Жанровые сценки с элементами анализа
Я регулярно езжу поездом Москва-Пенза-Москва. Я люблю этот поезд, люблю музыку, которую играют на перроне перед отправлением, вежливых проводниц, недолгий и легкий поездной быт (ночь в пути). А еще поезд – это модель общества, которая движется не только в пространстве, но и во времени.
В советское время разница между пассажирами купейных и плацкартных вагонов такой уж сильной и заметной не была, цены на билеты были умеренные, мы студентами всегда ездили в купе (6,50 студенческий билет). Правда, достать купейный билет было сложно, приходилось иногда ехать в плацкарте. И все-таки там публика была попроще, похуже одета, порезче высказывалась в адрес тех, кто задерживал очередь в туалеты и чуть больше пила. Но социально-экономические различия не были ни резкими, ни четкими, ни принципиальными. Разница в отношении к комфорту и доступе к дефицитным билетам доминировала над различиями в доходах и социальном статусе..
В 90-е годы купейный билет купить было очень просто, хоть за час до отправления. В плацкартном вагоне все смешалось, не хуже чем в доме Облонских, в целом, публика стала заметно интеллигентней, многие купе напоминали слеты КСП – рюкзаки, подтянутый спортивный вид пассажиров, сдержанные «умные» разговоры. «Купейная публика» заметно отличалась одеждой, багажом, манерами. Можно сказать, что в начале 90-х в плацкарт попадали те, кто не сумел «вписаться в рынок», вписавшиеся же размещались в купе или даже в СВ.
Сейчас следующий виток поездной иерархии, купе купе теперь рознь. Еще совсем недавно она соответствовала дифференциации по типам вагонов. Сейчас почти все вагоны в поезде новые, но дифференциация пассажиров сохранилась.В некоторых (еще недавно единственных новых) вагонах преобладают хорошо одетые мужчины, по большей части командировочные. Семейные пары, пожилые граждане, женщины с детьми едут в вагонах, еще до недавнего времени числившихся старыми и непрестижными. Эти пассажиры от пассажиров плацкарта опять не сильно отличаются, потише несколько, может быть. В среднем вообще разницы не заметно, но в плацкартных вагонах чаще попадаются колоритные личности, вносящие разнообразие в рутину путешествия.
Пока вагоны различались внешне, можно было физически путешествовать из одной «страты» в другую, зримо наблюдая социальное неравенство. В одних вагонах мягкие диваны, био-туалеты, не закрывающиеся на стоянках, розетки для мобильных телефонов, телевизоры. В других – жесткие полки, хлопающие коридорные двери, строгое предупреждение на дверях туалетов: «Во время стоянки туалет закрывается». Сейчас разница стирается, затушевывается внешне, но никуда не девается.
В поезде, где за несколько часов до сна соседи по купе не прочь поболтать, мне интересно наблюдать, насколько дифференцировалось общество за те 26 лет, которые я путешествую по маршруту Пенза – Москва – Пенза. Каждое новое купе последние 10 лет знакомит меня с новой социальной группой или группкой, с новым сообществом, с новыми, порой неожиданными вариантами личной судьбы и социального опыта. Да и в одном купе встречаются подчас люди из разных не то чтобы социальных слоев – из разных измерений, из разных галактик, из разных времен. Люди, разлетевшиеся в 90-е и нашедшие разные, не пересекающиеся варианты жизни.
Три моих соседа оказались однокурсниками, да только дальше студенческих воспоминаний разговор у них не пошел. Один остался в университете, преподает, о сегодняшних порядках высказывается резко, сокрушается по поводу невысокой зарплаты, недоумевая, откуда у людей деньги. Второй работу в НИИ бросил, нет заказов, нет зарплаты. О сегодняшнем своем занятии высказывался туманно: что-то возит из Москвы и в Москву, что-то продает. Третий «крутился» все 90-е, «выкрутил» бизнес, очень доволен, все рвался похвастать успехами, адресуясь в основном ко мне, но товарищи его прервали, не дали развернуться. Первый обрушивается на «грабительский рынок» с интонациями «Советской России», второй все норовит увести разговор от настоящего к прошлому, все вспоминает, какие изобретения, какие приборы они делали, как пахали в лаборатории, и как это все пропало в 90-х. Прокричали по монологу и улеглись каждый на свою полку – спать.
«Женское» купе – новшество последнего времени – в «новом» вагоне. Не просто новом, а повышенной комфортности. Дама – местная чиновница – рассказывает лекторским тоном о том, где она побывала, почему ей не понравился Париж, как все дорого в Лондоне («Простенький костюмчик стоит как чугунный мост, в кафе зайдешь – в омороке от цен, буквально в омороке»). Сообщает, что ей понравилось в Финляндии (о Скандинавии она вообще отозвалась крайне благосклонно, только пожурила их дороговизну) и что она рекомендует всем посмотреть в Италии («Венецию перехвалили, сыро очень и грязно, но Рим – это что-то!»). «Я все время ездию, – с нажимом произносит она, – в основном по работе, но стараюсь все посмотреть, всегда организую культурную программу. Сотрудников, которые со мной ездиют, всегда заставляю смотреть достопримечательности, слежу, чтобы в магазины не убежали. Человек бескультурный жизненных и профессиональных переспектив не имеет». Победно оглядев нас после очередного поучительного пассажа, дама удаляется «привести себя в порядок». Я, устав удерживать свою преподавательскую натуру от желания сначала сказать, а потом уже закричать: «Езжу! Ездят! Пер- спек – ти – ва!! Обморок!!!», – думаю вяло о том, какая может быть работа в Италии и Англии у российских чиновников регионального министерства образования. Молоденькая учительница раздраженно замечает (на всякий случай шепотом): «Разъезжают на наши деньги, а я была только в Анапе два раза, да с детьми в Питер ездила, богатые родители двоечников поездку классу оплатили. Сейчас вот повезло – в Москву учиться отправили, хоть Москву увижу». Другая соседка озабоченно молчит. Работает «на фирме», едет в командировку, весь вечер объясняется с мужем по телефону: «Работа у меня такая, понимаешь, не могла я отказаться, нам же нужна премия… Причем тут мой начальник и его машина…» Все в таком духе, все больше шепотом. Тайком поплакала, раздраженно косясь на разглагольствующую соседку. Общий разговор не складывается. Чиновница после возвращения учит нас жизни с полчаса, выдыхается и гасит свет со словами: «Пора спать девочки, завтра тяжелый день» – организованная дама, не привыкшая к возражениям. Подумалось: «Бедные ее сотрудники, перед которыми она открывает большие переспективы! Хотя… приобщает людей к культуре, пусть и насильно».
