В Санкт-Петербурге завершается международный театральный фестиваль «БалтДом», темой которого на этот раз стали «Русские!». Именно так с афиш, расклеенных по городу, с обложек буклетов на фоне супрематических бабы и мужика Малевича взывало название теафорума.
Между тем, в заглавие «БалтДома» на этот раз организаторы взяли всего лишь название спектакля, которым, собственно, и открывался фестиваль: известный театр из Амстердама Toneelgrroep показал спектакль «Русские!» по мотивам пьес А.П. Чехова (прежде всего, таких как «Платонов» и «Иванов»), поставленный титулованным режиссером Ивом Ван Хове. В провокативном, в известной степени, названии, вместе с тем, не присутствовало никаких националистических фобий. Напротив, Чехов трактуется голландским театром как универсальный европейский автор, а наша русская тоска (которую, мы сделали брендом своей самоидентификации), на деле оказывается привилегией не только лишь русского характера.
Для своей постановки Иво Ван Хове пригласил к сотрудничеству известного в Нидерландах писателя Питера Ван Края, написавшего текст, отмеченный виртуозной литературной техникой. Принято считать, что «Платонов» — предтеча «Иванова». Голландский писатель отчасти следует, а отчасти опровергает такую точку зрения, в чем-то сближая, но и в чем-то разводя эти чеховские сюжеты.
Платонов и Иванов встречаются в этой пьесе в буквальном смысле. Они и одного поля ягоды, и с одной поляны. И Платонов, и Иванов — две ипостаси одной сущности — эгоистического присутствия в жизни. Каждый из них может сказать: «Я люблю величие дела, но способен на грошовое», «Не хочу новой жизни. Старой девать некуда».
«Русские!» Тонеельгруп Амстердам © baltic-house.ru
В спектакле голландцев вместо умирающей дворянской чеховской усадьбы — современные городские задворки. Время действия перенесено в сегодняшний день. Сцена превращена в площадку, сплачивающую небоскребы у самой их верхотуры. Виден непарадный город, его изнанка, где стены разрисованы граффити, где стоят леса стройки. И даже реклама, полыхающая с соседних домов, не добавляет праздника, а только усиливает бездушие среды.
Герои выбегают на площадку, зажатую между небоскребами, то ли из ресторана, то ли с вечеринки, чтобы впопыхах поговорить о главном, но сами осознают, что это главное ускользает от них, и потому впадают в припадки лжи и обмана. Их отношения тотально необязательны: при живых женах и Платонов, и Иванов крутят интрижки без любви… Иванов заваливает даже нелепую тетку Бабакину, которая тоже не против покувыркаться. Кто-то посторонний прерывает их столь неромантический интим — Бабакина вскакивает, чтобы одернуть кофточку из люрекса.
Зюзюшка, не пускает Сарру на вечеринку. Для евреев вход в дом Лебедевых закрыт. Сарра — милое наивное существо, умрет, так и не успев повзрослеть. Она приезжает к Лебедевым не для того, чтобы обнаружить неверность мужа, а оттого, что тоскует без него, опрометчиво полагая, что Иванов обрадуется, когда увидит жену. Генеральша Анна Петровна, встретив кружащую в поисках Иванова Сарру, снисходительно пытается предупредить ее: «Ищите здесь то, что давно потеряли?».
И хоть Иванов и целует Сашу, дочь Лебедевых, и даже будет их свадьба, но чувств ни у кого, ни к кому нет. Все хотят быть любимыми, но никто не способен любить. Правдолюбцу доктору Львову куда как проще обвинять Иванова, но когда обличитель вдруг решает поволочиться и пытается поцеловать туберкулезную Сарру, а ту некстати охватывает приступ кашля, Львов брезгливо отскакивает. Говорят о любви и Платонов, и Софья, даже вор и бродяга Осип, влюбленный в Анну Петровну, тоже ведет беседы в ночи о своих чувствах. При этом все пьют, кроме Зюзюшки. Надираются Анна Петровна и Иванов. Генеральша тоже пытается соблазнить Иванова.
Трагические гномы любят рядиться в обличителей.
На деле же они мелки, жестоки. Брат Сарры Исаак Венгерович, не подающий руки ни Платонову, ни Иванову, и так любящий вставать в позу ревнителя нравственности, на деле оказывается дешевым позером. Сначала он швыряет Иванову золотые часы как гонорар за убийство своей сестры, чтобы унизить подачкой нуждающегося в деньгах Николашу, но потом возвращается и в отчаянной панике чуть ли не на четвереньках ползает, чтобы найти столь нерасчетливо брошенное золото. Свою сестру он ненавидит, объявляя, что в их семье «все рады, что от тебя избавились, не стучись в нашу дверь».
Эта среда убивает людей еще до того, как им суждено умереть.
Убивая в переносном смысле, своих жертв, люди все равно продолжают жить. И выход из замкнутого круга фикции жизни может быть в том, чтобы прервать эту невыносимую имитацию. Софья стреляет в своего мужа Платонова, а Иванов выхватывает ружье, чтобы застрелить самого себя.
Для двух страдающих эгоистов будет уготована одна лужа крови, одна участь, одна судьба, одна смерть. Они не исключительны. Так умирать могут и обыкновенные, стандартные обыватели, которыми они, в конце концов, стали.
Никто в спектакле Ива Ван Хове не будет их оплакивать.
Русская тема была поддержана спектаклем «Обломов» по Гончарову, поставленным Алвисом Херманисом (Новый Рижский театр). И если чеховские пьесы оказались у голландского театра поводом к тому, чтобы сказать о том, как современный мир погружен в отчаянный эгоизм и равнодушие, то режиссер из Латвии призвал на подмостки героя романа Гончарова, вероятно, для того, чтобы оплакать этого барина, решившего не иметь, но быть.
