Карикатура. © dolboeb.livejournal.com
По мере приближения шотландского референдума о независимости, в отечественных социальных сетях растет энтузиазм среди сторонников Новороссии. Разумеется, некоторые параллели напрашиваются, причем весьма поучительные — правительство Лондона разрешило своим шотландским гражданам проводить референдум (в отличие не только от Киева, но, кстати, и от Мадрида, который заблокировал аналогичный референдум в Каталонии). И если шотландцы проголосуют не так, как хочется сторонникам “единой Британии”, никто их бомбить не будет, устраивать Антитеррористическую операцию не планируется. Однако подобные сравнения лишь демонстрируют принципиальное различие между политическим устройством Украины и Британии. Совсем иная картина получится, если мы попробуем проанализировать политическое значение происходящего в контексте общеевропейских процессов.
На протяжении прошедших 30 лет неуклонно наблюдалась одна и та же тенденция — в Европе слабели исторические национальные государства — все, кроме Германии. Которая, в свою очередь, фактически обрела контрольный пакет акций в руководстве Европейского Союза. Распад СССР и других федеративных государств бывшего Восточного Блока был первым этапом, а на втором этапе резко обострились все региональные противоречия в западных странах.
Евросоюз с энтузиазмом поддержал раздел Югославии и активно работал над отделением Косова от Сербии, но это ничуть не было связано со стремлением отстаивать абстрактный принцип самоопределения — ни Приднестровье, ни Абхазия, ни Северный Кипр, ни тем более Крым и Новороссия поддержки брюссельской бюрократии не получили.
Было бы наивно представлять происходящее в виде единого продуманного плана или заговора, хотя в общую стратегию новой германской гегемонии всё это отлично вписывается. На самом деле речь идет скорее об умелом использовании немецкими элитами возможностей, которые открываются по мере развития общеевропейского рынка и связанных с этим конфликтов. Именно неолиберальная политика, направленная на минимализацию государственного регулирования и слом социального государства, неминуемо ведет к росту диспропорций между регионами, а там, где эти диспропорции накладываются на этнические, историко-культурные или религиозные различия, они порождают всплеск сепаратизма, который трактует возникшие противоречия не как социально-экономические, а как национальные. Парадокс в том, что ровно те же тенденции, которые породили “новый сепаратизм” в Шотландии, до известной степени погасили “старый сепаратизм” в таких регионах, как Страна Басков, Северная Ирландия или Корсика.
В частности, в Северной Ирландии экономические процессы ведут к постепенной интеграции общества, снижая остроту противоречий. Если раньше, в отличие от рабочих-протестантов (выходцев из Шотландии), католическое меньшинство (они же — коренные ирландцы) было маргинализированным, страдало от массовой безработицы и отсутствия перспектив, то теперь обе общины всё более интегрируются в общую хозяйственную жизнь и в перспективе обречены смешиваться так же, как это уже случилось с религиозными общинами в Англии и Шотландии.
Притом “новый сепаратизм” не только опирается на рыночные тенденции, но в значительной степени является сепаратизмом богатых. Его ключевая идея состоит в том, чтобы прекратить перераспределение ресурсов в пользу более бедных регионов “большой страны” (и тем самым добить там социальное государство). “Хватит кормить Андалусию!” говорят в Каталонии. А шотландские националисты объясняют населению, насколько лучше они будут жить, если перестанут отдавать деньги на поддержку социальных программ в той же Северной Ирландии.
Эти обещания, конечно, насквозь лицемерны — деньги, которые будут таким образом “сэкономлены”, пойдут на формирование новой бюрократии, неминуемое в условиях независимости увеличение госаппарата, а также на компенсацию сокращения налогов для корпораций (надо же заботиться об “инвестиционной привлекательности” нового государства).
С точки зрения интересов брюссельской бюрократии Евросоюза и элит объединенной Германии подобные процессы открывают замечательные перспективы. Руководитель Центра внешней политики России Института экономики РАН Борис Шмелев весьма ясно сформулировал о чем идет речь: “Лондон без Шотландии будет иметь гораздо меньше возможностей влиять на европейские дела. Это будет государство другого масштаба”. Подобный ход событий “приведет к резкому усилению позиций Германии в Европе. Она будет главным определяющим фактором европейского развития”. Суммируя оценки экспертов, журналист ИТАР-ТАСС написал: “Отделение Шотландии будет означать потерю Великобританией статуса великой державы и откроет путь для германской гегемонии в Европе”. Тут естественным образом напрашивается сравнение с известным высказыванием Збигнева Бжезинского о том, что Россия без Украины обречена оставаться периферийным региональным государством.
Разумеется, в Лондоне сидят такие же неолибералы, как и в Берлине, и в Брюсселе. Но в силу исторических причин, а также из-за конкретных различий между интересами немецкого и британского капитала, Англия осталась на сегодня практически единственным серьезным оппонентом Берлина в структурах ЕС, единственной страной, способной говорить “нет” брюссельской еврократии. Точно такой же проблемой для Брюсселя на другом конце континента является Россия, с собственными интересами и амбициями, не вписывающимися в подготовленные еврократией сценарии.
Что касается британских левых, то догматическое следование принципу самоопределения заставляет большинство организаций и политиков поддерживать шотландскую независимость. При этом в частных разговорах многие признают, что для них “уход” Шотландии может иметь катастрофические последствия, обрекая страну на сохранение власти консерваторов в течение долгих, долгих лет. Раскол профсоюзного движения подорвет финансирование общей работы, а округа, откуда традиционно избирались левые или, по крайней мере, оппоненты консервативной партии, окажутся по ту сторону границы, националистические настроения в массах усилятся в ущерб классовой солидарности. Сомнительными становятся и перспективы референдума о выходе Британии из Евросоюза. Ведь значительная часть левых “евроскептиков” это как раз те самые люди, которые сейчас будут голосовать за сохранение единства двух королевств. Напротив, сторонники независимости по большей части (хотя и не все) являются евроэнтузиастами. Именно поэтому их пыл существенно убавился после того, как Лондон пригрозил заблокировать вступление независимой Шотландии в ЕС.
Короче говоря, отделение Шотландии служит тем же интересам, что и сохранение “единой Украины” под властью нынешнего киевского правительства и под фактическим протекторатом Евросоюза. Речь идет об окончательной ликвидации европейской социальной модели и о превращении всего континента в новую периферию Великой Германии, которая в таком случае останется единственной страной континента, позволяющей себе сохранение высокого уровня жизни и уважение к правам трудящихся на фоне неолиберальной экономической политики.
Другой вопрос — реализуется ли этот сценарий? Скорее всего — нет. Думаю, шотландцам хватит здравого смысла оценить последствия и — в отличие от граждан Украины — не поддаться националистической пропаганде. Надо надеяться, что килты не станут западноевропейским эквивалентом украинских вышиванок. А что касается сторонников Новороссии, то им надо повышать уровень политического и экономического анализа.
