началась массовая миграция в Китай. Около 1999 г., когда эта миграция достигла пика, в Китае находилось 150-200 тыс. северокорейских нелегалов-гастарбайтеров. В Китае северокорейские беженцы занимались в основном неквалифицированным трудом, работая в сфере обслуживания, на стройках и в лесной промышленности. Для женщин-мигранток распространённой тактикой выживания было вступление в незарегистрированный брак с китайскими крестьянами в глухих деревнях, где наблюдается острый недостаток женщин молодого и среднего возраста.
Часть мигрантов занималась мелкой контрабандой, иногда совмещая ее с трудовой миграцией. К особо рискованным, хотя и крайне прибыльным видам контрабанды относился вывоз антиквариата (в основном качественной керамики X-XIV веков, времен династии Корё) и лекарственных растений, но большинство мелких контрабандистов переправляло через границу из Китая предметы ширпотреба, а в Китай доставляло морепродукты.
Примерно с 1995 года, то есть с момента прихода к власти Ким Чен Ира, северокорейское правительство перестало воспринимать нелегальный переход границы с Китаем как серьезное правонарушение. В результате даже те нелегальные трудовые мигранты, которых задерживала китайская полиция и которых потом выдавали в Северную Корею, как правило, избегали каких-либо серьезных наказаний, и в большинстве случаев проводили в заключении лишь несколько месяцев. Многие из них, освободившись, вновь уходили на заработки в Китай.
В своем большинстве гастрабайтеры, среди которых преобладали женщины, не собрались оставаться в Китае навсегда.
Они обычно проводили там несколько месяцев или лет и, заработав немалые по меркам КНДР деньги, возвращались в родные места. Деньги эти в большинстве случаев вкладывались в мелкий бизнес.
Действительно, в условиях кризиса огромную роль в жизни большинства семей стала играть разнообразная рыночная деятельность – от мелкой торговли до приготовления пищи и предоставления разнообразных бытовых услуг (стрижка, шитье, уход за детьми и т.д.).
Занимались этим по преимуществу женщины. Несмотря на то, что производство на большинстве предприятий полностью остановилось или резко сократилось, власти настаивали на том, чтобы все работники по-прежнему каждое утро появлялись на рабочих местах и проводили на предприятии по меньшей мере несколько часов в день. Официально это объяснялось необходимостью «защищать социалистическое имущество» и «быть готовым к возобновлению нормального производства».
На практике это требование относилось в основном к мужчинам, так как замужние женщины могли зарегистрироваться как домохозяйки и вовсе не появляться на работе. Это давало им время для того, чтобы обрабатывать полулегальные огороды, заниматься мелкой торговлей или работать в неофициальной экономике.
Те из них, у кого нашлись родственники за границей (в основном в Китае) или связи в местном партийно-государственном аппарате, в некоторых случаях превратились в относительно крупных предпринимателей, которые уже активно нанимали рабочую силу – новая северокорейская буржуазия родилась именно в условиях голода и экономического хаоса середины и конца 1990-х годов. Однако для большинства женщин работа в неформальном частном секторе оставалась средством повседневного выживания.
При наличии желания и средств мужчины тоже могли официально приобрести право не посещать рабочие места.
Для этого им следовало заключить соглашение с администрацией, в соответствии с которым они должны были вносить в фонд предприятия, на котором они числились, регулярные денежные взносы. Официально эти выплаты именуются «взносами 3 августа». Имеется в виду указание Ким Ир Сена от 3 августа 1984 года, в соответствии с которым северокорейским рабочим разрешалось работать на дому, используя при этом промышленные отходы и неликвид своих предприятий. На практике первоначальное значение этих слов сейчас забыто, и «взнос 3 августа» выплачивается теми, кто хочет таким образом получить право не появляться на работе.
© XINHUA/KCNA/XINHUA PRESS/CORBIS
В подавляющем большинстве случаев взнос платят для того, чтобы получить время на работу в неформальной экономике. Однако на практике «взнос 3 августа», о размере которого договариваются с администрацией индивидуально, является достаточно большим, и платить его могут немногие (не более 20% на большинстве предприятий). В результате в Хверёне с середины 1990-х годов стала обычной ситуация, когда муж формально ходил на работу, ничем там фактически не занимаясь и получая чисто символическую зарплату и неотовариваемые карточки, в то время как жена активно работала в частной экономике.
Некоторая часть рабочих нашла возможность зарабатывать на жизнь, работая по найму в частных предприятиях, которые стали появляться в Хверёне с конца 1990-х годов.
