В наступившем 2013 году российскому обществу предстоит отметить 20-летие знаменитого военного переворота, ознаменовавшего собой окончательное закрепление перехода всей жизни страны на уродливые рельсы бюрократического капитализма. Окончательный разгром социального сопротивления разной степени организованности, казалось бы, должен был привести к переходу оппозиции в «режим реакции», когда начинали бы кипеть дискуссии, множиться центры партийного образования, а на страницах тематических изданий то регулярно разворачиваться разнообразные дебаты. Тем не менее, этого не произошло.
Оппозиция, в том числе и левая, удивительным образом законсервировалась на несколько десятилетий, продолжая воспроизводить в своём микросообществе идеи, взгляды и лозунги, которые едва ли можно отличить от аналогов всех предыдущих десятилетий.
Конечно, в единичном формате можно встретить и мысли о тотальной бюрократизации и перерождении партии, имперском характере российской государственности, отсутствии региональной автономии и прочем, но на массовом уровне картина совершенно иная.
По-прежнему истоки общественных неудач, рыночного неофеодализма, и неизбежно надвигающейся смерти страны видят в наивности народа, зарубежном заговоре, предательстве высших чинов, генетической обречённости русских и т.п.
Эта характеристика особенно верна применительно к уже упомянутым левым силам. Пытаясь убедить любую аудиторию (особенно — самих себя) в неизбежности наступления социализма, говорят о его политической, экономической, а иногда и нравственной составляющей.
При этом все подобные разговоры едва ли можно назвать глубокими. «Люди должны сами быть властью!», «Рабочий контроль на предприятиях нужен!», «Прибыли сырьевые чтобы справедливо распределялись!», «Граждане помогать должны друг другу!» — со всем этим сложно спорить, да и не нужно.
Что нужно подвергать сомнению, так это обоснованность всех данных заявлений, ведь звучат они от самых различных политических сил и течений, за исключением, пожалуй, либертарианцев.
Так или иначе, все обещают расправиться с преступностью, несправедливостью и гнётом, но никто не поясняет того, как всё это будет реализовано. Единственная причина, по которой мы должны верить автором данных обещаний, оказывается связана с их личной честностью, порядочностью, революционной моралью и непреклонностью перед трудностями.
Иными словами, никто не говорит о своей финальной цели как о задаче технической, управленческой. Между тем, только адекватность самой методики общественного управления и может гарантировать неизбежность столь необходимых преобразований. Любое иное доверие к авторитетам, по сути, никак не отличается от самого банального монархизма, пусть и облечено в несколько иную риторику.
Пытаясь заполнить ужасающий пробел в содержательном элементе обсуждения перспектив любых серьёзных социальных преобразований, Рабкор публикует перевод речи Энтони Стаффорда Бира, прочитанной им в феврале 1973 года.
Справка: Энтони Бир — английский кибернетик, успешно применявший научные модели в оптимизации процесса управления в ряде коммерческих компаний, автор системы кибернетического контроля экономики CyberSyn, разрабатываемой в Чили во время президентства Сальвадора Альенде.
Примечание: сохраняя популярный характер изложения, мы приводим лишь фрагменты оригинального текста, избавленные от излишних (к тому же, изрядно устаревших) технических подробностей.
Фанфары эффективной свободе
В ноябре 1970 года доктор Сальвадор Альенде стал президентом Республики Чили. В ноябре 1971-го, после серии писем, встречи в Лондоне и некоторых домашних приготовлений, я появился в Сантьяго. Там я впервые встретил специально подготовленную группу из дюжины человек, ставшей ядром той команды, которая к нынешнему времени изрядно разрослась, и с которой через 8000 миль, разделяющих Лондон и Сантьяго, я поддерживаю связь и сейчас.
Проблема, перед нами стоявшая, поначалу была обескураживающей: как кибернетика должна применяться в деятельности национального государства? Вы видите, что сам вопрос о том, имеет ли кибернетика какое-то отношение к проблемам общества и государства, уже не стоял.
