Кризис общества и кризис социологии
ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.
Thorpe Ch. Sociology in Post-Normal Times. Lexington Books, 2022
В течение уже почти десяти лет социологические исследования раз за разом оказываются объектом критики, а их итоги демонстрируют очевидную несостоятельность, сталкиваясь с фактами. Наиболее известные примеры это неспособность социологов предсказать победу Дональда Трампа в 2016 году, а потом и голосование большинства британцев за выход из Евросоюза. Однако это скорее экстремальные случаи, которые впоследствии подвергались анализу и получали объяснение: обнаруживалось, что известная часть населения просто оставалась «невидимой» для исследователей. Куда более серьезная проблема обнаруживается в путинской России, где опросы общественного мнения регулярно дают зашкаливающе высокие рейтинги власти на фоне растущего недовольства, которое то и дело прорывалось в массовых протестах (именно этим объясняется систематическое ужесточение репрессий и запретов на фоне казалось бы «всеобщей поддержки курса президента»).
В России недоверие к социологии стало настолько распространенным, что цитировать публикации близких к правящим кругам исследовательских центров становится неприличным. Однако и центры, имеющие репутацию либеральных, дают похожие результаты. Причина подобной ситуации состоит в том, что люди просто отказываются говорить с социологами, или прерывают интервью в момент, когда слышат или видят некоторые вопросы. Число «отказников» по разным исследованиям варьируется от 75 до 90 с лишним процентов. По большей части такое положение дел объясняют страхом перед репрессиями и недоверием граждан к тем, кто проводит опросы. Но только ли в этом проблема?
И если речь идет о частичном упущении, неполноте выборки или недостаточной настойчивости в работе с социальными группами, не находящимися непосредственно в поле зрения организаторов опросов, или страхом перед репрессиями в условиях авторитарного режима, то проблема можно считать в значительной мере технической. К несчастью, на самом деле речь идет о куда более серьезных вопросах, затрагивающих сами методы и принципиальные основания современной социологической науки. Об этом и написал свою книгу Charles Thorpe.
Как отмечает автор, исходная проблема современной социологии лежит за пределами её научного метода: «Слабость литературы о пост-нормальных временах связана с тем, что понятия неопределенности и сложности используются таким образом, будто они сами по себе являются конкретными социальными силами или акторами. Это скрывает социальную динамику, которая порождает противоречия и хаос, равно как и социальные силы, участвующие в процессе».
Название книги — «Социология во времена пост-нормальности» («Sociology in Post-Normal Times») изначально указывает на некий социально-культурный перелом, свидетелями которого мы являемся. Перелом, меняющий или отменяющий наши представления о «норме», а следовательно и наши представления о том, как изучать и оценивать процессы, происходящие в обществе. Именно этот перелом и объясняет трудности и проблемы, с которыми сталкиваются исследователи, пытающиеся работать привычными методами.
Парадокс, лежащий в основе рассуждений Торпа, состоит в том, что, с одной стороны, социология, как и все современные общественные науки, появилась именно в буржуазном обществе и является инструментом его самопознания. Но с другой стороны, рыночные отношения, лежащие в основе капиталистической экономики, атомизируют индивидов и становятся фактором десоциализации. Потому не удивительно, что наивысшего расцвета социологические исследования достигли в эпоху регулируемого капитализма, когда государственная экономическая политика, опиравшаяся на идеи Дж.М.Кейнса и общественный договор между противостоящими друг другу классами и группами, позволили стабилизировать систему и поддерживать её в равновесии. Именно такое, разделенное, но сравнительно устойчивое общество оказывается идеальным объектом для социологии, а её методы были сформированы и наилучшим образом подходили именно для его исследования.
В эти времена Толкотт Парсонс заложил основания доминирующей американской социологии. При этом, как отмечает Торп, позитивистская методология и весь набор базовых концепций исследователей «также мешает социологии сделать что-либо, кроме как отражать доминирующую реальность в том виде, как она видится на поверхности событий». Специфика «золотого века» социологических исследований состояла в том, что на определенном этапе, благодаря стабилизации общественных отношений, большинство явлений действительно были примерно тем, чем казались. Но разрыв между внешним и внутренним содержанием процессов, существовавший всегда, начал резко возрастать в конце ХХ века в связи с неолиберальными реформами, радикально изменившими правила игры в обществе.