В купе встретились коллеги – хирург из нового, недавно построенного кардиоцентра и женщина-врач из районной больницы, тоже хирург. Он с женой возвращался из отпуска – катались на лыжах в Швейцарии, она – с курсов повышения квалификации из Москвы. Поначалу горячо и заинтересованно обсуждают профессиональные проблемы, но постепенно в купе повисает напряженное молчание. Жена доктора вежливо пытается оживить увядшую беседу, рассказывает об отдыхе в Швейцарии, соседка натянуто улыбается, преувеличенно восхищенно ахает. Оба врача работают в хирургии, оба лечат людей, оба, может быть, спасают жизни. Да только их собственные жизни проходят не в разных больницах, не в разных «кругах» – в разных вселенных. В кардиоцентре зарплаты от 150 000 и выше, новейшее оборудование, в районных больницах и 15 000 – много, а оборудование… когда какое и когда как.
Все меньше я слышу задушевных «поездных» разговоров, все чаще ощущаю внезапно выросшую между попутчиками невидимую стену, из-за которой они не слышат и не видят друг друга, продолжая «моноложить». Ничто теперь не гарантия общности – ни общая школа, ни общий вуз, ни общая профессия, ни общий дом. Районы уже и в провинции начинают дифференцироваться, потихоньку дома поновее и получше обносятся заборами, отхватывают себе целые территории, обособляются.
Рост социального расслоения в результате рыночных реформ – не новость, большее по сравнению с советским временем разнообразие личных судеб понятно. Рыночные реформы, ударив по благополучию страны в целом, предложили большее количество вариантов устройства личной судьбы – реальных или мнимых, но разнообразных и прежде не виданных. Реформы социальной сферы, проводимые сегодня, не только множат эти варианты, но и делают границы между социальными группами все более заметными и все менее прозрачными. Районный и элитный детский садик, районная и элитная школа, платные и бесплатные, «народные» больницы, столичные вузы, особенно те, которые причислены к федеральным, и провинциальные, финансирование которых продолжает сжиматься, а некоторые и вовсе обречены на «снос». Это уже не разные уровни одного общества, это все больше и больше – разные миры, которые еще и по регионам различаются, да и внутри регионов.
Наивно было бы утверждать, что СССР был обществом всеобщего равенства, ни в коем случае. Но возможности социальной мобильности были одинаковы для гораздо более широких, чем сегодня, слоев, и варианты этой мобильности были наперечет. Группы, по крайней мере, основные, были крупнее и сплоченнее, да и общих примет у образа жизни и моделей поведения было значительно больше, они были узнаваемы. В некоторых случаях это была «социальная снисходительность», о которой говорил Пьер Бурдье, когда реальная социальная дистанция затушевывается внешними формами поведения. Но были некоторые культурные мостики – книги, кумиры, фильмы, фразы, анекдоты – объединяющие группы, слои, поколения. Сейчас эти мостики разрушены или разрушаются. Кумиры дифференцированы по поколениям и субкультурам, если они вообще еще есть. Книги, которые «читает вся страна», никто не пишет, фильмы, даже самые разрекламированные, не приковывают к экранам телевизоров, не влекут в кинотеатры «всю страну». А ведь я помню, как пустели улицы города во время показа «Место встречи изменить нельзя», например. Помню дополнительные сеансы фильма «Гараж» Рязанова, устроенные по требованию возмущенной публики. Это горячо обсуждалось. Помню дополнительные тиражи «Нового мира», «Дружбы народов» и других «толстых» журналов, массовые обсуждения статей в «Литературной газете». Сейчас ничего этого нет, о том, что книга или фильм стали «культурным событием», часто узнаешь от критиков или из рекламных выпусков. Даже анекдоты перестали быть всеобщими.
Весь период зарождения и развития рынка наше общество дробилось и дифференцировалось, потеряв общую энергию, общую цель и общую модель развития. Привычные социальные, профессиональные и региональные общности стали вдруг «неисчерпаемы как атом», разбившись на непересекающиеся, даже враждебные сообщества. Потому и напоминает мне поезд наше с вами общество, что разбит не только на вагоны разной комфортности, но и на купе. Можно пройти мимо чужого отсека, можно даже заглянуть, но зайти неловко, незачем, да и места тебе там нет. Так и наше общество все больше и больше разбивается на группы, отгороженные друг от друга невидимыми, но прочными стенами, все меньше друг о друге знающие, все меньше желающие друг о друге знать. Но поэтому мы пока всего лишь пассажиры в поезде, ведомом не нами и не туда, куда большинство из нас хотело бы.
Еще Платон знал, что не может выстоять общество, где «каждый за себя». Как бы ни многообразны были варианты устройства личной судьбы, возможности каждого все равно будут ограничены характером общества. Маршрут поезда, о котором я рассказала, известен и неизменен. А вот знаем ли мы маршрут поезда нашего времени?
