Эта приморская часть Бессарабии между устьем Днестра и устьем Дуная помечена на картах как «Буджак» – «угол», так звали его жившие здесь когда-то тюрки-ерюки из Буджакской, или Белгородской, орды. До сих пор это один из самых дальних и пыльных углов Европы, куда заезжает не так много случайных людей или туристов.
Буджак был присоединен к Украине в 1940 году под забытым ныне названием Аккерманская область – с центром в древнем городе Белгороде-Днестровском, основанном на месте олигархического полиса Тиры и известном в истории под названиями Четатя Албэ, Фехервар и Аккерман. В том же году областным центром стал Измаил – пограничный город на нижнем Дунае, и Буджак на 20 лет обрел статус Измаильской области, как иногда и сейчас называют этот край старожилы. Затем его присоединили к Одесской области, а после распада СССР заречные районы превратились в своеобразный анклав, отрезанный от Украины Днестровским лиманом. Попасть туда можно по мосту через узкое «бутылочное горлышко» лимана, где воды Днестра, наконец, соединяются с морем. Или с севера, по автомобильной трассе, кусок которой находится в границах Молдовы – и потому транспорт должен проходить формальный пограничный контроль.
За Днестром находится 12 тысяч квадратных километров распаханных и целинных степей. Их перемежают широкие балки, которые переходят в лиманные лагуны, отделенные от моря песчаными пересыпями и сохранившие свои старые тюркские имена.Между балками, где текут пересыхающие летом реки, раскиданы украинские, болгарские и молдавские села. А также старые поселения тюркоязычных гагаузов – народа, происходящего либо от огузов и печенегов, либо от крестившихся буджакских татар. И хутора липован – потомков беглых старообрядцев, сохранивших свой особый диалект русского языка, обогащенного румынизмами и тюркизмами.
Мультинациональность Буджака восходит ко времени раннего средневековья. В ту эпоху он служил транзитным коридором для народов и целью для завоевателей, стремившихся утвердиться «на Дунаи»: «яко ту вся благая сходятся; от Грекъ злато, паволоки, вина и овощеве розноличныя, изъ Чехъ же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воскъ, медъ и челяд». Эта цель была закреплена в Новое время, когда юг Бессарабии столетиями оставался степным фронтиром в зоне интересов Османской империи, Речи Посполитой и молдавских господарей. А затем и России, которая окончательно завоевала эти земли только во второй половине XIX века, стимулируя болгаро-украинскую колонизацию опустевших татарских улусов. Въезжая в село, стоит поинтересоваться, какое оно по этническо-языковой принадлежности и как раньше называлось, – и вам скажут, что украинское село Приморское называлось раньше Будаки – как и одноименный лиман, и здесь живут потомки «каторжников и козаков».
Предпасхальный базар в бывшей генуэзской фактории, районном центре Татарбунары – от тюркского Татар-Бунар, «татарский колодец», на берегу опресненного лимана Сасык – демонстрирует этнографическое разнообразие Буджака. Крестьяне из соседнего Болградского района, в котором преобладают этнические болгары, продают самодельный джем из перетертых розовых лепестков, выходцы из молдавских сел торгуют молодой бараниной и разлитым в бутылки из-под «пепси» вином, а липоване – знаменитой дунайской сельдью. Как рассказывали нам в Измаиле, здешние села до сих пор сохраняют разделение промыслов и ремесел: например, село Старая Некрасовка (память о донском атамане Некрасове и его беглом «Некрасовском войске») славится особой картошкой, село Муравлевка – домашней утварью, болгарские села – луком и прочими овощами, украинские – солью, а липованские – рыбой, лодками и клубникой.
