В 1922 г. в Берлине вышла книга меньшевика Владимира Войтинского «Двенадцать смертников. Суд над социалистами-революционерами в Москве». Их было действительно 12 — тех, кому Верховный Трибунал при ВЦИК 7 августа 1922 г. вынес приговор: высшая мера наказания. К расстрелу была приговорена дюжина главных подсудимых на первом публичном процессе, проходившем в Колонном зале Дома Союзов в течение двух месяцев. «Двенадцать апостолов» революции, вспоминая поэму Блока, но другой революции — по аналогии с другой Россией Герцена. Еще десять подсудимых были приговорены к различным срокам тюремного заключения.
Заранее поняв, куда клонят дело его старые друзья-соперники, приезжавшие, как Ленин, посидеть с ним за шахматной доской в райском уголке на Капри, Максим Горький 3 июля 1922 г. забил тревогу в письме Анатолю Франсу. По мнению «буревестника революции», суд принял «циничный характер публичного подготовления к убийству людей, искренно служивших делу освобождения русского народа».
Помимо Горького и Франса организатором компании протестов со стороны западной интеллектуальной элиты выступила 78-летняя народница и эсерка Екатерина Брешко-Брешковская, «бабушка русской революции», как ее называли в народе. Она обратилась с открытым письмом к Ромену Роллану, Герберту Уэллсу, Бернарду Шоу с призывом не допустить кровавой развязки. К коллективному протесту, кроме названных классиков французской и британской литературы, присоединились Альберт Эйнштейн, Мари Кюри, Фритьоф Нансен, Бертран Рассел и ряд других мировых знаменитостей.
В итоге смертный приговор хотя и был вынесен, однако уже на другой день, 8 августа, Президиум ВЦИК вынес постановление об отсрочке приведения его в исполнение. Казнь откладывалась прямо в соответствии с головоломкой о запятой во фразе «казнить нельзя помиловать», превращая смертников в заложников на случай активной, прежде всего террористической деятельности их товарищей, остававшихся на свободе.
«Примечательно, — пишет историк партии эсеров Константин Морозов, — что Верхтриб[i] больше месяца тянул с извещением (под расписку) <…> Фактически эсерам была устроена настоящая моральная пытка — «смертники» ожидали приведения приговора в исполнение вплоть до 16 сентября. Именно тогда «смертникам», изолированным полностью от внешнего мира и лишенным свиданий с кем бы то ни было, объявили о постановлении Президиума ВЦИК от 8 августа 1922 г. о приостановлении исполнения смертной казни».
***
Система заложничества официально применялась в советской репрессивной практике, начиная с лета 1918 г. Взятие в заложники решительно осудили те, с кем Ленин вместе начинал социалистическую революцию (например, левая эсерка Мария Спиридонова), не говоря уже о давнем соратнике-оппоненте Мартове и о последовательном (хотя и благожелательном) критике большевиков Кропоткине.
Как удалось выяснить автору статьи, первое из обращений «дедушки русской революции»[ii] к Ленину по поводу заложничества произошло с подачи жены известного горного инженера и руководителя Русского Технического общества Петра Пальчинского[iii], арестованного вскоре после убийства комиссара печати в Петрограде Володарского. Вследствие убийства председателя Петроградской ЧК Урицкого и ранения самого Ленина жизнь Пальчинского висела на волоске. Вот тогда-то 8 сентября его жена и отправила письмо в подмосковный Дмитров их хорошему знакомому Кропоткину. Нина Пальчинская взывала:
«Глубокоуважаемый и дорогой
Петр Алексеевич!
Обращаюсь к Вам в момент крайней, смертельной опасности для моего мужа. Вы знаете уже, вероятно, что он объявлен заложником в первом списке, седьмым по счету, и должен поплатиться жизнью за малейшее, что случится, м<ожет> б<ыть>, за провокаторский выстрел. Этот ужас почти неизбежен, это смертный приговор. Погубят человека в цвете лет, только подошедшего к вершине своего развития и творчества, даровитого, так уже много сделавшего для родины, и конечно могущего еще много сделать. Он и сейчас в тюрьме пишет и работает».