«Обломов» Новый Рижский театр © baltic-house.ru
Своим спектаклем Херманис тоже осуществляет послание в современный мир, уверяя человека сегодняшнего дня, которого непомерно грузят философией успеха, глянцевым раем миллиардеров, что ценность жизни не в обладании, а в проживании бытия.
Херманис любит заступаться за обывателя. Заступается за обломовщину он и тут: за право Ильи Ильича полеживать на диване, мечтать о жизни в усадьбе с аллеями, с оранжереями, со вторым завтраком, на который подадут блинчики с вареньем из морошки. «Да ты — поэт!» — скажет Штольц (Гайтис Гага) своему другу, давшему волю собственной фантазии о семейной жизни. Херманису дорог этот бездействующий человек, не читающий модных литературных новинок только ради того, чтобы показать себя в свете. Дорог и тем, что не женится на Ольге Ильинской (Байба Брока), поскольку трепетная дистанция к ней предпочтительнее, нежели жизнь в тесноте брака. И потом ведь это Штольц выбрал Ольгу в невесты другу, на самом же деле, как выясняется позднее, благодеяние, задуманное для Обломова, обернулось пользой для Штольца, который в результате и женится на Ольге.
Алвис Херманис любит не обставлять, а умело загромождать пространство, плотно насыщать его огромным количеством деталей… Комната, в которой живет Илья Ильич, захламлена бумагами. Рядом с диваном полати для верного слуги Захара. Тело, лежащее на диване под одеялом, не сразу и разглядишь. Почти тициановская медовая световая гамма, которой залито пространство съемной квартиры Ильи Ильича, словно размывает очертания предметов: тело слито с одеялом, одеяло с диваном.… Лишь минуте на двадцатой спектакля ты начинаешь распознавать фигуру, лицо. Херманис заставляет зрителя наводить фокус, вглядываться, рассматривать нечто поначалу бесформенное. И вот, наконец, Захар (Вилис Даудзиньш) добудился своего хозяина. Чего этот старый слуга только не делает, чтобы барин открыл глазки. Захар так будит Обломова с детства. И все нехитрые приемы слуга повторяет изо дня в день: и кукарекает, и причитает, и сокрушается, и сердится. Захар не просто стар, сказать, что он ветхий старик, ничего не сказать. Кажется, вот-вот — и от одного неверного движения рассыплется Захар в пыль, которая и без того щедро скопилась везде: в бумагах, портьерах, в постели.
Сначала только узкий луч пробивается в жилище Ильи Ильича.
Комнату зальет свет дважды, когда Штольц приедет к Обломову, то деловой друг сразу распахнет шторы, и солнечный свет настойчиво и радостно преобразит комнату, и когда Илья Ильич будет видеть сон. На освещенном белом потолке заиграют тени, кроны деревьев будут нежно пробиваться в дом, защебечут птицы, а ребенок в белой рубашечке прочтет текст о сне. Райское спокойствие, чистота бытия, нежность мира…
Сам Илья Ильич, который так по-подколесински боится любого вторжения в свое безмятежное существование, все-таки не гоголевский персонаж. Он мог бы стать поэтом, но не захотел искушения предъявлять себя миру, предпочтя действию созерцательную дрему. Впадать в полузабытье, чтобы пребывать в мечте, оставаться ребенком, пребывать в раю золотого сна, — вот каков Обломов в исполнении Гундарса Аболиньша. Письмо от хозяина съемной квартиры, что надо освободить комнату, кажется Илье Ильичу катастрофой вселенского масштаба.
Вторжение Штольца с фотоаппаратом, с его энергичным желанием растормошить друга, увлечь путешествием на Запад, впустить в его существование женщину, вырывает ненадолго Обломова из дремы. Он обескураживает Ольгу Ильинскую своей безыскусной простотой. Не успевает она докончить своего вопроса о книжной новинке, но уже слышит его поспешное «нет». Ему нравится, что она поет арию «Casta Diva», но не то, как Ольга выводит рулады Беллини, как хочет показаться оперной дивой. Впрочем, Обломову дорого ее старание, они вдвоем превращаются в детей и оба по-детски смешны.
Под стать этой простоте и приемы Херманиса, который безыскусно на наших глазах обозначает смену действия. Захар вывешивает сменяемые экраны, и мы видим, то уголок сада, то грот. А вот поставлен и натуральный куст сирени, столь любимой Ильей Ильичом.
Но не едет Обломов к друзьям за границу. Он откладывает на завтра выезд, чтобы на самом деле снова погрузиться в свою дрему.
Безрадостным будет возвращение Штольца.
Оба они осознают, что Илья Ильич болен, что ему уже не встать, и что этот ребенок, так и не повзрослевший, должен будет скоро умереть. Он просит Штольца не пускать Ольгу, но та опрометчиво для всех врывается к немощному и разбитому болезнью Илье Ильичу. Вот тут щемит сердце. И ты думаешь, зачем она влетела, зачем ей понадобилось, увидев правду, окончательно разрушить ту невинную красоту, когда они вдвоем были счастливыми детьми у цветущей сирени?
Обломову невыносимо сознавать, что его таким распластанным видит Ольга.
Захар, как обычно, слезет с полатей, придет будить барина, будет, как всегда, кудахтать, ворчать и тормошить Илью Ильича, но на этот раз его кормилец уже не проснется.
Куст сирени посадят на могиле Обломова.
Верный Захар переживет барина, не пойдет он в услужение к Штольцу. Слуга любил всю свою нехитрую жизнь Илью Ильича Обломова. Слепой, немощный Захар сидит у его могилы — будить ему уже некого.