Какова была ситуация, и какой она является сейчас? Ответ на этот вопрос, с которым я плотно соприкасался последние 18 месяцев, крайне запутан. Позвольте кратко обрисовать ситуацию. Начнём с того, более половины всего населения — городские жители, проживающие в центральном регионе этой длинной и тонкой страны. В регионе, который отлично сочетает северную засушливость и южную влажность в великолепном климате. Люди здесь крайне грамотны, обладают конституционным мышлением, мужчины искренны и дружелюбны, а женщины прекрасны и веселы. В воздухе царит невероятный дух свободы, который мне не приходилось ощущать более нигде в мире, и который я всё меньше ощущаю сегодня.
Далее, как вы, конечно, знаете, Чили сейчас находится в середине марксисткой революции, которая пока оставалась конституционной, законной и бескровной.
Предыдущее правительство начало процесс аграрной реформы, с которой согласилось большинство. Землевладельцы больше не имеют права контролировать участки больше 80 гектаров. Оставшаяся земля была разделена и передана рабочим кооперативам, которые имели полную поддержку государственных агентств. Но люди оказались нетерпеливыми, особенно на юге, а глубоко пустившая свои корни бюрократия двигается медленно. Аграрная реформа получила новые воплощения, и общий план, осуществлённый в течение первых двух лет правления Народного Союза, не всегда следовал должному порядку. Скорость перемен, безусловно, внесла свой вклад в нынешнюю ситуацию нехватки еды: не столько потому, что изменения сами по себе неэффективны, но потому, что оставшиеся землевладельцы опасаются дальнейшего развития событий и проедают свои запасы зерновой кукурузы, вместо того, чтобы использовать её в производстве.
То же самое можно сказать и о промышленности: политика нового государства в сфере национализации и рабочего участия осуществлялась так быстро, что процесс контроля был, да и остаётся, крайне сложным. Иностранные менеджеры экспроприированных фирм по большей части оставили страну, а найти им временную замену подчас оказывается непросто. Это заметно усугубилось утечкой мозгов коренных чилийцев, так как многие квалифицированные специалисты покинули страну. Разумеется, такое поведение является следствием их окружения и воспитания, но немалую роль сыграли и информационные кампании оппозиции, распускающие слухи о грядущих ужасах. Что касается банков, то все они так же были национализированы, а в них хранились внутренние вклады землевладельческих классов.
С политической точки зрения, проблемы не меньше. В президентских выборах, которые привели его к власти, доктор Альенде набрал лишь 36%. Возглавляемая им коалиция состоит из ряда фракций, которые ведут внутреннюю борьбу за лидерство. Стоит добавить, что он столкнулся и с враждебными Конгрессом и Сенатом, которые в состоянии заблокировать любую государственную инициативу при помощи оппозиционного большинства. С другой стороны, государство может заблокировать решения Конгресса до тех пор, пока имеет поддержку хотя бы в одну треть.
В терминах кибернетики всё это можно характеризовать как крайне нестабильную ситуацию. Взрывоопасные экономические тенденции так же были полностью предсказуемы, когда я начал принимать участие во всём этом. Случилось очень большое и внезапное увеличение покупательной способности рядовых трудящихся. Заработная плата быстро выросла, в том числе, для сельскохозяйственных рабочих, которые заняли такое же положение, как и «голубые воротнички».
Социальное обеспечение было сильно улучшено для всех, имеющих малолетних, престарелых или недееспособных иждивенцев. Безусловно, это создавало большую нагрузку на имеющиеся ресурсы. Этому отдавали отчёт: во время моего первого визита министр потратил несколько часов на разъяснение всех рисков и политической решимости, в свете которой указанные риски рассматривались как плата за стремительный социальный прогресс. Вопрос был в том, сумеет ли государство взять под контроль всю ситуацию вовремя, или же инфляционная бомба успеет взорваться.
Этого не случилось, но положение страны весьма неустойчиво. Избыточно рассматривать это в терминах недостатка еды и «маршей домохозяек», так как и без того ясно, что продовольственная проблема изнуряет средний класс. Что гораздо важнее, так это то, что Чили страдает от эффекта экономической блокады. Блокада распространяется на всё: на запасные детали, что делает сложным поддержание сельского хозяйства, промышленности и перевозок. Блокада распространяется на экспорт, здесь я отмечу особенно блокаду на медь, продажа которой приносила более 80% всего внешнеторгового оборота страны. Наконец, действует блокада на зарубежный кредит. Так как природные ресурсы Чили сделают её богатой страной, будучи правильно используемы, ясно, что кредитная удавка это вопрос не только экономический.