А далее именно Пальчинская подала Кропоткину мысль о свидании с Лениным. Она писала: «Дорогой Петр Алексеевич! У Вас в руках есть средство предотвратить этот ужас. Сделайте это ради всех осужденных на смерть этим варварским заложничеством и ради Петра Иоакимовича, который всегда так любил Вас чистосердечной любовью и к которому Вы всегда так хорошо относились. Сам Ленин, еще живя за границей, конечно, Вас знал и чтил. Он не может не прочесть Вашего письма, если Вы к нему обратитесь с протестом и негодованием. <…>».
Кропоткин ответил незамедлительно: «Дорогая, милая Нина Александровна. Не могу передать Вам то, что почувствовали мы, прочитав Ваше письмо!..
Я понимаю, что Петр Иоакимович ни за что не хочет, чтобы об нем просили теперешних и каких бы то ни было правителей России. Но я сейчас же попросил свидания с Ульяновым, чтобы поговорить с ним о терроре и о том, что он готовит революции и России вообще в ближайшем будущем и — не только России, но и всему прогрессивному движению во всем мире».
Потом проповедник нравственного начала в анархизме будет снова и снова призывать Ленина остановить «красный террор» и прекратить применение такой средневековой меры, как заложничество, добьется встречи с Лениным в Кремле. Тот внимательно выслушает Кропоткина и… не обратит на призыв к гуманизму никакого внимания. Впрочем, конкретно Пальчинский тогда не был казнен как уникальный специалист. Со временем за огромный вклад в ликвидацию разрухи и достижения в народном хозяйстве ему даже было присвоено звание Героя Труда. Однако в разгар «Шахтинского дела» он снова попал в заложники. Одного из лучших русских инженеров снова арестовали и в мае 1929 г. расстреляли вместе с двумя известными организаторами транспортного дела по обвинению в руководстве заговором и вредительством на железнодорожном транспорте и в золото-платиновой промышленности.
***
Процесс над эсерами летом 1922 г. по существу был первым из показательных процессов над оппозицией и одновременно последним открытым политическим процессом в России над реальными противниками. После него традиция поведения, сформированная еще революционными народниками 1870-х годов, оборвалась вплоть до 1960-х. Ещё наследуя этой традиции, подсудимые отвергли большинство предъявленных им обвинений и использовали гласный суд как активную трибуну, выступив на нем с громкими обвинениями в адрес большевиков. В 1966 г., во время суда над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, многолетний колымский сиделец Варлам Шаламов сравнил их дело с судом над эсерами: «Со времени дела правых эсеров, — легендарных уже героев революционной России — это первый такой политический процесс. Только правые эсеры уходили из зала суда, не вызывая жалости, презрения, ужаса, недоумения…».
***
То «подвешенное состояние», в котором оказались 12 смертников, очень скоро привело к гибели одного из них. Дважды приговаривавшийся царским судом к каторге и отбывавший ее в Бутырской тюрьме московский рабочий и член ЦК партии эсеров Сергей Морозов 21 декабря 1923 г. покончил с собой, вскрыв в камере вены. Прощаясь с родителями, в предсмертном письме к ним он, в частности, сетовал: «Не “не хочу”, а не могу, нет сил больше жить такой жизнью, как моя. Годы каторги и прошлых лет тюрьмы, очевидно, сделали свое дело. Устал от тюрьмы, тюремных невзгод, а впереди все то же и то же. Но в прошлом своем я не раскаиваюсь. Судьба не раз предоставляла мне возможность изменить свою жизнь, но освобождаясь из тюрьмы я всегда шел снова той же дорогой, какой, простите, пошел бы и теперь…».
Ценой своей жизни Морозов, как оказалось, спас остальных смертников. Уже 14 января 1924 г. Президиум ЦИК СССР постановил о замене «вышки» эсеровским лидерам тюремным заключением сроком на пять лет и о сокращении наполовину сроков остальным десяти.
