В ноябре 2017 года издательство Университета Дмитрия Пожарского выпустило новое издание книги «Корейская политическая культура: традиции и трансформации» за авторством Константина Валериановича Асмолова, к.и.н., ведущего научного сотрудника Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН. Книга состоит из 14 разделов с учетом заключительного, и проливает свет на взаимодействие общества и государственного аппарата в обоих государствах Корейского полуострова, историю становления этого взаимодействия, а также на историю создания идеологии и методы пропаганды, партийного и государственного строительства, на культурную эволюцию обществ обеих Корей. Книга содержит целый ряд фактов, неизвестных широкой публике, и потому заслуживающих упоминания, особенно в связи с тем, что сторонники российских условно либеральных политиков крайне любят спекулировать на закрытости северокорейского государства (а вернее, на газетных «утках», регулярно распространяемых консервативными южнокорейскими и японскими изданиями, а также, например, радио «Свободная Азия»).
В рамках предлагаемой рецензии хотелось бы сосредоточиться на всех тех немаловажных моментах, что были отмечены по ходу чтения.
Во-первых, «все <…> основные характеристики корейской административной культуры в равной мере встречаются и на Севере, и на Юге, хотя сочетание ее факторов несколько разнится. Так, и на Севере, и на Юге, хотя сочетание сформировавших её факторов несколько разнится. Так, на Севере больше «неочищенного» советского наследия и наложившегося на него традиционного воспитания, а на Юге – военной культуры более европейского образца» (стр. 143).
Во-вторых, несмотря на некоторую демократизацию южнокорейского режима в 2000-е годы, Объединённая прогрессивная партия, уголовное дело политического окраса против которой было заведено в ноябре 2013 года, причем по факту после доноса, была запрещена – сперва обвинение настаивало на существовании заговора, но несмотря на отсутствие такового, партию запретили все равно (стр. 227-231). Это стало существенным ударом по части левого движения, ориентированной на близкие евросоциалистическим концепции, и способствовало затягиванию внедрения левой оппозиции в политическую жизнь Республики Корея, поскольку южнокорейский обыватель-традиционалист все еще не слишком доверяет леворадикалам.
В-третьих, «можно сказать, что структура политических партий Республики Корея сохранила много общего со структурой феодальных группировок, построенных на системе региональных связей патрон-клиент и сформированных не вокруг идеологии, а вокруг партийного лидера» (стр. 251).
В-четвертых, отмечено, что «свое философское наполнение и внутреннюю логику концепция чучхе начала обретать не сразу. Дело в том, что основополагающего текста, излагающего суть этого учения, нет. Хотя в работах Ким Ир Сена термин встречается постоянно, теоретические статьи на эту тему стали появляться только в 1980-е гг. и были написаны Ким Чен Иром. <…> Северокорейская литература на тему чучхе построена в основном по конфуцианскому принципу комментирования классиков и в значительной степени сводятся к разъяснению того, как надлежит понимать то или иное высказывание вождя» (стр. 387).
В-пятых, говоря уже об идеологических основах курса Ким Чен Ира, отмечается, что они включали в себя «околомарксистские постулаты социалистической политэкономии и идеи корейского социалистического национализма, лозунги солидарности трудящихся всего мира и утверждения о первородности корейской нации. Сюда следует добавить постулат о первичности сознания и вторичности материи, о чем, как утверждается теперь, говорил и писал Ким Чен Ир еще в студенческие годы.» (стр. 403) «В итоге на Севере левый национализм во многом слился с концепцией чучхе (особенно в ее посткимирсеновском варианте)» (стр. 313).
