Вообще-то к экранизациям своего любимого романа я отношусь так, как любящая и ревнивая мать к девушкам сына: «Кого бы ты ни выбрал, она мне уже не нравится!». Но очередная экранизация «Анны Карениной» так активно обсуждается, что я решилась отнестись к ней как к культурному событию. И уже социологическое любопытство толкнуло меня в кинотеатр. Признаюсь: я знаю роман близко к тексту и обязательно начинаю придираться к неточностям или нелепостям. А уж фильм Джо Райта предоставляет просто неисчерпаемые возможности для придирок и даже насмешек. Но он показался мне таким ярким и неожиданным, что я попыталась оценить его как самостоятельное художественное произведение.
Ведь драма Анны Карениной для Джо Райта и Тома Стоппарда – только повод для создания своей истории. Истории бессилия искренности по сравнению с позой, невзрачности труда по сравнению с праздностью. Истории о том, что мгновение своей красотой и глубиной переживания затмевает для нас незыблемость вечных истин. Весь фильм соткан из мгновений, некоторые из которых сняты блистательно! Мне показалось, что меня промчали по все европейской культуре, намекая на различные сюжеты, переиначивая их. Вот Анна в бордовом платье, прогнувшись, смотрит фейерверк! Она как будто стоит на эшафоте. И платье бордовое, как у Марии Антуанеты в день казни. Или: Анна – в проеме на фоне бронзовых подсвечников, сама в серебристом платье, а синие шелковые обои – рамка для этой картины. Княгиня Бетси – кукла, и кукла злая. Бюрократы Облонского, штампующие бумаги без передышки, без цели и смысла. Сам Облонский, вся деятельность которого: переодеваться то в сюртук, то в мундир, но делает он это энергично и серьезно. Вот застывшие в очаровательных, но в неестественных позах дамы и кавалеры, мимо которых проходит потерявшаяся от горя Анна. Или сцена в Опере, когда Анна в белом на черном фоне ложи одна на глазах у враждебного света.
А как все ярко, подчеркнуто ярко, бьет в глаза. Синие-синие глаза Вронского, черные-черные глаза Анны, огромные черные усы Стивы, рыжие волосы Левина. Обледенелый, снежный поезд, поезд с игрушечной железной дороги, который привез Анну обратно в ее искусственную жизнь в Петербурге. Платья Анны великолепны, Райт презрел (не прочел) слова Толстого о том, что Анна умела одеваться элегантно и недорого, ловко переделывая платья так, чтобы показаться в них можно было не однажды. Глядя на Киру Найтли, даже подумать нельзя, чтобы такая женщина что-то там обсуждала с портнихой, экономя деньги мужа! Или, тем паче, вязала бы приданое ребенку. А Анна у Толстого вязала. Но Анна-Кира создана Райтом и Стоппардом как персонаж глянцевого, картонного мира, фальшивого мира Большого Света. Только страсти в ней оказалось многовато, вот Свет ее и изгнал.
А вот Алексей Каренин – симпатичен и натурален, единственный натуральный человек в ненатуральном мире. Вообще, носителей истины, как я поняла, в фильме два: нелепый, карикатурный Константин Дмитриевич Левин и почти святой Алексей Александрович Каренин. Левин выглядит шутом, даже пугалом в окружении декораций Большого Света, потому что Левин – живой и реальный, он живет в реальном мире, противостоящем картонному салонному кругу. И, судя по всему, этот реальный мир, по Райту и Стоппарду, одержит победу над салоном, луговой травой зарастет сцена великосветской «тусовки». И Каренин один вырвется в эту реальную жизнь, потому что он, хоть и является подлинным жителем салона, все же истинен, он спасет детей от фальши и уведет их на цветущий луг.
Я начала, было, объяснять (сама себе), что у Толстого все не так, а потом поняла, что это бессмысленно, потому что не так здесь все, и это «не так» принципиальное. Райт явно посмеивается над классикой. Это не пародия на русское общество или на Россию, на Толстого или этот конкретный роман. Это вызов классической драме. Все с самого начала подается как инсценировка, все происходит на сцене, в декорациях, которые меняются у нас на глазах. Райт смеется над серьезностью Толстого, иронизирует по поводу реализма вообще, подшучивает над самой идеей поиска смысла и логики в жизненных перипетиях.