Сдаётся мне, правительство не предусмотрело всю ту мстительность, с которой богатый мир отреагирует на его действия, которые, я подчёркиваю это, были абсолютно законны. В любом случае, подлинное разрешение коренных проблем чилийского общества не представляется возможным в ситуации растущей нестабильности и должно быть надолго отложено. В целом, я рассматриваю это как следствие не кибернетики, а мировой власти: можно сказать, что чилийцам не дали и шанса. Они находятся в постоянной изоляции за великолепными Андами, в ситуации перманентной осады. На помощь от СМИ рассчитывать так же не приходится, даже внутри страны, хотя свобода слова здесь соблюдалась даже в самых не подходящих для этого обстоятельствах. Учитывая характер владения этими СМИ, свобода слова зачастую использовалась для того, чтобы бороться с правительством. Из-за своего престижа оппозиционная пресса часто цитируется, а иногда и приукрашивается, по всему миру.
О добрых намерениях правительства говорит и тот факт, что вся работа, которую я тут опишу, могла проходить в период подобной суматохи. Правительство хотело, чтобы научные инструменты помогли решить проблемы страны, и оно знало, что их применение потребует времени — вероятно, весьма долгого — что позволило бы доказать справедливость их подхода. Правительству приходилось работать с инструментами, которые другим правительства успешно использовать не удавалось. Оно также старалось проработать интерфейс между наукой и людьми, что должно интересовать всех нас ещё больше. Мы живём в эпоху, когда неправильное использование науки уже создало общество, близкое к технократии. От самого языка — дегуманизированного жаргона, на котором власть имущие говорят о войнах, которые они развязывают, или компании ведут речь о людях — меня просто тошнит.
Я учёный, но если бы я стал технократом, я бы просто перестал быть человеком. Однако 18 месяцев назад я взялся за создание научного способа управления. И здесь, сегодня, я горд за инструменты, которые мне удалось создать. Почему? Потому что я верю, что кибернетика может справиться с работой куда лучше бюрократии, и, к тому же, куда гуманнее. Мы должны понять, как исключить технократию, не отказываясь от науки — потому что в правильном применении науки и заключается мечта на стабильное государство. Некоторые люди в Чили разделяют эту точку зрения, и они отвергают технократию так же сильно, как и я сам. В том, что касается этого дела, всех нас уже неправильно истолковывали, как и нашу работу, которую представляли лишь простым аналогом систем управления, которые уже провалились. Все эти упрёки просто не учитывают кибернетику, для обсуждения которой мы здесь собрались, и саму суть задачи, которая так и не понята для государства.
Что такое кибернетика и почему государство не может её понять? Это, как 25 лет назад сформулировал Винер, «наука связи и контроля для животного и машины». Во второй части фразы он указывал на то, что законы комплексных систем инварианты к изменениям своих составляющих. Нет разницы в том, будет система реализована в плоти или в металле.
Что такого в кибернетике, почему государство должно в ней нуждаться? Как я предпочитаю определять её сегодня, кибернетика это «наука об эффективной организации». В этом определении я хочу указать на то, что законы сложных систем инвариантны не только форме их исполнения, но и к содержанию. Нет никакой разницы, является ли система нейрофизиологической, автоматической, социальной или экономической.
Это не спор о том, что все комплексные системы одинаковы, либо они в каком-то смысле «аналогичны». Дело в том, что есть фундаментальные законы, игнорирование которых ведёт к нестабильности, либо к взрыву, либо к неспособности учиться, адаптироваться и развиваться — и это верно для любой комплексной системы. Все эти паталогические состояния свойственны всем сложным системам вне зависимости от их природы и содержания, и не по аналогии, а просто фактически.
В кибернетике мы стараемся рассматривать проблемы организации с точки зрения науки, а не предрассудков. Люди интересуются, стоит ли централизовать или децентрализовать экономику — и им отвечают догмами. Люди спрашивают, враждебно ли планирование свободе — им отвечают доктринами. Люди требуют покончить с бюрократией и путаницей — им отвечают при помощи так называемых экспертиз, на деле совершенно бесполезных. Если догмы, доктрины и экспертизы не могут дать эффективных решений, то какой критерий эффективности должна использовать кибернетика? Мой ответ: критерий жизнеспособности. Всё, что делает систему жизнеспособной, ей необходимо.