В 1924 году эти патриархальные места, опоясанные римскими Трояновыми валами, стали центром Татарбунарского восстания против оккупационного румынского правительства. Шесть тысяч крестьян под руководством подпольного Южно-Бессарабского ревкома в течение трех дней отбивали атаки десяти пехотных и кавалеристских полков королевских войск, которые применяли против них отравляющие газы. От них ослеп дядя анархо-коммуниста Иона Ветрилэ – местного уроженца, который затем, еще подростком, организует подпольную группу «Гайдуки Котовского» и погибнет в 41-м, защищая от погромов еврейский квартал Бухареста. Раненный в ноги, он попал в плен к фашистам-легионерам, которые повесили Ветрилэ за крюк на скотобойне, и выжгли у него на спине надписи «Маркс» и «Бакунин».
В ходе подавления Татарбунарского восстания погибло три тысячи человек – его участников расстреливали на превращенных в плавучие бараки баржах. Пленных крестьян из Буджака судили в Кишиневе на закрытом «процессе пятисот», получившем мировой резонанс. Суд не сумел установить связь между повстанцами и советским правительством. В защиту осужденных выступили Альберт Эйнштейн, Михаил Садовяну, Горький, Бернард Шоу, Теодор Драйзер, Ромен Роллан, Томас Манн, Луи Арагон и Анри Барбюс. «Может быть, если бы я уже не был революционером, я стал бы им, вернувшись из этого трагического хаоса южной Европы… В Бессарабии знают, что стоит только поднять голову, как она слетит с плеч», – писал потом посетивший «процесс пятисот» Барбюс в написанной по его мотивам книге под названием «Палачи». Только это широкое международное давление позволило избежать массовых казней жителей Татарбунарской округи, в которой с тех пор дислоцировался внушительный румынский контингент.
Неудивительно, что нынешние жители Буджака относятся к румынским временам без ностальгии по прежнему режиму, свойственной некоторым жителям присоединенной тогда же Западной Украины. Мать моего друга рассказывала нам в Измаиле, что ее бабушку и деда – липован по происхождению – били линейкой в школе, когда дети говорили не по-румынски. А национальные притеснения дополнялись коррупцией и нищетой необразованных в массе крестьян, страдавших от поборов и взяток. Рыба Дуная была объявлена собственностью короля. И рыбаки-староверы из села Вилково, затерянного в тростниках Дельты, с 1918 по 1940 год безуспешно судились с румынским правительством, оспаривая грабительские налоги на свой промысел – причем эта тяжба дошла даже до Лиги Наций. Советскую власть ждали. «В Вилково подозрительными коммунистами являются все рыбаки», – написано в жандармском донесении из архива города Измаила. Однако сегодня многие с неприятием вспоминают коллективизацию, выселения на работы местных болгар и послевоенный голод. В том же Вилково рассказывают по этому поводу случай, когда известный рыбак добровольно сдал новой власти семь белуг, и был определен из-за этого в кулаки – бюрократы в Белгороде-Аккермане приравняли семь огромных рыбин к семи головам скота.
Последующие годы вернули советскому режиму часть его авторитета – регион между устьями Днестра и Дуная был впервые в своей истории индустриализован, а аграрная реформа полностью устранила традиционное батрачество. В 50-е годы было покончено с безграмотностью: специалисты разработали гагаузскую письменность и приступили к изучению липованского говора. Дунайские плавни были объявлены заповедной зоной, вылов рыбы начал лимитироваться, а заводы-питомники позволяли поддерживать численность рыбных стад. В придунайском регионе начали культивировать рис – что, впрочем, привело к осолонению грунтовых вод в Килийском районе. А попытка опреснения озера Сасык способствовала орошению степи, но привела к загниванию вод лимана. Побережье Буджака стало масштабной рекреационной зоной, где разместились десятки ведомственных санаториев Молдавской ССР – и прибрежные курорты вроде Сергеевки и сегодня кажутся молдавским анклавом, где персонал санаториев «Патрия», «Виктория» и «Сэнэтатя» обычно говорил сразу трех языках. В начале 90-х годов под сладенькие хиты «Ace of Bace» здесь дрались между собой на дискотеках выходцы из Тирасполя, Бендер, Бельц и Кишинева, приехавшие на море прямо с близкого «фронта».