Нет ничего, утверждает он, кроме мгновенного впечатления. Впечатления, которое может быть прекрасным или безобразным, ласкающим или пугающим, но только и оно может по-настоящему быть. Все остальное – либо мрак закулисья либо пастораль настолько совершенная, что похожа на рай, то есть – на небывалое совершенство. И вот Райт сыплет впечатлениями, ошарашивает ими. Очень красиво, гораздо красивее, чем у Толстого. Но Лев-то Николаевич ничего не придумывает. Наверное, он бы и рад был заставить своих героев стать иллюстрацией его собственных идеи и убеждений. Но чем подробнее, детальнее и реалистичнее он описывал своих героев и обстоятельства их жизни, тем своенравнее и свободнее становились персонажи созданной им драмы. Они жили своей собственной жизнью, «неразумной и бестолковой», жизнью, для которой любая схема – только прокрустово ложе. Не только герои, но и мысли, представления самого Толстого, перерабатывая впечатления жизни беспристрастно и честно, совершили кульбит и вставили в противоречие с его же схемами. Он не до конца понял это противоречие, и этим прекрасен его роман. Толстой-художник победил Толстого-мыслителя, но не вытеснил его. Параллельно с отношениями героев в романе выстраиваются сложные отношения идей – и друг с другом, и с реальностью.
Мне кажется, Райт это почувствовал, но передать не смог, увы! Все свелось к механическому противопоставлению фальши и искренности, лжи и правды. Именно потому, что в каждом случае и режиссер, и сценарист видели только одну сторону того или другого органического единства противоречий жизни, мастерски переданного Толстым. Или Левин, или Свет, или Анна, или княжна Сорокина, или верность, или преступление и т.п. Но так определенны могут быть только маски, живые люди – нет. И весь фильм Райта – блистательный парад масок.
Для того и понадобился безупречный Каренин как камертон. Одна из самых сильных сцен в фильме – Каренин на авансцене с дочерью Анны спрашивает тихо и трогательно: «За что мне это?». Он вызывает пронзительную жалость, искреннее и глубокое сочувствие, но именно в этот момент вся история Анны Карениной оказывается перечеркнутой. Штука в том, что Толстой, осуждая Анну, точно знал – за что все это Каренину. За невнимание к чувствам жены, за самодовольное сознание своего превосходства, за то, что не дал себе труда, управляя и поучая, понять жизнь. За то, что не умел любить, не умел почувствовать близкого человека, за то, что следовал правилам, не понимая их сути. За то, наконец, что «уши у него так выдаются». Толстой не осуждает Алексея Александровича прямо, а порой и искренне сочувствует ему, восхищаясь его нравственной переменой во время болезни Анны. Но в то же время тонко и точно показывает, как и почему Анна перестала любить мужа, потеряв даже то уважение, которое к нему чувствовала. Каренин Толстого тоже мог бы спросить: «За что?». Но в романе это было бы излишеством.
Там, где у Толстого диалектика добра и зла, лжи и истины, тьмы и света, у Райта – противостояние масок. И это прямая противоположность с тканью романа, и самое грустное в том, что такая интерпретация далеко не всегда оправданна.
Там, где нет ярких штрихов и картинок, все выглядит бледным и надуманным. Впечатление от фильма, в начале такое сильное, слабеет в конце, а потом и вовсе сходит на нет. Райт просто-напросто забывает про Анну, увлекшись мизансценами. Сразу становится понятно, что Анна для создателей фильма – только материал для художественных экспериментов. И мир Анны, разрушенный ее любовью к Вронскому, и попытки ее примириться с простившим ее мужем, и самоубийство Вронского – все осталось за кадром. И ее старания быть помощницей любимому мужчине в хозяйстве, тоска по сыну и равнодушие к дочери, ее одиночество в Петербурге, написанная ею детская книга и увлечение филантропией – все пустое с точки зрения сценария. Потом Райт как бы спохватывается: а что же делать с Анной? Куда там ее пристроил Толстой? Под поезд? Очень эффектно.