Неолиберализм не только разрушил компромисс между классами, но и запустил мощнейший процесс десоциализации, подорвав ту, «нормальность», с которой ранее имели дело исследователи. И то, что могло ранее считаться отклонением от «нормы», маргинальным или экстремальным явлением, само становится формой массового поведения или мнения. Вопрос лишь в том, можно ли говорить об этом как о новой норме, особенно учитывая нестабильность и неоформленность общественных отношений. Thorpe использует термин «пост-нормальность», характеризуя изменившуюся ситуацию, когда речь идет не столько об изменении норм, сколько об их разрушении. Практики и мнения, разрушающие старую норму, далеко не обязательно закладывают основания для новой нормы. С таким же основанием можно подозревать, что речь идет о торжестве хаоса и отсутствии каких либо устойчивых норм вообще.
«Маргинализация и неопределенность выводов современной социологии, — пишет Торп, — усиливает слепоту современного общества, его неспособность понять самого себя, его неспособность понять себя именно как общество, неспособность людей понять видеть себя как общество. Это отражает и воспроизводит нынешнюю неспособность людей организовать себя как общество, поскольку необходимые формы солидарности заблокированы господствующими социальными интересами и отношениями власти. Эти отношения власти в свою очередь препятствуют развитию в обществе и социологии понимающего анализа».
Политическая позиция Торпа не оставляет никаких сомнений — он рассматривает капитализм как исторически преходящую фору общества, а потому твердо придерживается левых взглядов. Но сама по себе критика слева, которая сопровождает буржуазный порядок на всём протяжении его существования, тоже переживает кризис. После Великой Рецессии 2008-10 годов система так и не смогла восстановить «нормальный» процесс воспроизводства, а нестабильность сделалась её естественным спутником. Причем эта нестабильность не только нарастает, но всё более осознается массами. Увы, в тот самый момент, когда общественное недовольство капитализмом по всей планете достигло беспрецедентных масштабов, левое движение оказалось на самой низкой точке, пожалуй, за всю свою историю. Если не в плане организационном, то уж точно в плане идеологическом и моральном. Таким образом кризис системный, оказывается одновременно и интеллектуальным.
То, что происходит на протяжении первых двух десятилетий XXI века, вполне закономерно оказалось результатом неолиберальных реформ, осуществленных в последние полтора десятилетия ХХ века. Стабильная неустойчивость капитализма, порожденного этими реформами, результаты которых не удалось долгосрочно стабилизировать, ставят под вопрос привычные методы социологического исследования и заставляют нас не просто критиковать сложившуюся систему, но и ставить новые вопросы самим её критикам.
Исчерпав свои социальные возможности развития, капитализм не остановил технический прогресс, но сделал его фактором хаотизации общества, «продолжающееся развитие производительных сил и науки дезорганизует, а не упорядочивает наш мир».
Точно также развитие экономики подорвало во многом возможности национального государства, но не породило никаких других форм структурной организации на международном уровне. Патриотизм исторически был нужен буржуазии как моральный фактор противостоящий рынку, но не противоречащий ему, дополняющий, но не ограничивающий и не отменяющий рыночные связи. По мнению автора, «национальное государство является для буржуазии единственным доступным решением проблемы порядка, а национализм — единственным решением проблемы смысла». Возникает парадоксальная ситуация: возвращение национального государства на передний план истории необходимо и неизбежно, но государство уже не может обрести ту силу, и воспользоваться всеми теми же возможностями, которые оно имело в «золотой век» регулируемого капитализма середины ХХ века. Проблема не только в том, что сократились возможности власти и бюрократии — они по-прежнему огромны, но изменился социум, с которым приходится иметь дело государству, изменилось самосознание и поведение людей, которые уже всё меньше осознают себя гражданами. «С переходом от гражданского самосознания к потребительскому, акцент делается уже не на том, чтобы достичь по возможности однородности, но напротив, на то, чтобы выделить индивида из массы через личное потребление». Наблюдается растущая индивидуализация и фрагментация потребления при сохранении отчуждения. В свою очередь, в таком обществе национализм из консолидирующей силы превращается в разрушительную, поскольку не опирается на организованную и структурированную гражданскую нацию, а представляет с собой лишь способ организации озлобленных и фрустрированных потребителей для конкуренции с другими такими же потребителями, давно лишенными реальной солидарности и общего дела.
В такой ситуации мечта о возвращении к «нормальной жизни» объединила либералов и консерваторов, социал-демократов и традиционалистов в США, а в России — ностальгирующих по СССР коммунистов и националистов-имперцев. Каждый из них понимал нормальность по-разному, но все они апеллировали к одному и тому же «золотому веку» 1960-х годов. Однако ни вернуться в прошлое, ни выработать на такой основе общий проект будущего невозможно.