В постсоветские годы регион выживал за счет грузового транзита по Дунаю – вплоть до бомбардировки Югославии в 1999 году, когда разрушенный мост в сербском городе Нови Сад парализовал речную артерию. Это усугубило экономический коллапс Дунайского угла Украины. Экономический подъем начала десятилетия привел к «экологическим войнам» между Румынией и Украиной, конкурирующих между собой за прибыль от речных перевозок. Сооружение судоходного канала в гирле Быстрое вызвало дипломатический демарш Бухареста, заявившего, что строительные работы вредят заповедным плавням Дуная. Не меньший ущерб дельте нанесли гидротехнические работы румын, которые «выровняли» Сулинское гирло, и соорудили дамбу, пытаясь направить в этот рукав основной поток дунайской воды. Считается, что экологии Нижнего Дуная серьезно повредило сооружение нефтеналивного порта Джурджулешты – на восьмисотметровом участке дунайского берега, подаренном Украиной Молдове.
Однако жителей Измаила беспокоят не экологические, а социально-экономические проблемы. Стоя у реки, возле панорамы штурма Измаила, расположенной в бывшей турецкой мечети, мы могли видеть, как бездействуют краны порта, загруженного сейчас не более чем на треть. А мимо, вдоль соседнего, румынского берега, проплывали суда под молдавскими и румынскими флагами. Роскошный морвокзал Измаила пустовал – как нам сказали, в этой навигации отменен последний пассажирский рейсы на Килию, и чтобы проплыть туда по реке, необходимо в частном порядке договариваться с капитанами еще работающих теплоходов.
Оставшись в собственности у государства, Украинское дунайское пароходство смогло уцелеть от полного разграбления, в отличие от полностью уничтоженного Черноморского пароходства. Однако бизнесмены, близкие к российскому бизнесмену и спонсору Компартии Григоришину, добиваются приватизации предприятия – чтобы затем избавиться от находящейся на его балансе «социалки» и уволить часть моряков. Пока же пароходство банкротят – и в марте его работники заявили о решимости перекрыть Дунай в знак протеста против массовых увольнений и задержек зарплаты. По существу, это может стать первой международной акцией протеста украинских рабочих.
«Мы полностью готовы к такому сценарию событий, и никто не сможет этому помешать, – сказал нам на встрече представитель моряков Измаила. – По сигналу наши суда одновременно бросят якорь на фарватере реки в Венгрии, Австрии, Болгарии, Румынии – и Дунай встанет. Нам терять нечего – не будет пароходства, и город зачахнет окончательно, работать тут больше негде. А сейчас его планомерно губят».
Портовый Измаил остается последним оазисом в деиндустриализованном регионе, население которого выживает за счет натурального хозяйства, браконьерства и рыбного промысла с традиционным центром в Вилково. Вилково основали в 1746 году участники восстания Кондратия Булавина и последователи его сподвижника, атамана Игнатия Некрасова, продолжившего ожесточенную войну против царских войск. Они переселились с Кубани и Дона в подконтрольную Османской империи дельту Дуная, где уже существовало несколько староверских общин, как бы повторяя известный девиз нидерландских гезов «Лучше служить султану турецкому, нежели папе» – если понимать под последним русского царя. Большая часть поселенцев была старообрядцами из течения стрельца Фотия Васильева, принявшего в монашестве имя Филиппа – они отказывались читать молитвы за государево здравие и не признавали церковного брака. Впоследствии беглецов стали звать на украинский манер «пилипонами», что и породило современное «липоване». Хотя сами староверы считают, что зовутся так в память о липовых рощах, где некогда прятались от преследователей их предки.
Само Селение Липованское, как называли сначала Вилково, получило свое название из-за того, что в этом месте вилами расходились между собой Белгородское, Старостамбульское, Очаковское и прочие гирла Дуная. Помимо страрообрядцев здесь селились украинские казаки, ушедшие на земли султана после уничтожения Запорожской Сечи – вместе с некрасовцами они основали среди тростников новую, Задунайскую Сечь, – а также чумаки и беглые крестьяне из Молдовы и Украины. Из этого сплава со временем формировался социальный тип жителей региона, чья жизнь и характеры были выписаны у посещавшего Буджак Горького, который работал на сборе винограда в бывшей французской колонии Шабо. «Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу», – такими словами начинает Горький свою «Старуху Изергиль».