И это, кстати, самый слабый момент в фильме: вообще непонятно, чего она бесится, точно такое просится словечко. Тут же нам подбрасывают намек на наркотики. Авторам недосуг копаться во внутреннем мире героини, нет в нем ничего эффектного, доступного визуализации. Зато можно заставить красавицу Киру играть истерику в необычных, красочных одеяниях. А ведь истеричка по призванию никогда не бросится под поезд. Разве что будет много раз имитировать самоубийство, избегая реальной опасности. Не для того она тратит столько сил, устраивая сцены, чтобы оборвать свою такую насыщенную жизнь. Да еще так не эстетично! Отчаяние, в котором оказывается Анна в конце своей жизни, есть следствие глубоких и сильных чувств. А такие чувства не живут в человеке, выплескивающем их по любому поводу.
В сущности, и Райт, и Стоппард, согласились с тем, что Толстой, стремясь доказать, опроверг своим скрупулёзным реализмом: Анна – дурная, порочная женщина. Их Анна и курит, стоя в красном халате у окна в позе падшей женщины, и к Вронскому цепляется, в фильме вообще нельзя понять, за что! Ну, разве что из-за княжны. А Вронский не изменял Анне в романе, вот в чем истинная трагедия! Она и с ним, своим любимым, оказалась в плену еще больших, чем раньше ограничений, которые ее и погубили. Ей оставалась одна его любовь, а он был недоступен для этой любви, ускользая в свой мужской, интересный и увлекательный мир, куда ей не было ходу. А женский мир ее отверг, самостоятельное существование было, или казалось ей невозможным. И, кстати, она сознавала, что является камнем преткновения для карьеры любимого. А честолюбие было затаенной мечтой, страстью Вронского. Насытившись любовью, он загрустил от неудовлетворённой страсти. Не к женщине – к славе, а это соперница посильней княжны. Анна все это чувствовала, Толстой недаром послал любовникам одинаковый сон, подчеркивая их близость. Погружаясь в отчаяние, Анна теряла то, что составляла смысл ее жизни, как она ее понимала – свою любовь. А больше ей не для чего было жить. И ее смерть не на совести Вронского, она на совести общества. Анна повинна в том, что в ней было слишком много энергии и жажды жизни, которые не могли реализоваться в доступных ей условиях. Ключевая для понимания характера Анны сцена, оставленная без внимания большинством экранизаций: Анна, возвращаясь от брата в Петербург, читает английский роман в поезде. Читает и мечтает действовать вместо героев романа: говорить речь в парламенте, ухаживать за больным, управлять имением. Но по условиям ее жизни только любовь могла дать Анне эту настоящую жизнь, о которой она грезила. Не желая терять любовь, Анна умерла. А Кира Найтли просто бросилась под поезд, по сценарию.
Это, кстати, слабое место экранизаций романа. Тех, по крайней мере, которые я видела. Все играют Анну так, что она мгновенно влюбляется во Вронского, больше того – сразу начинает собираться к нему в постель. И тень поезда маячит с первых кадров на заднем плане, у всех Анна – кандидат на рельсы с первого своего появления в фильме.
А я, перечитывая роман в сотый раз, все жду, что она откажет Вронскому, и он уедет, или Вронский выиграет скачки, и Анна промолчит, все разрешится как-то иначе. Или Каренин даст ей развод, или она оставит Вронского и станет жить одна, допишет свою детскую книжку, Вронский в последнюю минуту не поедет к матери и т.п. Толстой смог передать то, что неразрывно и мистически связано в жизни: обреченность характера на определенную судьбу и случайность обстоятельств, становящихся сообщниками этой обреченности.