Необходимо, конечно, но ведь не достаточно? — может возразить иной скептик. Чем больше я думаю над этим видом критики, тем меньше я вижу его обоснованность. Предположим, что некто бы сказал, например, что для какого-то анархического общества, разваливающегося на части, необходима изрядная доля авторитаризма, чтобы обеспечить его выживание. Критик бы возразил «но это открывает путь к тоталитаризму и утрате свободы!». Это не так, если нашим критерием является жизнеспособность. Дело в том, что такое общество так же было бы нестабильным: рано или поздно пришла бы революция — она всегда в итоге приходит. Далее, допустим, что кто-то другой утверждал бы, что в конкретном репрессивном обществе необходимо избавиться от всех ограничений. Критик тогда заметит, что тогда «будет хаос, и никто не будет в безопасности». Однако эта ситуация так же не поспособствует жизнеспособности, и маятник качнётся в другом направлении — это всегда происходит.
Дело в том, что действительно жизнеспособная система не приближается к этим критическим состояниям, так как каждый аспект её деятельности, важный для выживания, находится под гомеостатическим контролем. Когда дело доходит до разработки государственных систем, мы должны понимать кибернетические законы гомеостата, и благодаря, главным образом, Россу Эшби, мы их понимаем.
Дайте мне кратко объяснить. Гомеостаз это склонность сложной системы двигаться по направлению к равновесному состоянию. Это происходит по причине того, что многие части сложной системы нейтрализуют возможности друг друга нарушать систему целиком. Полностью стабильное состояние, к которому жизнеспособная система может стремиться (состояние, в котором энтропия единична), в конце концов, неподвижно — мы зовём его смертью. Если система должна оставаться жизнеспособной, если система не должна умереть, то нужно дополнительно понятие равновесия, которое не фиксировано, а находится в движении. То, что заставляет зарождающуюся точку равновесия двигаться, это отклик системы на изменения среды, и этот вид приспособления мы называем адаптацией.
Третье понятие, которое нужно чтобы понять гомеостат, это физиологический предел. Для жизнеспособной системы необходимо, чтобы точка её стабильности продолжала перемещаться, но это перемещение не может быть слишком резким или слишком далёким, ведь тогда вся система разрушится. Весь коридор изменений должен укладываться в рамки её возможностей. Революции, жестокие или нет, разрушают общества — потому что они намеренно выводят унаследованную систему за её физиологические пределы. Тогда система должна быть переопределена, и новое определение должно соответствовать кибернетическому критерию жизнеспособности. В таком случае тому, кто потерял свои привилегии, глупо жаловаться на неудачу, если он использует язык, пригодный лишь для описания системы, которая уже была заменена. Чтобы выбраться из своего положения, он должен говорить на новом языке. Этот факт сейчас способствует поляризации чилийского общества.
Схожим образом, общество, в котором не происходит жестокой или нет революции, неизбежно продолжает говорить на унаследованном языке, хотя темпы изменений уже сделали его неадекватным проблемам, с которыми само общество сталкивается. Возможно, именно начинает поляризовать британское общество сейчас.
В любом случае, кибернетический анализ — я попытался дать вам лишь общее представление о нём — позволяет нам изучать проблемы конкретного общества в терминах его жизнеспособности. В конечном счёте, о социальном гомеостате 1970-х я могу сказать лишь следующее:
- Гомеостат работает (и мы знаем правила кибернетики) путём передвижения точки стабильности в очень запутанном отклике сигналы, которые он получает.
- Любому гомеостату нужно конечное количество времени, чтобы переустановить стабильную точку. Это называется периодом восстановления системы.
- Сегодня для социальных институтов типично то, что средний интервал между шоками (благодаря скорости изменений) меньше, чем период восстановления. Это так потому, что сами институты разрабатывались из расчёта на то, чтобы выдерживать куда более долгие промежутки между шоками.
- Из этого следует, что социальные институты либо войдут в состояние колебания, либо скатятся к тому окончательному равновесию, которое мы назвали смертью.
Кибернетик ожидает, что политик будет придерживаться одного из двух подходов перед лицом этих системных проблем.
Первый из них предполагает полное игнорирование кибернетических фактов и попытку притвориться, что все колебания являются следствием какой-то случайности, которую можно искоренить.
