Имперский стиль в современном искусстве быстро перестал быть игрушкой интеллектуалов-провокаторов вроде «нового академика» Тимура Новикова или правого постмодерниста Беляева-Гинтовта. Уже в конце 90-х этот стиль комфортно переместился в культурный мейнстрим. Источниками вдохновения для массовой и не очень культуры все чаще становились самые острые приступы родной имперскости: времена Грозного / Петра / Александра I / Александра III /Сталина. К новому празднику, заменившему день красной революции, Хотиненко снял «1612» – фильм про то, откуда взялась последняя правившая династия, с мистическими, в духе Гарри Поттера, единорогами и чудотворными старцами, подтверждающими сакральность имперской власти. Ибо власть в империи основана не на договоре, а на истине, предположительно известной избранным сверхлюдям. Если обычные люди перестают в это верить, империи разваливаются.
Чем стал новый русский ампир: политическим требованием реставрации древних принципов? Психической эпидемией перепуганных западным капитализмом постсоветских людей? Отработкой заказа новой бюрократии? Или игрой с красивыми и безопасными цитатами?
В слове
Новые писатели-империалисты заявили о себе десять лет назад. Их эстетическим манифестом стал «Укус Ангела» – роман петербургского прозаика Павла Крусанова, объединившего литературных единомышленников вокруг издательства «Амфора». Сразу после выхода романа критики заспорили, а нравится ли Павлу описанная им реальность фантастической славянской империи с ее сверхчеловеческими фокусами, ведущими прямо к концу света? Было не вполне ясно, «анти» это или просто утопия? Павел развеял сомнения, написав со товарищи программу нового имперского искусства в византийском духе и даже обратившись к президенту с открытым письмом, в котором обосновывалась геополитическая экспансия и предлагалось в перспективе завоевать Босфор и другие проливы. Среди литераторов всех поколений это быстро вошло в моду.
Имперский писатель готов быть (по совместительству) бичевателем, критиком, вольнодумцем и декадентом, но без империи он вообще никем себя не видит и опасается, что его ремесло приравняли к недорогим развлечениям. Такой писатель ратует за мир, в котором правит соборная сакральность, – не так уж важно, кем и как установленная. Важно, что мир вожделенной империи логоцентричен и оперирует словами, а не зрительными образами. Если Император и не пишет сам, как Марк Аврелий, то уж точно распекает и учит писателей, как это делал Сталин.
Как должны к этой писательской моде отнестись левые? Как минимум, напомнить: литератору, чтобы не быть коммерческим развлекателем, совсем не обязательна империя. Возможны и другие типы обществ и роли в них. А еще лучше – внятно описать и предложить эти роли, привести примеры, чтобы литератор не тратил на это своего драгоценного времени.
И в камне
Вслед за восстановлением Храма Христа Спасителя над столичной рекой вознесся чугунный император с рулевым колесом, и это стало сигналом к новому имперскому буму в архитектуре. Повсюду цитировался ампир, в дизайнерских рекомендациях по обустройству офисов утверждалось, что чем выше начальник, тем ампирнее должен быть его кабинет. Привет этрусским вазам, лепным балясинам и бронзовой геральдике! Последней в моду вошла сталинская версия этого стиля: «Гал-Тауэр» на Маяковке, «Павелецкая-плаза», банк на Новинском бульваре, Тепличная улица, Куусинена, Долгоруковская. Но самая обсуждаемая высотка – «Триумф Палас» на Соколе. Стоит она к магистрали торцом, а фасадом смотрит во дворы, тогда как все сталинские высотки, служившие новыми небесными ориентирами взамен взорванных колоколен, смотрят главными фасадами на важнейшие трассы. Если верить риэлторам, квартиры в «Триумфе» скупал верхний «средний класс», чаще иногородний и старше среднего возраста, то есть те, кто с малолетства запомнил, что лучшая жизнь бывает именно под сталинским шпилем, – и вот, наконец, накопил денег.