Некоторым отступлениям от романа я даже сочувствую. Очень понимаю, почему таким получился образ Левина. Его карикатурность и нелепость, я думаю, должна была по замыслу авторов подчеркнуть непроницаемость искусственного Света для реальной, натуральной жизни. И еще, боюсь, Райт отомстил Толстому за длиннющие куски, посвященные этому скучному, как казалось и мне в юности, занудливому персонажу. Это потом уже я стала читать именно «левинскую» часть с большим интересом. В его теории работника как элемента хозяйства я видела прообраз идей Чаянова, вообще зарождения подхода к проблеме трудовой мотивации. И его неприятию земства, рассуждениям о справедливости, страданиям от бессмысленной праздности городской жизни я все больше с возрастом начинала сочувствовать. А художественную натуру Джо Райта Левин, наверное, просто бесил своими вечными сомнениями, неуклюжей ревностью, постоянной рефлексией. Вот и выведен в фильме дурачком. Но есть неоправданные ничем ляпы. Левин – аристократ и гордится этим, в его доме не может быть кур, и он не заказывал в «Англии» щи! В «Англии», а не в «Англетере». Кстати, я ничего не путаю, «Англетер» в Петербурге, а не в Москве?
Странен выбор актера на роль Вронского. У Толстого граф Вронский — спокойный человек, уверенный в себе, уже лысеющий, крепкий и мужественный. Его однакашник Серпуховской – генерал, и он тянет Вронского в свою партию, потому что Вронский имеет определенный вес и авторитет. И их возраст – возраст большой карьеры. Вронский – офицер и светский человек до мозга костей, но ему не чужда рефлексия и некоторая тонкость чувств. Да, на скачках Вронский тянул упавшую лощадь за поводья, но не от злобности, а от растерянности. Он ударил ее, но он же и кричал про милую, погубленную лошадь и свою вину. Именно контраст почти детской остроты чувств с очевидной мужественностью, сочетание инстинктивной деликатности с лихостью почти «а ля поручик Ржевский», соседство природного ума и светского лоска и полюбила в нем Анна. А фильме эта любовь опять-таки – по сценарию. Да, Кира Найтли прекрасна, хоть и не похожа на описание Толстого, увлечение Вронского с первой минуты понятно, но что она-то нашла в этом хлюсте? Неужели светская женщина не навидалась на своем веку блестящих офицеров? Остается одно – обычная порочность женщины, природная, так сказать, противоречащая простой и ясной силе ума ее мужа. Картонный мир увлек ее. Получается, свой поезд она заслужила.
Есть еще немало огрехов, которые выдают, скорее, незнание фактуры, чем оригинальность творческого замысла. Но не буду занудой. Просто я не считаю, что Анна Каренина у каждого своя. Она – единственная и она – живая. В романе она живет своей собственной, единственно возможной жизнью. И именно эту подлинную жизнь нам нужно понять, чтобы прояснить многое в наших собственных проблемах. Ее история уникальна и неповторима, как жизнь любого человека, и так же таит в себе черты всеобщей человеческой истории. Эта всеобщность потому и читается так явно, что трагедия Анны развивается в реальных, детально, исторически и психологически точно описанных обстоятельствах.
Мне кажется, и Райт, и Стоппард попались. Они уловили морализаторство Толстого, отвергли его и высмеяли, сделали шарж. Они блестяще изобразили то, с чем с Толстым согласились: ложь и искусственность Большого Света. Да только Лев Николаевич гораздо убедительнее разоблачил свое морализаторство сам. И трагедия Анны — это большее, чем борьба искренности и лжи. Это поиск себя при полном незнании и даже неприятии главного в себе.
«Анна Каренина» — самое полное и последовательное разоблачение патриархального взгляда на место женщины в обществе, написанное самым ярым и последовательным сторонником этих взглядов. И в этом величие романа. Все остальное – завитки на шее Анны, которыми так восхищался Набоков, и которые так мало значат для Толстого вне всей логики персонажей и их отношений.
Фильм Райта – это очень красивый, очень изящный, очень тонкий рассказ – о чем? О страсти вообще – вне истории, вне условий жизни людей, вне общества, вне личности даже. И лишившись точности исторических и психологических деталей, история лишилась и своей общечеловеческой значимости. Осталось впечатление – яркое и волнующее, а мысли к нему можно додумать самостоятельно.
Или прочитать книгу: Лев Николаевич Толстой, роман «Анна Каренина».