В-шестых, в главе «Исполнение наказаний и вопрос о физическом воздействии на Юге» мы можем найти примеры из южнокорейской практики, подтверждающие принуждение к отказу от коммунистических взглядов в обмен на раскаяние. «До июля 1998 года заключенные, арестованные за нарушение Закона о национальной безопасности, должны были подписывать так называемые «письма убеждения», в которых они обещали порвать с коммунистической идеологией. Те, кто не подписывал подобные письма, не могли надеяться ни на амнистию, ни на какую-то государственную помощь после освобождения из тюрьмы»; Ким Сон Мён, арестованный в октябре 1950-го в возрасте 29 лет, вышел на свободу 45 лет спустя (в августе 1995 г. В возрасте 73 лет), и большую часть этого заключения провел в одиночной камере, «не имея права с кем бы то ни было разговаривать, встречаться с родственниками и даже что-либо читать. Невзирая на сенсорный голод, постоянные избиения и тюремную диету, он не был сломлен и не написал покаянное письмо, и вышел на свободу, оставшись сторонником левых идей. Еще один, Син Ён Су, невзирая на рак костей, содержался в тюрьме до 68 лет за отказ отречься от коммунистической идеологии. Свидание и переписка с «нераскаявшимися» были запрещены, и даже факт их существования скрывался властями. После Юсин на них снова начали активно давить, требуя раскаяния. Отказ сопровождался новыми пытками и ужесточением условий содержания, которые стали улучшаться только после 1998 г. В 2000-м после Пхеньянского саммита, 63 «нераскаявшихся» политзаключенных в возрасте от 66 до 90 лет отправили в Северную Корею. Тех, кто сидел ненамного меньше, но письмо все-таки подписал, не пустили, несмотря на требования со стороны Пхеньяна» (стр. 438-439). «Сочетание авторитарного режима и вызванных жестким противостоянием двух систем требований времени дало почти аналогичные результаты по обе стороны 38-й параллели: во-всяком случае, в период правления военных репрессивный аппарат РК мало отличался от северокорейского. Да и в 1990-е гг., по данным отчета Freedom House, Северная Корея была несвободным государством, а Южная Корея – частично свободным. <…> Конкуренция двух государств не только усиливала бдительность и шпиономанию в каждом из них, но похоже, при этом имели место и взаимные заимствования методов. Различия между ними в этот период были скорее тактическими, нежели стратегическими. Для КНДР была характерна тотальность контроля над населением и привлечение определенных китайских и советских образцов, а для РК – расширение вариантов политического контроля, а также сети разведки и наблюдения, что было вызвано большей интеграцией в мировое сообщество и необходимостью подстраиваться под него. Как на Севере, так и на Юге желание руководителей пока стоит над Законом, судебная власть недостаточно отделена от силовых структур, и даже антикриминальные или антикоррупционные кампании проходят с нарушением законности. Трудно подсчитать, чей репрессивный аппарат совершил больше перегибов или прямых преступлений против «общечеловеческих ценностей». Однако надо принять во внимание то, что оценка деятельности этого аппарата и на Севере, и на Юге была достаточно тенденциозной, густо замешанной на пропаганде» (стр. 468-469).
В-седьмых… интересна ремарка относительно шпиономании в Республике Корея: «Что же касается шпионов, то до 2003-го на улицах, на вокзалах, в недорогих гостиницах и в каждом вагоне сеульского метро висели отпечатанные по заказу Национальной разведывательной службы плакаты с текстами «Поощряем доносы на шпионов!» Звонить по телефону 113 (это отдельный номер, отличный и от полиции, и от скорой помощи) и указанием того, какое вознаграждение за какую категорию шпионов дают: сообщение о шпионском корабле или подводной лодке оценивается в 125 тыс. долларов, сведения о северокорейском шпионе – в 80 тыс., за наводку на коммуниста из местных, называемого в плакате «левым экстремистом» положено 25 тыс. Об этом же время от времени напоминает и записанный на пленку голос в метро. Подпись под таким плакатом нередко гласит: «Мирное время – это время, когда надо быть особенно бдительным» (стр 450-451).
В-восьмых, «<…> существует официальная бумага, в которой как бы заранее указывается средний балл по классу и максимальное число самых высших или низших оценок. И если действительный уровень знаний выше или ниже, это не имеет значения. Так как оценки идут по 100-балльной системе, где двойке соответствует 60 и ниже, приходится калькулировать. В результате знания выпускников достаточно часто оказываются дутыми. Об этом говорят два теста, проведенные Сеульским Национальным университетом и НИИ Расписания и оценки. В среднем 4 из 10 старшеклассников не освоили необходимый минимум знаний, особенно по математике и английскому языку. Многие считают, что нынешняя структура высшего образования в РК находится на грани коллапса: не оправдывает себя тест как главный способ оценки знаний, сказывается слабость учителей, значительная часть которых уже пенсионного возраста, и «приписки», вызванные «нормативами оценок». Одним из следствий этого кризиса является стремление отправить детей учиться за рубежом. Сейчас за границей учится более 100 тысяч младшеклассников РК, а за последние 11 лет число южнокорейских студентов, обучающихся за рубежом, выросло втрое» (стр. 488-489).