Добывая со дна вязкий плодородный ил, они своими руками выстроили этот удивительный городок в плавнях – «дунайскую Венецию», разделенную сотнями каналов-ериков, отделявших друг от друга каждый вилковский дом. Журнал «Живописная Россия» описывал в 1898 году отнюдь не романтическую жизнь этих людей: «Рыбы по Дунаю и на взморье ловится много, лов свободен для каждого. Тем не менее, вилковцы являются жертвой беспощадной эксплуатации. Огромное, например, большинство их – не более как батраки, холопы нескольких кулаков. Эта эксплуатация доведена до тонкости, возведена в систему. Стоит рыбаку сделать у кулака заем на покупку снастей или взять их у него натурой – и он навсегда закабален. Весь улов он обязан полностью представлять своему кредитору, который принимает его по цене им самим установленной, всегда в несколько раз ниже против базарной». А бессарабский губернатор Урусов, побывавший в Вилково в 1903 году, с тревогой констатировал «признаки, указывавшие на стремление рыбаков освободиться от ига, наложенного на их промысел капиталом».
Спустя век рыбы стало меньше. Стадо осетровых заметно уменьшилось, а дунайский и черноморский лососи стали редкостью, как и реликтовый водяной орех чулым, из которого раньше тут даже пекли хлеб. Конечно, здесь еще можно задешево купить только что выловленного сома или выпить сырой сазаньей икры с солью – местные хозяйки запекают ее во вкусные коржи. Однако жители Вилково осваивает новый кабальный промысел, неизвестный их предкам: они массово заготавливают тростник, который затем перепродается в Европу в качестве модного и экологичного материала для строительства кровель. Снопы заготовленного тростника можно видеть в каждом втором дворе. Местный житель, который вез нас на катере к морю по старинному Белгородскому гирлу, распугивая цапель, бакланов, пеликанов и лебедей, показывал «тростниковые плантации дельты» – выжженные участки плавней, где стояли комбайны и бытовки для местных рабочих. Снежно-белые цапли с хрупкими фарфоровыми шейками контрастно выделялись на этой черной земле, которая не дает возможности заработать живущим здесь людям, но зато обогащает других. Местные жители получают за каждый сноп всего от трех до пяти гривень, тогда как конторы-перекупщики продают их потом в десять раз дороже заграничным клиентам, сплавляя тростник вверх по Дунаю, и дальше, через каналы – до устья Рейна. Кризис еще не задушил этот специфический бизнес эпохи глобализма – хотя, как нам рассказали, несколько заготовочных пунктов, принадлежащих одесским и киевским бизнесменам, все же закрылись еще в прошлом году, лишая Вилково его «европейских перспектив». А на другом берегу реки, в плавнях уже вступившей в ЕС Румынии, так же прозябают другие общины дунайских липован. Они тоже пытаются выживать за счет «экспортного» тростника.
Проплыв через протоки дельты, мы пристали к заповедному острову Соленый Кут – в том месте, где воды Дуная достигают Черного моря. Суша постоянно наступает тут на морскую воду – главная река Европы ежегодно выносит в устье гигантское количество ила, создавая новые острова, в шутку названые Курилами. Море тоже участвует в их создании, выбрасывая прибоем тонны раковин – мидий, рапан и зубаток, по которым можно ходить, как по хрустящим белым сугробам. Между раковинами видны детские игрушки и мусор с одесских и крымских пляжей – это тот самый таинственный остров, куда уплывают все потерявшиеся в детстве резиновые мячики и надувные матрасы. Подобно стихиям, история формирует настоящее и будущее глухого дунайского угла Европы – волнами кризисов, миграций и войн. И веками играет, будто ракушками, бессчетными судьбами людей из степей и плавней Буджака.