Первыми фирмами, которые использовали наемный труд, стали столовые. В 1996-1997 году подавляющее большинство государственных столовых и ресторанов прекратили свое существование. Однако всего лишь через один-два года хверёнский общепит стал возрождаться, и сейчас в городе с населением 50-60 тысяч человек (без соседних рабочих поселков) действует около дюжины предприятий общепита. При этом вновь открывающиеся столовые и рестораны хотя формально и регистрировались как государственные, на практике всегда являлись частными. Их хозяева (чаще хозяйки) происходили из числа удачливых рыночных торговцев, которые решали диверсифицировать свой бизнес. Такие рестораны охотно нанимали на работу тех женщин, которые были известны в округе как хорошие кулинары. Находилась там работа и для мужчин – рабочих по кухне, равно как и для молодых девушек – официанток.
Около 2000 г. в окрестностях Хверёна стали появляться частные угольные шахты. Некоторые из таких шахт представляли собой совершенно примитивные предприятия, «копанки», которые никак не были зарегистрированы. В отдельных случаях на таких мини-шахтах вообще не использовалась наёмная рабочая сила: там копали уголь на свой страх и риск семьи местных шахтеров, оставшиеся после закрытия «официальных» шахт без средств к существованию. Как и следовало ожидать, это часто приводило к несчастным случаям, в том числе и со смертельным исходом.
В других случаях полулегальные северокорейские предприниматели договаривались с местными властями и администрацией закрывшихся шахт о том, чтобы брать небольшие (и незатопленные) шахты в аренду. Формально такая шахта продолжала считаться государственной, однако на практике владелец лишь выплачивал государству фиксированный взнос. Большая часть добытого угля либо поступала на рынок, либо экспортировалась в Китай, обычно через посредство той компании, при которой данная частная шахта регистрировалась.
В целом работа на частных предприятиях пользовалась среди хверёнских шахтеров определенным престижем. При том, что условия труда там были крайне тяжелыми, зарплаты и натуральных выплат, как правило, хватало хотя бы на физическое выживание. В большинстве случаев частные владельцы платили рабочим символическую официальную зарплату, но сверх этого снабжали их достаточно щедрыми продовольственными пайками, выдавали одежду и подарочные наборы.
Другой особенностью хверёнской неофициальной экономики времен кризиса стало развитие хищений на промышленных предприятиях.
В Хверёне этому немало способствовало то обстоятельство, что главным промышленным предприятием города является уже упомянутая Тэсонская табачная фабрика. Формальная принадлежность к системе военных предприятий означала, что эта фабрика пользовалась значительными привилегиями и полностью не прекращала работы даже в самые сложные времена, в 1997-1998 гг.
С другой стороны, табачные изделия в КНДР – стране, где мужчины курят практически поголовно – являются едва ли не главным неформальным платежным средством, которое использует во всех мыслимых обстоятельствах. Пачками сигарет расплачиваются за услуги, дают мелкие взятки, выражают благодарность. В жилых районах вокруг Тэсонской фабрики в конце 1990-х гг. появилось множество маленьких частных мастерских, в которых изготавливались сигареты, часто поддельные, «как бы китайские». Упаковочные материалы, как правило, приобретались на рынках, куда они попадали из Китая, а табак и папиросная бумага выносились из цехов Тэсонской фабрики. Впрочем, в некоторых случаях предприниматели покупали и табак, и бумагу на местных рынках – куда они обычно попадали с той же Тэсонской фабрики. В табачных мастерских зачастую использовался труд подростков и реже молодых девушек.
Производство табака стало главной специализацией мелких частных мастерских в Хверёне. Однако в городе и его округе действуют и другие мастерские, на которых (с широким использованием китайских компонентов) производят одежду, обувь, продукцию ширпотреба.
К началу 2000-х годов ситуация в стране стала постепенно улучшаться. Голод был в целом преодолен к 2000 г., а примерно с 2003-2004 гг. в стране наметился экономический рост, заметно ускорившийся после 2010 г. Однако произошедшие в годы кризиса социальные изменения, кажется, оказались необратимыми. В 2005-2009 гг. правительство КНДР попыталось вернуться к старой системе. Несколько раз предпринимались попытки в полном объёме возродить карточную систему, закрыть рынки или, по меньшей мере, заметно ограничить масштаб частной торговли, ликвидировать частные предприятия. Однако все эти попытки окончились неудачей, и после провала денежной реформы 2009 г., главной целью которой была конфискация денежных накоплений частного бизнеса, руководство КНДР, кажется, смирилось со статус-кво и смотрит сквозь пальцы на то, что заметная часть жителей страны находит средства к существованию за пределами государственного сектора экономики.