Второй — это предпринять какую-то разновидность революции, жестокую или нет, с целью перестроить эти ненадёжные инструменты государства. Полагаю, мне нет нужды ссылаться на общемировую поляризацию, ключом к которой является именно это кибернетическое ожидание.
Но в контексте управленческой науки для меня предельно ясно, что если в этих типичных условиях вы не любите насилие, то вам надо быстро взяться за мирную революцию в государстве. Если вы этого не сделаете, то насилие, в конце концов, вас настигнет.
Потрясающе, но именно в Чили встали на путь рекомендованной мирной революции. Впрочем, как я уже отмечал, этот процесс перенапряг внутренние возможности Чили, фактически приведя к аварийному состоянию. Давайте я переформулирую изложенные причины в терминах кибернетики. Для начала, проблема была в том, что небольшое правительство растерялось, участвуя в полной перестройке системы, согласно критерию жизнеспособности. Далее, во внешнем мире случай Чили рассматривался как колебание, с которым нужно расправиться. Я не могу сказать, как всё это закончится. В любом случае, за это время мы встали на путь перестройки внутреннего гомеостата.
Я отправлялся в Чили с общею моделью жизнеспособной системы, которую я очень хорошо понимал. Её разработка, тестирование и применение к различным организациям заняли 20 лет. Книга, описывающая её, была уже в печати, когда вся эта история началась.
Одна из главных идей, входящих в общую теорию, это принцип рекурсии. Он говорит, что все жизнеспособные системы содержат жизнеспособные системы и объединены в рамках жизнеспособных систем. В таком случае, если у нас есть модель любой жизнеспособной системы, она должна быть рекурсивной. На каком бы уровне обобщения мы не начали, вся система воспроизводится в её единичном элементе, и так вплоть до бесконечности. Если мы моделируем страну, то единичным элементом является экономическая система: если моделируем экономическую систему, то единичный элемент это индустриальный сектор: если моделируем индустриальный сектор, то единичный элемент это фирма. Сама по себе модель инвариантна.
Посмотрите, что происходит, когда мы продолжаем рекурсию. Элемент фирмы это завод, а элемент завода это отдельный цех, элемент цеха это секция, а элемент секции это человек. И сам человек, несомненно, это жизнеспособная система — на самом деле, вся модель началась с кибернетического исследования эффективной нейрофизиологической организации человека.
Вторая ключевая идея состоит в том, что используя критерий жизнеспособности — по причинам, которые я объяснил ранее — можно преуспеть в идентификации участков во всём организационном пространстве, которые являются гомеостатически стабильными точками в долгосрочном периоде. Я веду к тому, что, наконец, человеку открылась возможность просчитать всё множество организационных структур, которые удовлетворят конкретные потребности человека, в свою очередь, являющегося одновременно и независимой жизнеспособной системой, обладающей правом индивидуального выбора, и членом сложного общества, обладающего правом коллективного выбора.
Одним из главных вопросов, нами определённых, был вопрос автономии, или степени участия, или свободы для любого элемента в рамках любой жизнеспособной системы. Это означает, что должна существовать исчислимая функция, устанавливающая степень централизации, сообразную с общей эффективностью и со свободой на каждом уровне рекурсии. Полагаю, это очень сильное заявление. Позвольте мне попробовать сделать его более правдоподобным.
Государственные и управленческие системы распределяются по всему спектру авторитарной\дозволяющей шкалы, и остаются жизнеспособными. Что происходит в смысле кибернетики, так это то, что гомеостат, соединяющий «правителя» с гомеостатом народа, находится либо на высокой, либо на низкой «передаче» — тем не менее, функционируя в рамках физиологических пределов. В авторитарной системе народный гомеостат обделён гибкостью, а в дозволительной — лишён помощи и руководства. До тех пор, пока подавление и свобода рассматриваются лишь как нормативные величины, результат определяется личным интересом. В итоге мы приходим к поляризации, и людям, которые будут биться до смерти за цели, которые в принципе не жизнеспособны. Но если мы переведём взгляд на более высокий уровень общей системы государственного контроля, и применим критерий жизнеспособности, чтобы определить точку равновесия, свобода должна быть вычисляемой функцией эффективности для любой общей системы, чьи цели известны.