В-девятых, «Цели и задачи образования КНДР и РК различаются лишь господствующей идеологией, в то время как методика обучения на Севере и на Юге мало чем отличаются друг от друга. Эта тождественность особенно сильно видна на этапе среднего образования, когда сочетание морального воспитания, постоянной жизни на виду и жесткой учебной дисциплины позволяет весьма успешно воспитывать из детей образцовых граждан» (стр. 503).
В-десятых, «Объединяет Север и Юг любовь к лозунгам. По обе стороны 38-й параллели присутствует традиция, согласно которой городские жители должны время от времени писать и вывешивать самодельные лозунги. Полагаю, что это проистекает из уважения к письменному знаку, который, особенно на ранних этапах традиционной культуры, наделялся определенными магическими свойствами, особенно в Корее с ее конфуцианским культом печатного слова» (стр. 507).
В-одиннадцатых, подтверждается существование внутренней компьютерной сети и техническое наличие соединения с мировой паутиной (стр. 528). Сюда же стоит добавить описание специфики доступа в сеть на Юге: «<…> Интернет в РК стал по паспорту с начала 2000-х годов. Если ты совершаешь покупки в корейском интернет-магазине или регистрируешься на корейском почтовом сервере или в корейском форуме, требуется указывать номер своего удостоверения личности» (стр. 540).
В-двенадцатых, на стр. 556-557 находится объяснение того, как и почему информационные «утки» о Севера столь легко распространяются по мировым новостным лентам; основными их источниками являются правая южнокорейская «Чосон Ильбо», а также японские издания и радио «Свободная Азия».
Начиная писать отзыв на книгу, я рассчитывал сделать количество вынесенных заметок еще большим, примерно в полтора раза. В итоге я остановился на этих, как мне показалось, самых ключевых моментах, которые привлекут внимание будущих читателей. Хочу пояснить, что рецензия написана с точки зрения левого активиста, который нередко сталкивается с искаженным восприятием КНДР, как, впрочем, и Республики Корея; причем если существование условно либеральной точки зрения понятно, то некоторые активисты левого движения всерьез считают, что политическое устройство КНДР можно воспроизвести где бы то ни было еще. С другой стороны, спектр представлений варьируется и там и там от относительно адекватных до совершенно сказочных. В книге раскрывается ход эволюции обоих режимов, и как выяснилось, демократизация Республика Корея набрала импульс лишь в течение 1990-х, тогда как экономическая либерализация («эра МВФ») рубежа 1990-2000-хх прибавила к этому процессу такие свойственные вестернизированному обществу пороки, как сверхвысокая эксплуатация наемных работников и сопутствующий этому психологический кризис личности, изменение сути традиционных семейных отношений, рост насилия и травли в школьных коллективах; освещена история эволюции протестного движения Южной Кореи, а также история эволюции взаимных обвинений, использованных пропагандой обоих режимов в отношении друг друга в различные периоды. В заключительной части К. В. Асмолов делает интересные выводы, сравнивая ситуацию, в которых оказались общество России после распада СССР и общество Южной Кореи после 1997-го. Вообще, перечисление всех достоинств книги займет вдвое больший по отношению к уже написанному, легче сказать, чего в книге нет – это экономической истории КНДР, однако на фоне всего остального, что в книге есть, это совершенно не выглядит сколь-либо заметным недостатком, поскольку процессы социальной и государственно-политической эволюции описаны. Вообще, содержание книги представляет собой предельно детальный сравнительный анализ, к тому же достаточно доступно изложенный; по прочтении ее, становится очевидным, насколько система конфуцианских представлений оказалась общей для обоих государств, несмотря на внешние идеологические различия. Книгу можно рекомендовать к прочтению сообществу левых активистов и левых интеллектуалов: на все вопросы, с которыми вам когда-либо приходилось сталкиваться на практике («почему РК не образец модернизации и демократии», «почему не получится сделать как в КНДР», «почему образ КНДР демонизирован» и т.д.), можно найти ответ в этой книге.