***
Теперь перейду к новым заложникам государства, которое называют полицейским. На идущем сейчас процессе по «Болотному делу» их сейчас тоже 12. Символическое число, свидетельствующее, если угодно, об очередной закономерности истории. Есть и еще одна печальная параллель. В ходе разворачивания «Болотного дела» покончил с собой 36-летний Александр Долматов из «Другой России». Но, в отличие от самоубийства 35-летнего Морозова девяностолетней давности, нынешняя трагедия не возымела никаких очевидных последствий.
Кроме двенадцати подсудимых, под следствием в ожидании судов находится ряд политических активистов, да еще несколько человек (подобно покончившему с собой в Голландии Долматову) скрываются за границей. Своего рода заложниками, после переквалификации тюремного срока на условный, являются также Навальный и Офицеров.
Добавим сюда очередную грустную параллель. Легендарная и бескомпромиссная революционерка Мария Спиридонова, будучи не «правой» эсеркой, а лидером левых эсеров и наиболее последовательным критиком «комиссародержавия» и чекизма слева, не обвинялась на процессе 1922 г. Зато именно она стала первой жертвой советской карательной психиатрии. В архиве ФСБ хранится записка Феликса Дзержинского начальнику Секретного отдела ВЧК Самсонову от 19 апреля 1921 г.: «Надо снестись с Обухом и Семашкой (возглавлявшими советское здравоохранение. — Я.Л.) для помещения Спиридоновой в психиатрический дом, но с тем условием, чтобы оттуда ее не украли или не сбежала. Охрану и наблюдение надо было бы сорганизовать достаточную, но в замаскированном виде. Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям. Когда найдете таковую и наметите конкретный план, доложите мне». Как известно, в итоге Спиридонова была помещена в Пречистенскую психиатрическую больницу (будущий институт Сербского). Известный психиатр Ганнушкин не смел отказать заказчикам с Лубянки и поставил диагноз: «Истерический психоз, состояние тяжелое, угрожающее жизни». Как тут не вспомнить про Михаила Косенко?!
Наконец, аналогией другого рода стало появление в деле о событиях 6 мая подсудимых, сотрудничавших со следствием и судом. Это те, кому уже вынесен приговор, т.е. Лузянин и Лебедев. Напомню, что в классических политических процессах таковые встречались нередко. Например, рабочий Иван Окладский, приговоренный к смертной казни по процессу 16-ти народовольцев и купивший себе жизнь ценой предательства. Или так называемая «вторая группа» подсудимых на процессе 1922 г., большинство из которых к тому времени уже порвали с эсерами и перешли в РКП(б). На процессе они выступили с обличениями своих вчерашних товарищей. (Особенно отвратительна была роль Григория Ратнера, поскольку среди приговоренных к смертной казни была его родная сестра Евгения Ратнер.) Или Петр Якир и Виктор Красин, история падения которых недавно была детально разобрана в фильме Андрея Лошака «Анатомия процесса». Кстати, аресты диссидентов, выпускавших «Хронику текущих событий», тоже порой осуществлялись по принципу заложничества. Издание даже временно приостанавливалось, причиной чему был шантаж со стороны КГБ. Лубянка открыто угрожала, что каждый новый выпуск станет причиной арестов, причем вовсе не обязательно арестованы будут именно те, кто этот выпуск делал. (Во исполнение этой угрозы была арестована Ирина Белогородская, которая и в самом деле в тот момент не принимала участия в подготовке бюллетеня, да и раньше ее роль сводилась к организации перепечатки «Хроники»).
***
Чем же доказывается применение практики заложничества в случае с узниками 6 мая? Да очень просто. Давайте проследим дни их задержаний в сопоставлении с хроникой протестного движения. Первые 13 задержаний были произведены в период между 27 мая (Саша Духанина) и 11 июня (Артем Савелов), т.е. в преддверии повторного «Марша миллионов».
