Сначала определимся, что мы понимаем под «народом»
Алла Глинчикова — один из основателей Института глобализации и социальных движений (ИГСО), в настоящий момент преподаватель МПГУ, профессор политологии, автор книг, посвященных философским и политическим аспектам церковного раскола XVII века. Редакция «Рабкора» попросил её прокоментировать ситуацию, сложившуюся в связи с конфликтом между РПЦ и константинопольским патриархом.
Алла Григорьевна, Вы уже долгое время занимаетесь проблематикой религиозного раскола XVII века. Этот сюжет неожиданно актуальным стал сейчас в XXI столетии. Расскажите, почему вы решили заниматься этой темой?
Дело в том, что, на самом деле, я занимаюсь спецификой российской социально-политической системы, по сравнению с Европейской. Меня интересуют причины своеобразия российской модернизации. Я вышла на тему религии, чтобы объяснить специфику политической культуры России, в частности, проблемы, которые появились у нас в 1990-е годы. Я не начинала с религии, я начинала с постиндустриального общества, с теории конвергенции. Я пыталась понять, почему постиндустриальная трансформация привела СССР к распаду, а западную модель — наоборот, к интеграции западного общества. Меня неправильно оценивать как религиоведа, но как политолог и социолог, я столкнулась с этой темой, когда мне нужно было объяснить особенности политической культуры и политического поведения людей в России в постсоветский период.
Как получилось, что Вы вышли на тему религии?
Существует достаточно серьезная традиция, связанная с веберианством или неовеберианством, идущая от Макса Вебера, чуть раньше от Эмиля Дюркгейма. Это подход в политической науке, согласно которому изменения в культуре и религии отражаются на политическом поведении людей и влияют на характер модернизации общества. Вебер анализировал влияние протестантизма, реформации на модернизацию и переход к капитализму в Европе. В русле неовеберианской теории, я попыталась проанализировать, каким образом религиозный фактор повлиял на политические процессы в России, так я вышла на тему раскола XVII века. Я пришла к выводу, что по форме это были совершенно разные процессы. Но у них есть два схожих момента. Первый — индивидуализация веры, индивидуализированное отношение к вере, религии, истине. Второй — это были религиозно-общественные движения. Были периоды и в истории Европы, и в истории России, когда общества были воодушевлены идеями нравственного очищения с опорой на религиозные ценности и нормы. Это началось в России в эпоху Смуты. Ведь Смута шла параллельно с процессом общественного религиозного подъема, потому что раскол — его продолжение. Общественный подъем привел к освобождению Московского государства от захватчиков в 1612 году. Так что, в определенном смысле, восстановление государственности после Смуты началось с мощного религиозного подъема.
Почему это важно сейчас? Как Вы видите историю конфессионально-политических конфликтов в православии?
Когда я писала книгу «Раскол или срыв «русской реформации»?», я иногда летала на самолетах, и у меня была полная уверенность, что я не разобьюсь, пока не закончу свою книгу.
Понимаете, мне хотелось понять, почему российское общество в 1990-ые годы не смогло консолидироваться внутренне, сформировать гражданские институты, и не смогло в полной мере воспользоваться появившимися возможностями развития демократической системы.
Мне хотелось понять, в какой момент произошло «отклонение» России от общеевропейского пути формирования демократической гражданской национальной государственности. Спускаясь вниз по «исторической лестнице», я пришла к выводу, что наша страна в период XVII века была на перепутье, так же, как Европа. Я хотела понять начнет ли она двигаться в направлении формировании национального государства, которое собственно стало складываться по большому счету в Европе в ходе буржуазных революций с опорой на новые формы религиозности.
Реформация — это было важное новое основание, по которому люди стали объединяться за пределами своих деревень, то есть, люди внутренне стали интегрироваться. В Великобритании оно совпало с национальным объединением.
