В XIX веке на фоне укрупнения городов наблюдался упадок деревни. Исследование ООН 2012 года продемонстрировало тенденцию сокращения уже ряда отечественных провинциальных районных центров, причём не самых маленьких, в угоду роста мегаполисов.
В середине позапрошлого столетия молодой Энгельс одним из первых обратил внимание на ужасные условия жизни рабочих в промышленной Англии. Впоследствии это наблюдение органично дополнило представление о капиталистическом способе производства. Чтобы не быть голословными основатели марксизма выделили ряд критериев, которые, наряду с диктатурой пролетариата, должны вывести мировую общественность на новый этап социально-экономического развития. Город должен погибнуть, коммунизм же подразумевает принципиально иной способ расселения, в подробности которого, Маркс и Энгельс решили не ударяться.
Собственно, город возник вследствие разделения труда, которое повлияло на форму размещения производства. Город начал аккумулировать всё большее количество ресурсов, хаотично разрастаясь, не имея особых планов и не просчитывая последствий. Уничтожение противоречий между городом и деревней, стало, по сути, чуть ли единственным рецептом исправления ситуации с точки зрения марксизма, да и вообще левого представления о пространственном развитии.
Более глубокая проработка вопроса была проведена во времена советского архитектурного авангарда. Точка зрения так называемых дезурбанистов, отталкиваясь от вышеупомянутого тезиса, разрабатывала концепцию пространственного развития, суть которой заключалась в «ленточном» расселении по территории и огромной роли транспорта, причём не только общественного, что несколько выдаётся из их теоретизирования, учитывая отказ от частной собственности. В стороны от завода расходились автодороги, на которые были «нанизаны» жилые ячейки, с/x угодья, рекреационно-спортивные сооружения и т.д. Город как таковой «растворялся» в природе. Глазычев связывает это явление с копированием американского представления, во главе которого стоял Льюис Мамфорд. Бесспорно, некоторые заимствования были, ибо интернациональность движения современной архитектуры и строительства в те годы заметна невооруженным взглядом.
Отличительной же чертой теоретизирования эпохи авангарда был мощный теоретический фундамент, которого оказались лишены все известные истории строительные эпохи, включая современную. Собственно, принципиальные отличия, которые им удалось вывести, заключались в ряде критериев: (i) всякое строительство должно отвечать требованиям и, что немаловажно, возможностям экономики, (ii) в гармоничном развитии каждого человека скрывается потенциал развития государства в целом, (iii) прогресс неизбежен, поэтому нет смысла создавать что-то вечное, наоборот, максимальная возможность видоизменения, (iiii) вовлечение самых широких слоёв общественности в обсуждение будущих условий жизни, (iiiii) марксистко-ленинский тезис о равномерном размещении производства по территории страны. На самом деле, вследствие отвратительного представления о теоретическом наследии авангарда, мы даже понятия не имеем, что львиная доля всех современных «правильных» подходов к теме городской среды были проработаны почти 100 лет назад пролетарскими архитекторами, а не органично вызревала из европейской культуры.
В начале 30-х годов творческая свобода была жестко пресечена и только спустя 30 лет некоторые работы в этом направлении возобновились с идеей крупнопанельного домостроения. Речь о снятии противоречий путём уничтожения городов уже не заходила, в основе вплоть до перестройки оказалось трансформированное с 20-х годов представление о функциональном развитии территории, зачастую в угоду элементарному комфорту и здравому смыслу. По сути то была консервация капиталистических способов размещения производства, которому были приданы черты внятного и шаблонного градостроительства.
Конечно, некоторые элементы последовательного освоения территории страны были предприняты, но «поселенческий скелет» вдоль Транссиба сохранился и по сей день, появление моногородов, как некоторого апогея советского градостроительства, также выдается за представление о некотором гармоничном развитии городских поселений. Самые широкие слои населения обслуживали машинное производство, колхозы и совхозы, по сути, так и остались деревнями, разве что с более механизированным производством. То есть критикуемый в 20-е годы буржуазный быт, мещанство, те отрицательные стороны были впоследствии вплетены в представление об истинно социалистическом способе жизнедеятельности.
Современная нам эпоха реставрированного капитализма, несмотря на существующий потенциал, вследствие ряда институциональных тормозов не способна качественно самостоятельно видоизмениться. С оглядкой на Европу, чиновники заявляют громкие лозунги об удобной жизни в городах, об их расширении, но тут же усугубляя известные проблемы советского градостроительства, помноженные на ограниченность сырьевого капитализма. Современный провинциальный русский город уже не задыхается в собственных нечистотах, но оказывается опустошенным изнутри, бесконечно беспомощным, бессмысленным. Многочисленные владельцы сохранившегося крупного производства не способны обеспечить грамотное его функционирование, видимо, вследствие собственного невежества. Давление, оказываемое на иные сферы материального и нематериального производства, более мелкого по своему характеру, отнимает у него же все те «жизнеустроительные» силы, на которые с таким удовольствием опирается Европа. Российское кумовство, взяточничество, безнаказанность роют яму не то чтобы режиму, это диагноз для всей системы государственности, принятия решения, да что там говорить, неунизительных условий существования.
Москва же пухнет, но это скорее признак клептократии, нежели внятной стратегии развития. Способ размещения производства оказывает влияние на территориальную форму расселения, которая, в свою очередь, определяет форму жилища. Эта концептуальная схема дезурбанистов прекрасно демонстрирует весь смысл современной внутренней политики государства даже на примере решения жилищной проблемы. В Москве есть всё, именно поэтому она представляет собой то, что мы можем тут наблюдать. Преимущества становятся недостатком.
Город по-прежнему является самым чутким выразителем общественных противоречий, но сегодня никто уже не ставит вопрос об его уничтожении. Город прочно занимает место в нашей повседневности, и мыслить его отсутствие кажется, на первый взгляд, абсурдным. Тем не менее, отечественный одичалый капитализм сам берёт на себя задачу переполнения центра и глубокой стагнации регионов, результаты которого будет расхлёбывать уже другое поколение, в лучшем случае, россиян. Становится понятно, что капиталистический способ производства не способен существовать вне города, но в тоже время истощённые, бедные рынки провинции его не интересуют, что делает бедных ещё беднее. С другой стороны, остаётся тешить себя надеждой, что так долго продолжаться не может, что предел должен наступить. Об этом пишут некоторые лево-ориентированные экономисты, предвещая некоторую бурю и сгущение туч, однако реальный ход дел может принять и менее предсказуемый оборот.
Россия вымирает и делает это уже не маленькими городами. Выход видится в простом, на первый взгляд, решении — адекватном представлении о распределении производства по территории страны, не сосредоточение, а распыление, не узкая сырьевая база бюджета — а многообразие экономик, не одичалая погоня за мгновенной прибылью, а работа на долгосрочный результат. В этом случае каждый житель страны превращается из покорного пособника режима, занятого в сфере обслуживания крупных иностранных и государственных корпораций, в активного участника новой экономической политики. А за уверенностью в завтрашнем дне не могут не появиться и представления о материальном оформлении собственной повседневности — месте жительства, которое вряд ли включает в себя давку, сутолку и нагромождение жилищ на голове друг у друга.
Егор Мулеев