Так же 29 мая 2012 г. по распоряжению руководства СК России было отменено постановление о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступленияв отношении Алексея Навального от 10 апреля, и уголовное дело передано для дальнейшего расследования в следственное управление по Приволжскому федеральному округу.
Напомню также, что 11 июня, накануне повторного марша, по делу о «беспорядках» 6 мая были проведены обыски у ряда лидеров оппозиции. Им было предписано прийти на допрос 12 июня, в день акции. В числе обыскиваемых были Навальный, Илья Яшин, Ксения Собчак, Мария Баронова, Алексей Сахнин… Как только Комитет 6 мая объявил о митинге 26 июля в Новопушкинском сквере в поддержку арестантов, накануне (т.е. 25 июля) происходят два новых задержания — Алексея Полиховича и Николая Кавказского. 15 сентября 2012 г. в Москве и других городах прошел очередной «Марш миллионов». Незадолго до того, 5 сентября, был взят под стражу Леонид Ковязин, а 11 сентября в федеральный розыск объявлена Настя Рыбаченко.
На 20-21 октября 2012 г. были намечены выборы в Координационный Совет оппозиции с одновременным проведением митинга оппозиции на Трубной площади. Чуть ранее, 10 октября, на допрос в связи с начатой 6 октября Генеральной прокуратурой РФ проверкой по фактам, изложенным в фильме «Анатомия протеста-2», вызываются Сергей Удальцов и Константин Лебедев.
17 октября 2012 г. было возбуждено уголовное дело по статьям 30 и 212 УК РФ (приготовление к организации массовых беспорядков). 18 октября происходит арест Сергея Кривова. 19 октября объявлен в федеральный розыск Леонид Развозжаев. Вечером того же дня в Киеве Развозжаев был схвачен неизвестными около украинского отделения управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев (куда он обращался о возможности получения политического убежища) и затем перевезен через границу.
В промежуток между «Маршами против подлецов» в Москве и Петербурге, состоявшимися 13 января 2013 г., и «Маршем за права москвичей» 2 марта происходят аресты Ильи Гущина и Александра Марголина, заключение под домашний арест Удальцова и Лебедева. Наконец, фактически накануне первомайских шествий, во время которых «черно-красный блок» составлял самую большую «коробочку» в колоннах, ведомых Форумом левых сил, был взят под стражу один из лидеров антифашистов и анархистов Алексей Гаскаров — последний на сегодняшний день из арестованных по делу о беспорядках 6 мая. Немногим ранее в Иваново был взят под арест Дмитрий Рукавишников, а с 17 апреля 2013 г. началось судебное разбирательство в отношении Навального и Офицерова в Кирове.
Такие вот календарные казусы, которые язык не поворачивается назвать простыми совпадениями. Каждый раз оппозиции посылался этакий месседж, как некогда в случае с осужденными эсерами или арестами в связи с изданием диссидентами «Хроники текущих событий».
***
Воспользуюсь опубликованной несколько лет тому назад статьей моего давнего коллеги из Новосибирска Алексея Теплякова «Заложничество в политике большевиков в Сибири в начале 1920-х годов». Как справедливо отмечал Тепляков, первый историограф заложничества в Советской России — историк Сергей Мельгунов — связывал возникновение этого явления с объявленной большевиками в сентябре 1918 г. политикой «красного террора». В приказе от 2 сентября 1918 г. «О красном терроре» руководство ВЧК потребовало «арестовать, как заложников, крупных представителей буржуазии, помещиков, фабрикантов, торговцев, контрреволюционных попов, всех враждебных советской власти офицеров и заключить всю эту публику в концентрационные лагеря… При всякой попытке сорганизоваться, поднять восстание, напасть на караул — немедленно расстреливать».
Но как только напряжение в Гражданской войне начинало спадать, то высшие органы государственной власти амнистировали заложников. Вот, например, постановление VI Всероссийского съезда Советов от 6 ноября 1918 г. об освобождении некоторых категорий заключенных: «Освободить от заключения всех заложников, кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов. Необходимость дальнейшего содержания под стражей заложников такого рода для каждого отдельного лица может быть установлена только Всероссийской Чрезвычайной комиссией. Никакая другая организация не имеет право брать заложников и содержать их под стражей».