А в России этот процесс не пошел, он был прерван, вот и сформировалось два направления в XVII веке. Первое Европейское направление — это переход от больших средневековых персонифицированных теократических империй, к системе современных национальных государств. У нас важную роль сыграл церковный раскол, и мы пошли по пути перехода от теократического Московского государства к империи с сохранением очень важных компонентов патерналистских отношений между обществом и властью, к империи, которая очень сильно отличалась от западных империй. Западные империи сформировали национальное ядро, которое затем стало осуществлять экспансию вовне. Наша империя сформировала ядро, в котором эксплуатация была направлена внутрь национального пространства. И огромную роль в этом сыграл русский религиозный раскол. Старообрядчество возникло не случайно и имело очень серьезные социально-политические последствия для дальнейшей судьбы русского общества.
После принятия знаменитого Соборного Уложения 1649 года возникла та часть русского общества, которая не вписалась в эту систему, которая пошла по пути развития рынка, формирования рыночных отношений, складывания первых русских капиталов со всем их своеобразием. У старообрядцев был своеобразный капитализм, очень успешный, его впоследствии анализировал ряд авторов. В этом капитализме отсутствовал тот институт частной собственности, который был характерен для западной формы капитала, основой этого типа капитала стала своеобразная форма собственности — собственность старообрядческой общины. Таким образом, под влиянием, в том числе, религиозного раскола произошел переход к империи, расколотой на две культуры в рамках единого политического «тела»: дворянско-бюрократической и крестьянско-купеческой. Первая из них стала устанавливать мосты, взаимодействовать с Западом, но уже с Западом эпохи Просвещения, пострелигиозным Западом. Такова была форма достаточно поверхностной с социальной точки зрения вестернизации России. Вторая же неизмеримо большая часть русского общества (крестьянство) стала инструментом, основой развития и находилась долгое время в крепостном состоянии, она была «заморожена» на стадии патерналистской культуры подчинения, культуры не активистской, не гражданской.
Мы знаем, что русским крестьянам долгое время было запрещено заниматься предпринимательством, хотя они им занимались правдами и неправдами, вопреки всем запретам. К периоду реформ огромная часть крестьян была вовлечена в рыночные отношения.
С одной стороны считается, что Петр Великий прорубил окно в Европу, да он «прорубил», но, одновременно, в чем-то он и, по большей части, его отец, Алексей Михайлович, «заколотил» окно в Европу. Так как при них разошлись пути Европы и России. Европа пошла по пути формирования национально-гражданского типа политической культуры и системы, Россия двинулась по пути формирования «слоеного пирога», который включал прослойку относительно вестернизированной элиты, и огромное большинство населения, сохранявшего черты средневековой патерналистской культуры.
Когда я говорю о своеобразии вестернизации российской элиты, я имею в виду то, что на протяжении второй половины XVII, XVIII и первой половины XIX века русская аристократическая элита формировалась, в том числе, и из представителей тех слоев западной элиты, которые уже отжили свое в своих собственных государствах и безжалостно вымывались их революциями на периферию европейского пространства. Это были люди, которых европейская модернизация по-существу выталкивала, и они оседали в России, привнося в культуру правящего класса, хотя и западные, но уже отжившие на самом западе нормы и ценности. В частности, именно таким образом они привезли с собой идею частной собственности на людей, на практике превратившую в XVIII веке русское крепостное право в обычное рабовладение.
Раскажите о написании своей книги, пожалуйста!