Либералы, которые при слове «империя» хватаются за сердце, успокаивали это самое сердце тем, что «архитектурный сталинизм» ироничен и он симптом того, что общество перестало бояться своего прошлого и излечилось от травмы, а потому можно строить в любых стилях. Сторонники же новой имперскости, наоборот, надеялись, что ирония выветрится – она просто дань вчерашним временам, когда любое высказывание нужно было маскировать под цитату и произносить с извинительной улыбкой. И когда ампир станет серьезным, символы вызовут к жизни содержание: цезарь соединит мир с принципом, правильно завершится история, воплотится миф, время остановится, а пространство станет кристаллически прекрасным.
Так называемые коммунисты пытались присвоить себе имперскую эстетику в ее сталинской версии, но сильно отстали от тех, кто это делал быстрее и талантливее. Голос остальных левых практически не был слышен. На страницах «Художественного журнала», впрочем, регулярно появлялся трезвый анализ имперского стиля в исполнении наших левых художников и арт-критиков (Осмоловский, Гутов, Виленский). Но журнал Виктора Мизиано – издание, мягко говоря, не для широких масс, и подобные антиимперские выпады воспринимались истеблишментом как разборки художников между собой.
Тест на имперскость
Россия последних десяти лет не была, конечно, никакой империей. Она была региональной авторитарной сырьевой державой, ностальгирующей по своей прошлой имперскости. «Не была, но очень хотела бы быть», – так можно выразить отношение истеблишмента к имперскому наследию, которое постоянно цитировалось, и это, как самогипноз, помогало вроде бы от всех болезней.
Как отличить имперскость от простого интереса к старине? Народу «имперское» гораздо чаще показывают, чем объясняют, ведь впечатлиться гораздо проще, чем понять. Империя предлагает себя прежде всего как более прекрасная, упорядоченная по стандарту, а потом уже как более справедливая, счастливая или какая-то еще система. Отсюда заинтересованность всех империй в создании собственного большого стиля. Вот его важнейшие признаки:
1. Гигантомания и монументальность, обращенная не к личному сознанию, но к коллективному бессознательному. Пафос воли к власти выражен через триумфальность и преобладание больших форм во всех видах творчества.
2. Военная и мифологическая геральдика как главные элементы имперского украшательства.
3. Отказ от описания мира таким, каким он нам дан, в пользу воспитательного показа мира таким, каким он «был» в мифические времена «золотого века» и великих предков.
4. Одновременное привлечение символов нескольких эпох и цивилизаций, чтобы подчеркнуть их включенность в общее имперское тело, живущее в вечности, и право империи использовать в своем мифе архивы любых культур.
5. Нарочитая непрактичность, огромные затраты. Роскошь имперской жизни выражается через презрение к вопросам частной выгоды и актуальной пользы.
6. Единые художественные стандарты для всех искусств и всех включенных в империю территорий. Вся художественная деятельность объявляется одним общим произведением – парадом победы мифа над реальностью и личностью, коллективной мистерией с принесением себя и всех в жертву предку.
Вместо имперскости
Высшая власть в империи – это даже не фигура живого помазанника, базилевса, пантократора, кладущего мосты между видимым миром фактов и невидимым миром истин. Чтобы снять ответственность даже с самых высших чиновников, финальная имперская власть покоится на могильном камне, означающем почившего предка, которому всё известно и перед которым все в долгу. Это позволяет сделать виноватыми перед общим вечным отцом буквально всех и списать любые катастрофы на неисповедимую судьбу и сакральные жертвы. Расстрелянный «большевистскими бесами» последний российский император неплохо подходит на эту роль «невинно убиенного общего отца» – отсюда все эти маниакальные поиски скелетов, пышные перезахоронения в петропавловском склепе, фильмы и сериалы.
Никакой империи как системы у нас не было и нет, но вот «имперскости» как ностальгии и стиля сколько угодно. Она и была главным докризисным стилем. Сейчас у истеблишмента становится меньше денег, уверенности, амбиций и самомнения. Имперскому стилю, похоже, пора уходить. Что будет вместо него? Вряд ли что-нибудь лучшее… Лучшего мы не дождемся, пока не станем сами оформлять свое пространство. Тот, кто умеет это делать, может предложить обществу альтернативный стиль. Об источниках этого конкурирующего стиля – мой следующий текст.