И к последующим годовщинам Октябрьской революции (постановления Президиума ВЦИК от 5 ноября 1919 г. и от 6 ноября 1920 г.), совпадавшими с фактическим разгромом армий Колчака и Деникина в первом случае, и Врангеля, во втором, — декретировались амнистии. И это происходило во время по-настоящему братоубийственной войны! Сейчас, когда острота противостояния Кремля с оппозицией явно спала, не повод ли это для включения заложников за 6 мая в категорию амнистируемых в связи с 20-летием принятия Конституции?
Вот и Алексей Гаскаров, с присущим ему тактом и задатками блестящего системного аналитика, указывает из заключения на то, почему возможна амнистия: «Из политических соображений можно вменять какие угодно статьи, но для тех, кто умеет читать, видеть и слышать, очевидно, что «болотники» — такие же участники массовых беспорядков, как гринписовцы — пираты.
Если цель была запугать оппозицию, то, наверное, они могут зафиксировать успех. Во всяком случае, Навальный обещал пока не жечь факелов. А если серьезно, то подобные дела, и вроде даже власть стала это понимать, только увеличивают число сторонников оппозиции, и амнистия для них — очень рациональный выбор, не говоря уже о том, что не очень понятно, как технически завершить процессы с таким количеством “потерпевших” и “свидетелей”».
А историк Алексей Тепляков напоминает о том, что «заложничество, наряду с кровной местью, относится к одному из наиболее архаичных социальных институтов, широко практиковавшимся человечеством в эпоху родового строя при контактах с чужаками. Заложниками обменивались как залогом верности при заключении договоров. После распада родового строя обычай взятия заложников постепенно становится рудиментом, уступив свое место в системе международных отношений письменным договорам». Называя вещи своими именами, Тепляков фиксирует, что «согласно действующим нормам международного права, заложничество является тягчайшим преступлением, вне зависимости от мотивов взятия заложников» и цитирует одного из наиболее крупных ведомственных историков чекизма А.М. Плеханова, автора исследования «ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой экономической политики», где именует «институт заложничества» тоже назван «варварским».
***
Итак, у власти и лично у президента Путина пока еще есть шанс, если не восславить в свой «жестокий век» Свободу, то хотя бы не прослыть новыми варварами и не вляпаться впоследствии в учебники истории под всякими нелицеприятными аналогиями. Не хотят же они, в самом деле, уподобиться золотоордынским ханам, бравшим в заложники русских князей (например, причисленного к лику святых Михаила Тверского) и их детей?
Ну, а если они не используют такой шанс, то подсудимым по делу 6 мая останется ответить словами, обращенными эсерами в далеком 1922 году из зала суда к отбывшей 20 лет заключения в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях Вере Фигнер, в связи с ее 70-летием:
«Прикованные к скамье подсудимых, защищая те же самые идеалы, за которые Вы боролись всю жизнь, мы шлем Вам наши самые горячие приветы. Ваш образ вдохновлял наши первые шаги на революционном поприще в дни юности, Ваш пример стоит перед нами в эти моменты нашей, может быть, последней схватки с противником. Нам не трудно выполнить наш долг социалистов и революционеров, ибо Вами и Вашими соратниками давно уже указано, как должно его выполнить».
А всем нам вместе только и останется тогда воскликнуть герценовскими словами: «…растет другая Россия, — Россия надежд и юных сил, которая не отвечает за черные дела».
[i] Верховный трибунал при ВЦИК. – Прим. ред.
[ii] Т.е. идейного вождя анархистов. – Прим. ред.
[iii] Бывший помощник уполномоченного А.Ф. Керенского по поддержанию порядка в Петрограде Н.М. Кишкина в дни Октябрьского восстания, руководил обороной Зимнего дворца против большевиков. – Прим. ред.