Вот так и получилось, что я вышла на эту тему как политолог, стремящийся понять современность, и на последующие 10 лет ушла в изучение русского раскола. Я читала тексты, ездила в Петербург в древлехранилище, знакомилась с людьми, которые этим занимаются, то есть мне пришлось серьезно изучить эту тему. Конечно, я встретилась с сопротивлением, люди не готовы были принять какие-то вещи. Наталья Владимировна Понырко, руководитель отдела древнерусской литературы в Пушкинском Доме, очень мне помогла с текстами. Я очень благодарна тем людям, которые меня поддержали. Даже не политологи, а специалисты по старообрядчеству, историки. И, кстати говоря, Старообрядческая церковь, совершенно неожиданно отреагировала на мое исследование, позвонили, митрополит старообрядческий Корнилий, вручил грамоту за книгу “Раскол или срыв «русской реформации”?». Я не ждала, потому что книга не очень традиционная, считается, что старообрядцы традиционалисты. Оказывается старообрядцы, не такие уж традиционалисты. Это удивительное сочетание традиционализма в одежде, в обрядовых вещах, в определенных нормах поведения и при этом — невероятная открытость новым веяниям в культуре, новым веянием в науке, новым веяниям в экономике, бизнесе. И это каким-то удивительным образом сочетается у них. Поэтому, в общем-то, я думаю, они меня приняли, приняли книгу, я имею в виду.
Ну, а что касается сегодняшнего, XXI века?
Видите ли, церковь — такой институт, который как река, он постоянно развивается. Когда-то этот конфликт нанес очень тяжелую травму нашему обществу, долгое время никонианская церковь поддерживала крепостное право. Сейчас ситуация несколько иная, церковь ищет свои пути эволюции, ищет пути к людям, ищет пути обновления. Внутри церкви есть разные течения, направления. Есть более направленные на взаимодействие с политикой, есть менее. Я не очень слежу за этими направлениями, немного ушла от этой темы. Я с огромным уважение отношусь к старообрядцам, хотя, конечно, роль и функции старообрядчества сегодня и в XVII веке существенно разнятся.
Какова роль РПЦ в современной России? Многие видят в ней идеологический стержень нынешнего режима, другие считают, что церковники просто пытаются использовать благоприятную политическую конъюнктуру для получения различных преференций.
Я отвечу как политолог. Важно понимать, что секуляризация (отделение церкви от государства) — это свершившийся факт, который должен быть сохранен. Было время, когда образованное общество было удовлетворено секуляризацией. Считалось, что религиозные компоненты это удел более диких масс, необразованных. Однако, сейчас мы переживаем момент нарастания интереса к религиозному компоненту в обществе и в политике. Очень было бы опасно использовать возвращение интереса к религиозному компоненту для десекуляризации политики. Нужно понимать, с чем связан интерес к религиозному компоненту. Во-первых, это глобализация, она сыграла важную роль в стремлении различных обществ вспоминать и отыскивать заново свою идентичность в религиозном компоненте. Во-вторых, это тот тип глобализации, то есть неолиберальный тип, который стал основой новой идеологии и, который, оказал разрушительное влияние на нравственные основы общечеловеческой солидарности. Если дословно перевести термин «религия» «religare» — это воссоединение. Однако, та глобализация, которую мы наблюдаем сегодня, превращается не в воссоединение, а в форму господства одних над другими. В результате происходит усиление конфликтов, размывание национальных границ, рост миграции и иммиграции. У людей появляется потребность в новом основании для единства, помимо политики, чтобы противопоставить что-то этим конфликтам. С другой стороны, нарастает стремление к поиску оснований для новой идентичности в условиях массовых миграций и иммиграций. Эти два момента связанные с глобализацией, рождают потребность в возвращении религиозных компонентов в социальную жизнь.
Политика всегда была конфликтна, политики время от времени заключали договоры, но мы знаем, что в начале нашей эры христианство набирает такую силу именно потому, что Римская империя на определенном этапе своего развития больше не могла примирять конфликты чисто политическими средствами. Чтобы прекратить конфликты и войны, нужно было найти основание, объединяющее народы, поверх их этносов, и этим объединяющим началом стал религиозный тип объединения. Не случайно империи стали объединяться как теократические.
