Меня всегда впечатляли случаи внезапного поворота судьбы, вычитанные из желтых книжек о креативной карьере. На последние деньги некто покупает себе роскошный костюм, идет обедать в дорогой ресторан и совсем уж последние 50 долларов по-барски отдает на чай официанту. Заинтригованный столь хорошо одетым и щедрым юношей скучающий олигарх за соседним столиком знакомится с нашим нищим героем, предлагает ему работу и с этого начинается его головокружительная карьера и слава.
Возраст - это когда ловишь себя на том, что вглядываешься в лица детей, пытаясь угадать: захотят ли они жить в другом обществе? Точнее, есть ли в этих лицах что-то, что позволит им создать другой мир, воплотив в жизнь пару-тройку идей, считавшихся утопическими на протяжении веков? У каждого поколения бывает шанс сделать жизнь совсем другой, и каждое поколение всегда использует его лишь отчасти. Такие вещи нельзя откладывать. Второй возможности не бывает. Если вам и вашим друзьям скоро сорок, шанс вашего поколения в любом случае уже упущен/использован.
Мне 18, и я такой энергичный, неподкупный и смелый, что готов освободить всех угнетенных в этом мире и превратить его в новый мир новых людей. Но как это точно делается, я не знаю, да и никто ведь не знает. Однако желание очень сильное. Мне кажется, что все крутые писатели, музыканты и политики, ну то есть те, которые мне нравятся, говорили об одном и том же и хотели одного и того же. Именно это мне и предстоит совершить.
В детстве, приезжая сюда каждое лето, я, конечно, не понимал, но чувствовал: прогресс отступал, как морская волна во время отлива. Вместе с ним таяла последняя рациональность общей жизни.
Главной криминальной новостью обычно была конфискация у знакомых самогонного аппарата. Милиционеры приезжали к самогонщику, аппарат демонстративно разбивали прямо на улице, а преступнику выписывали штраф. Об этом друг другу передавали вполголоса, но с торжеством. Была своя этика - ставить брагу и даже немножко «гнать» из нее «для себя и гостей» считалось личным и приличным делом.
- Понимаешь, Лёша - сказал мне недавно модный издатель - в твоей критике капитализма нет ничего особенно нового - и, подумав, добавил - а ты напиши роман-утопию! Мне интересна не критика, а что взамен предлагается? Вдруг получится не хуже, чем у Томаса Мора.
В безопасной темноте зала на «Терминаторе» (особенно третья серия) или «Матрице», «Я - робот» и другом похожем кино я часто ловил себя на том, что испытываю некое постыдное сочувствие к «Скайнету», «Матрице», взбунтовавшимся роботам, к разумным машинам, в общем, несмотря на все их зверства, против главных героев и однозначный статус героев отрицательных.
Однажды американский миллионер Хаммер подарил Владимиру Ильичу Ленину многозначительную настольную фигурку - обезьяна, сев на стопку томов Дарвина, задумчиво разглядывает человеческий череп. Полемический смысл этой аллегории ясен: со своим просвещением - Дарвином - эволюцией - Марксом - материализмом - диалектикой - научным коммунизмом и т.п. - вы можете дерзать сколько угодно, обезьяна внутри вас и вокруг вас возьмёт своё и торжественно зароет в землю все претензии изменить мир, дерзкие притязания переделать природу и умозрительные утопии о новом человеке в новом обществе.
В амстердамском сквоте, предаваясь столь редкому наслаждению полнейшего безделья, на разбросанных по старинному двору автосиденьях, под пение весенних птиц, я листал забавный анархистский комикс о лягушках, борющихся против радиоактивного загрязнения своего болота. Ещё есть левацкая серия про пеликана-теоретика, который непрерывно всех учит, и про кота-хулиганиста, который всегда, не дослушав, переходит к мордобою, поджогам и экспроприациям.
В «другой», или «новой», журналистике 60-х с самого начала различались как минимум две линии. С одной стороны — «гонзо» Хантера Томпсона. После «Ангелов Ада» и «Дерби в Кентукки» любой репортаж мог выглядеть как глава из захватывающей автобиографии, в которой разрешено сколько угодно «внутреннего мира», субъективных ассоциаций, детских воспоминаний и рискованных политических обобщений.
Недавно я перебирал в памяти удачные примеры массовых левых изданий. Ранние «Либерасьон», нынешние «Гардиан», «Монд дипломатик» с поправкой на некоторую их все же высоколобость… По-моему, ни один из этих примеров не удовлетворяет требованиям нашей ситуации.
Год назад я дал на этом сайте интервью, в котором, признаю, слишком поторопился с оптимистическими прогнозами. Мне казалось тогда, что на создание влиятельных и массовых антибуржуазных медиа уйдет несколько месяцев и к этому все уже готовы.
Моя знакомая из неудавшихся художниц собирает по миру «маоистский фарфор». Фигурки кающихся интеллигентов, добровольцы с винтовками, хунвейбины с цитатниками, комиссары с биноклями, китайский спутник и, конечно, вождь в разнообразнейшей одежде.
Перечисляю в ассоциативном беспорядке: популярный фильм «Ворон» и элитарное кино Ходоровского, фотоколлажи Виткина, проза Мамлеева и стихи Витухновской, черные ритуалы шоумена Епифанцева, Пи Орридж, «Троббинг гристл», «Сайк тиви» и «Койл» с их оккультной электроникой, «Митин журнал» Дмитрия Волчека плюс издательства «Тау» и «Колонна», взрастившие и распиарившие интереснейшее «дарк сайд» направление в современной русской литературе (Гарик Осипов, Масодов, Александр Уваров…)
Для популярности такого восприятия мира немало сделал Дэвид Линч (начиная с его дебютного «Головы-ластика»), когда-то обеспечивший («Шоссе в никуда») «Раммштайн» мировую аудиторию. Впрочем, Линчу всегда была свойственна и некоторая ирония в отношении собственных приемов нагнетания темной тревоги.