Из всех запретительных законов и инициатив, которыми в последнее время так обогатилась российская политическая жизнь, именно закон о запрете так называемой «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений» вызвал наиболее бурный отклик в западных общественных и политических кругах. Это и неудивительно: помимо очевидных плачевных социальных последствий (всплеск гомофобных настроений и насилия в отношении ЛГБТ-граждан, фактический запрет аффирмативной психолого-педагогической помощи ЛГБТ-подросткам, ограничение открытого и непредвзятого публичного обсуждения гомосексуальности и проблем сексуальных и гендерных меньшинств) «закон Мизулиной» по сути создает в российском праве крайне опасный (и имеющий отнюдь не лестные исторические параллели) прецедент, учреждая для целой социальной группы своего рода гражданский статус второго сорта. Так, в соответствии с текстом закона, публичное утверждение о том, что гомосексуальные отношения, а, следовательно, и люди, их практикующие, социально равноценны (или должны быть равноценны) большинству и обладают теми же правами (или, используя термин Ханны Арендт, фундаментальным «правом иметь права»), является типичным актом пропаганды — «бесконтрольного распространения информации, создающей искаженное представление…» — ну и далее по тексту.
Так случилась, что гомофобный законодательный марафон в России совпал во времени с обратными по вектору процессами в западных странах — в частности, во Франции, Великобритании и США, сделавших решительный шаг в пользу равенства сексуальных меньшинств, создав таким образом весьма невыигрышный контекст для бурной миссионерской деятельности отечественных консерваторов. Со всех сторон зазвучали призывы к жестким ответным мерам в отношении российских властей, тысячи людей вышли на митинги и демонстрации к российским посольствам и консульствам, гей-клубы развернули шумную и довольно бестолковую кампанию по бойкоту давно уже не имеющего никакого отношения к России водочного бренда Stolichnaya, а наиболее радикальные правозащитники и активисты призвали западные правительства к бойкоту сочинской Олимпиады.
Попытаемся разобраться в логике сторонников кампаний бойкота. В ее основе лежит, надо думать, то же самое инфантильно-этатистское мировоззрение, которое годами определяло характер (и, стоит признать, результат) деятельности российских ЛГБТ-активистов старой школы, давно уже уподобившихся страдальцу Сизифу в своей обреченности без конца повторять один и тот же скорбный, абсолютно замкнутый на самое себя производственный цикл: несанкционированная, но разрекламированная акция нескольких человек в центре Москвы — качественно и подробно зафиксированное на фото и видео избиение ее участников уже поджидавшими их радикалами и сотрудниками органов правопорядка, — распространение материалов в западных медиа и подача иска против России в ЕСПЧ — получение присужденной ЕСПЧ компенсации, подготовка новой акции и т.д. Если в основе такой обсессивно-компульсивной «тактики малых дел» лежит робкая, но не умирающая надежда рано или поздно разорить российский бюджет или с изяществом мерно капающего кухонного крана затюкать Кремль регулярными локальными информационными шпильками в западной прессе, то вовсе не удивительно, что немногочисленные попытки представителей этого движения объяснить свои цели и методы широкой публике так и не увенчались хоть каким-то успехом: иногда складывается впечатление, что общество, которое они изо всех сил стараются не замечать, только мешает им наслаждаться нескончаемыми разборками с госаппаратом в международных органах правосудия.
Между тем, пользуясь расхожей марксовой формулой, можно сказать, что обострившаяся проблема гомофобии в России имеет социокультурный базис и политико-конъюнктурную надстройку. Да, власть действительно активно разжигает в обществе ненависть к ЛГБТ-гражданам, имплицитно развязывая руки различного рода радикалам и правым мракобесам, навязывая обществу невроз гомосексуальной паники и абсурдное противопоставление семейных ценностей для большинства и права на них же — для меньшинства. Да, весь спектр ксенофобской симптоматики российского общества еще долго можно было бы сдерживать в латентной, подсознательной стадии, уповая на постепенное смягчение нравов и победоносное шествие капковской анонимной идеологии комфортабельного потребления, в тепличных условиях ЦПКиО выращивающей толерантный и пушистый средний класс. Но все же наивно было ожидать, что наше, переживающее серьезный кризис своего идеологического жанра государство, — так уж оно устроено — упустит случай взять то, что плохо лежит, то есть сыграть на тех настроениях и эмоциях публики, которые в непростую предкризисную годину подвернулись ему под горячую руку.
Как любая социальная болезнь, агрессивная гомофобия имеет свой исторический, экономический и культурный анамнез, который нельзя не учитывать и с которым нельзя не работать. Еще тридцать лет назад процент американцев, считавших гомосексуальность социально приемлемой, был точно таким же мизерным, какой сегодня обнаруживают социологические опросы среди граждан России.
Достаточно беглого ознакомления с историей американского ЛГБТ-движения, чтобы понять: все эти тридцать лет оно боролось не только и не столько с государством и его аппаратом, сколько с общественными, культурными и идеологическими предрассудками и мифами большинства американцев, один за другим бросая вызов основополагающим доктринам классического правого либерализма — сексистской дихотомии частного и публичного, теории общественного договора с заложенной в ней неизбежностью социальной несправедливости, делиберативной (или консенсусной) демократией с ее структурной неспособностью в достаточной степени воспринимать и учитывать частные точки зрения и защищать угнетенные меньшинства от произвола большинства. Показав, что проблемы пола, гендера и сексуальности нельзя запереть на амбарный замок в спальне, а делая так, государство закрывает глаза на домашнее насилие и эксплуатацию женщин, бытовую, трудовую и медицинскую дискриминацию геев, лесбиянок и трансгендеров; показав широкой публике, что гей — это не опереточный персонаж из вечернего комедийного шоу, а их сосед, племянник или конгрессмен, именно ЛГБТ-движение в США и Европе подготовило почву для того, что многие российские прогрессисты ошибочно считают заслугой Барака Обамы и Франсуа Олланда, которые, будучи расчетливыми леволиберальными политиками, не могли не оседлать волну.
Предлагая в качестве средства борьбы против гомофобии эскапистский бойкот Олимпиады, а то и России вообще, российские и зарубежные правозащитники выбирают себе не того врага. Злая кремлевская машина пропаганды без труда объяснит подогретым антизападной риторикой массам, чего «на самом деле» добивается «кровавое гей-лобби» и кто за ним стоит, а результатом подобной кампании станет столь вожделенная постсурковским поколением политических менеджеров консолидация широких народных масс вокруг отважного и решительного нацлидера, против которого неспроста плетет козни мировая закулиса. Чтобы не играть властям на руку, важно помнить, что гомофобия есть в первую очередь социальная и культурная, и уже во вторую — политическая проблема, которую нельзя победить бойкотом, точно также как нельзя победить острый насморк берушами в ноздрях, а ангину — голодовкой.
Сочинскую Олимпиаду можно игнорировать, а можно видеть в ней колоссальных возможностей площадку для диалога, культурного обмена и дискуссии, в нейтрализации которой российские власти будут существенно ограничены международными обязательствами и давлением МОК. Никто не обещает, что все пройдет легко и приятно, гомосексуальным атлетам разрешат публично демонстрировать радужную символику, а гимнастка Исинбаева снова не ляпнет, не подумав, какую-нибудь глупость в присутствии иностранной прессы, но ожидание комфортных условий борьбы — непозволительная наивность и утопизм: перемен без дискомфорта не бывает.