Сейчас мы подошли к такому же кризисному моменту, только раньше это был кризис Римской ойкумены, а сейчас — это кризис планетарного масштаба. Пока не получается найти рационального и политического механизма для предотвращения конфликтов, важную роль может сыграть религиозный компонент, который способен объединять людей поверх экономических интересов, политических и этнических. Церковь призвана сыграть роль объединения людей, хотя бы для начала диалога, но она не должна становится инструментом политики. Потому что политика затягивает церковь в конфликт. Автономия церкви необходима, чтобы она выполнила свою задачу противодействия политическому конфликту. Политика очень фрагментарна, но проблема заключается в том, что христианская церковь сегодня тоже фрагментарна. Изначально христианство возникло, как церковь, в перспективе объединяющая все человечество. Но церковь связана с сегментами общественными, внутри которых она существует. Очень важно помнить об ответственности сохранения мира. Очень важен межцерковный диалог. Церковь с моей точки зрения имеет колоссальные возможности в сфере преодоления планетарных конфликтов, которые до конца далеко не реализованы и не осознаны.
Традиционная позиция русской православной церкви состояла в неприятии католичества и противостоянии всем тем элементам внутри православия, которые выступали за сближение с Ватиканом. Соответственно врагами номер один были украинские униаты, сохранявшие православный обряд, но признававшие верховенство Рима. Однако теперь в конфликте с Константинополем лидеры РПЦ обращаются за поддержкой к Папе.
Знаете, не совсем так, хотя такая мифология существует. Нужно понимать следующее, православная церковь на Украине была формой защиты общества от экспансии католической Польши . В этом, кстати, одна из причин «онтологического конфликта» между поляками и русскими. Дело даже не в том, что они входили в состав Российской империи. В XVI – начале XVII века Польша стремилась к формированию западного типа империи, это значило, что национальное ядро Польши должно было занимать привилегированное место, а крепостными должны были быть украинцы, белорусы. В этих условиях православие было формой, которая обеспечивала украинцам чувство национального достоинства, которая защищала их от экспансии поляков. Сначала Польша пыталась навязать Украине католичество, но сил военных для завоевания и порабощения Украины у неё не было. И здесь большую роль сыграло украинское казачество. Поэтому они решили подчинить их административно Папе в виде Унии. Формально церковь оставалась православной, но подчинялась Папе и включала все большее количество элементов, сближавших её с католицизмом. Параллельно с Унией поляки начинают очень активно распространять крепостную зависимость на Украину, поэтому уже с конца XVI веке православие стало формой сопротивления украинцев насаждаемому поляками крепостничеству. Важно понимать, что Унию приняла не вся Украина. Большая часть украинского общества сохраняла верность православию.
А что с Русской православной церковью?
А русская православная церковь в период татарского нашествия веке была отрезана от Украины, да и с Константинополем её контакты сильно сократились в этот период. В результате к XVII веку в московском и украинском «вариантах» православия оказались разные типы крестного знамения, разные обрядовые вещи, на Украине был один устав и, а в московском государстве — другой, и когда Украина стала обращаться к России против Польши, перед русским царем встал вопрос: «Чью форму обрядов принять?» И он принимает решение противоположное полякам, а именно взять украинский вариант за основу. Поэтому так нелепо выглядит то, что происходит сейчас на Украине, ведь по факту мы взяли за основу по-существу украинский вариант православия в XVII веке. Раскол был направлен против этих обрядов, старообрядцы были вообще против присоединения Украины. Русская православная церковь не противостоит украинской, на самом деле она стала формой объединения России и Украины, в основе которой лежал «украинский вариант» православия, так что, если хотите, она даже больше «украинская», чем «российская». А то, что сейчас произошло на Украине с церковью — это чисто политическое действие, которое ничего общего не имеет с религией.
Что Вы думаете про статью В. Суркова и его рассуждения о “глубинном народе”, на который опирается авторитарное государство?