К счастью, есть и хорошие новости. Деградация не тотальна и не может быть тотальной: «как и развитие, деградация является неоднородной и неравномерной». Очаги прогрессивного развития сохраняются даже на фоне социальной дезорганизации, точно так же как возникают возможности для формирования новой гегемонии. Пока только потенциальные.
По определению Торпа «Гегемония это власть через упорядочивание». Иными словами, способность правящего класса или альтернативной ему силы упорядочить и организовать общество как раз и обеспечивает стабильность существующего порядка или возможность создать на смену ему что-то новое. В данном случае, однако, речь идет уже не о смене одного порядка другим, а о преодолении хаоса, о сохранении и восстановлении основ организованного социального бытия как такового.
Выводы Чарльза Торпа весьма пессимистичны. Буржуазная система в историческом смысле пережила сама себя и утратив способность развиваться, сохранила способность к стабильному воспроизводству нестабильности. «Капитал уже неспособен организовывать общество; но он и не стремится к этому. Глоабализация свела к минимуому способность правящего класса организовать общество на уровне национального государства, но у буржуазии нет и возможности сделать это на каком-либо ином уровне».
Теоретический ответ на вопрос о разрешении подобного противоречия дан много лет назад классическим марксизмом, но проблема в том, что конвертировать его в ответ политический, в практическое социальное действие пока не получается. «Объективная сила рабочего класса на глобальном уровне огромна, тогда как возможности рабочих организованных (точнее — дезорганизованных) на национальному уровне, радикально сократились».
Отступления и капитуляции рабочих организаций в конце ХХ века были отнюдь не только результатом предательства вождей, сектантства радикальных левых, оппортунизма социал-демократических лидеров и беспринципности коммунистических партийных или профсоюзных аппаратчиков. Вернее, тот факт, что именно такие люди и политические тенденции доминировали на левой сцене, сам по себе является следствием более общего и более глубокого противоречия между глобальными возможностями и конкретными — здесь и сейчас — слабостями. «Потенциальная сила рабочего класса как глобального колектива растет в прямой пропорции с его текущей слабостью и отчаянием, порожденными тем, что привычные организационные структуры на национальном уровне фактически отвернулись от него, проврдя в жизнь политику, диктуемую глобальным капиталом».
Удастся ли организовать общественные силы на глобальном уровне и мобилизовать накопленный потенциал преобразований? Это остается открытым вопросом, поскольку общество и политические процессы по-прежнему оформлены именно в рамках национального государства. И ни в каких других рамках их непосредственная мобилизация произойти не может.
Таким образом глобальный кризис всё равно развивается как сумма разворачивающихся параллельно и взаимозависимо, но всё же локальных, национальных кризисов, а глобальная альтернатива может сложиться лишь как совокупный результат этих процессов и как кумулятивный эффект ряда побед, каждая из которых сама по себе является локальной и ограниченной. В этом смысле любое современное революционное действие является по определению недостаточным, но никаким иным быть оно не может.
По сути дела, реальность капиталистического кризиса 20-х годов XXI века возвращает нас к проблеме перманентной революции, к стратегическим вопросам, которые так и не смогли разрешить социалисты и коммунисты сто лет назад. Другой вопрос, что ранние социалистические революции прошлого столетия, по всей видимости, как раз и обречены были на неудачу. Их смысл состоял в том, чтобы поставить задачи, назревшие в плане исторической перспективы, но неразрешимые на уровне технологических и культурных возможностей. В ХХ веке политическая зрелость рабочего класса в значительной мере опередила созревание производительных сил и коммуникативных возможностей, необходимых для социалистического преобразования. Сегодня ситуация по сути дела зеркальная. Главная беда на левом фланге — дефицит политики.
Эти вопросы, увы, не может разрешить никакая теоретическая книга, даже самая хорошая. Они стоят именно как практические и задача мыслителей состоит в том, чтобы честно говорить о них, одновременно переключая внимание на новую конструктивную политическую практику, потребность в которой уже более или менее осознана. Насколько и как она будет удовлетворена, покажет будущее. Но пока мы лишь можем констатировать, что нарастающие масштабы кризиса, с которым сталкивается неолиберальная модель капитализма, являются основанием не только для многочисленных опасений, но и для надежды.