Владислав Сурков конечно талантливый человек, у него есть свой стиль. Но русский народ насчитывает более 140 миллионов человек, и помножьте это на более, чем тысяча лет его существования. Поэтому на пяти страницах сформулировать, что собой представляет русский народ, какова его «глубинная» сущность, и, тем более, как он связан с Путиным сложно. Я рассматриваю эту статью как трейлер. Мы ведь не можем характеризовать фильм по трейлеру, И потом, понимаете, что такое «народ», кто имеется в виду? Вот Чехов говорил, что все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем – есть дело народное. Так что русский народ – это не просто дядя Вася из соседнего подъезда, но это и Чехов, и Толстой, и все остальные, которых замучишься перечислять. Ну как можно над таким народом «воспарить»? Тут, дай бог, хоть дотянуться до народа-то. Сам Толстой никак не мог дотянуться, по его же собственному признанию.
Вы хотите понять, с моей точки зрения, является ли русский народ — народом склонным поддерживать авторитаризм? Ну а немецкий народ? А французский? А испанский? Да возьмите любую европейскую страну в период 30-40 годов ХХ века – у всех были в моде авторитарные лидеры. Да и сегодня нет-нет, да и набирают голоса националисты, консерваторы. Даже в самом «логове» западной демократии США… Но народ, как река сегодня авторитаризм, завтра демократия. Народ развивается, и в русском народе, как в любом другом, есть элементы патернализма, активизации, и чувство человеческого достоинства, и стремление отстаивать свои права, и стремление поддерживать власть, и стремление критиковать власть. Потом, это народ, который имеет такую огромную и мало приспособленную к жизни территорию. Это же огромное пространство, которое не защищено естественными преградами ни с запада, ни с севера, ни с юга, ни с востока. Наше пространство может казаться «лакомым куском», но для нас это бремя, которое люди несут. Поэтому русский народ — государствообразующий, он не может быть антигосударственным, но это не значит, что русский народ будет терпеть любой вид государственности. Я думаю, если вы проведете интервью даже с самыми авторитарными правителями нашей истории, они вам такое расскажут про то, как трудно быть авторитарными лидерами в этой стране! Тут попробуй со студентами справиться, каждый в свою сторону, и слушать никто не хочет. Так что я бы не стала обобщать, что народ такой сторонник авторитаризма.
Что Вы думаете об идеологической эволюции российской власти?
Идеология власти не сформулирована, может и хорошо, что она не сформулирована, потому что в «наших палестинах», как только появляется какая то идеология, сразу начинается бюрократическое удушение всякой живой мысли — и политической, и социальной. Я бы осторожно относилась к поиску национальной идеи в бюрократических коридорах. Национальная идея важна, конечно, потому что важен базовый консенсус общества в отношении нравственных ценностей. Но в этом направлении должна работать культура, и консенсус этот должен быть добровольным. Он складывается исподволь, естественным путем в ходе приобщения людей к достижениям национальной культуры.
Что бы я сейчас отметила в качестве важного направления? Мы должны нащупать не столько национальную идею, сколько такую идею, которая сделает нас привлекательными в глазах мира.
Национальная идея вещь хорошая, но мы сейчас нуждаемся в поддержке со стороны простых людей в мире. Мы должны формировать привлекательный, гуманистический образ русского человека, это важный момент.
В 90-е годы может надо было больше говорить о национальной специфике, о том, что Россия особая часть Европы, а сейчас, напротив, нужно говорить о важных для всех ценностях, которые характерны для нашей культуры. Необходимо помнить, какой огромной ценой было достигнуто наше вхождение в мировое цивилизационное пространство. Мы не должны закрываться и уходить из него. Поэтому очень важно в нынешних условиях нащупать необходимую меру между суверенностью и вовлеченностью в мировое пространство, ни в коем случае нельзя ее нарушать.
Россия всегда была сильной, когда соблюдала эту меру. Россия должна работать не только внутри себя, но и с миром, не только с лидерами, а с гражданами других стран. Ведь у нас так много общего.
Интервью брала Валерия Кулакова