К примеру, когда принятой целью является победа в войне — без разницы, для национальной армии или партизан — допустимо лишение личных свобод. Но когда общество не может определить свои цели, его нескончаемое упоение свободой сталкивается с набегающим приливом авторитаризма. И это именно та взрывоопасная ситуация, с которой сегодня столкнулась часть мира, независимо от политического окраса или уровня рекурсии. Опираясь на анализ, который я провёл раньше, угроза в том, что наш мир больше не может оставаться жизнеспособным. Следовательно, я призываю к кибернетическому осмыслению происходящего. Я не верю, что здесь есть место подлинной этике: это всего лишь вопрос власти.
Более того, оппозиция между централизацией и децентрализацией — когда одно маскируется под подавление, а другое под свободу — это миф. Даже если точка гомеостатического равновесия не всегда вычисляема, она обязательно существует. Две крайности это два безумия для любой жизнеспособной системы, нам это подсказывают наши собственные тела. Тем не менее, государство и бизнес продолжают эти дебаты, выигрывают от которых только политики и консультанты, кто обнаруживает систему в одном состоянии, и сразу рекомендуют сменить его на другое.
Всё вышесказанное крайне важно для понимания системы экономического контроля, которую я опишу, которая в других терминах была бы просто кошмаром. Однако как только наше понимание общества меняется, вчерашние кошмары становятся завтрашними мечтами. Это верно для всего технического развития.
Наши размышления начинаются с одной очень простой идеи. Если вещи очень быстро меняются, государству нужно немедленно получать информацию. Если же информация устарела, тогда решения на её основе даже хуже, чем бесполезны. Пожалуйста, задумайтесь над этим.
В 1956 году Гарольд Мэкмилан (кто был тогда министром финансов) жаловался, что контролирование экономики походило на попытку попасть на поезд, используя прошлогодний график движения.
Это было совершенно справедливо: важнейшая национальная статистика отставала на 12 месяцев. Спустя 16 лет, Гарольд Вильсон (недавно избранный президент Королевского Статистического Общества) разъяснил, что сейчас дела идут лучше, и важнейшие показатели теперь отстают на шесть или восемь месяцев. Само собой, задержки различного размера характерны для всех государств на планете. Так не годится. Дело тут не только в том, что в данном случае решения не могут опираться на свежие данные, ситуация заключается в куда более угрожающих явлениях, объясняемых кибернетикой.
Известным фактом является то, что экономические процессы носят циклический характер. Но тогда устаревшая информация не просто «устарела», а совершенно неверна, так как отражает какой-то тренд цикла, который уже пройден. Если бы циклы обладали одинаковой периодичностью и колебанием, тогда бы не составило труда просчитать задержку, принимающий решение мог бы вообще не обращать на неё внимание. Посмотрите на иллюстрацию. К тому времени, как мы узнаём об указанном кризисе, он уже завершён. Но мы работаем, не зная этого, и поэтому каждый раз делаем неверный выбор. Такое поведение вызывает нестабильность.
Используя правильные научные термины, можно сказать: нестабильное колебание будет происходить именно с той частотой, c которой временная задержка приводит к сдвигу фаз на половину периода. Негативная обратная связь усиливает сама себя вместо исправления исходной ошибки.
Часто получается, что время, необходимое государству на принятие экономических мер, сравнимо со временем статистической задержки в анализе данных, таким образом вся система контроля опять выбивается из фазы
Чтобы это объяснение не выглядело чрезмерно наивным, дайте мне пояснить две причины, по которым сложность ситуации не так очевидна, как я указал. Во-первых, ни одна из линий на рисунке не чёткая, они обе нестрогие. Это так потому, что в системе присутствует огромное количество «шума», большая часть которого внесена туда экономическими субъектами намеренно, в попытке извлечь прибыль из получившегося замешательства.
Во-вторых, существуют более серьёзные проблемы. Управленец в экономической системе это не простой алгоритмизированный механизм с заранее известной функцией преобразования. Он сам является сложной системой, со своими собственными временными задержками, независимыми от задержек в экономике. Он тоже может войти в состояние колебания и, по моему наблюдению, это иногда случается. Тогда существует вероятность того, что оба колебания войдут в резонанс, и управленец станет причиной новых колебаний в уже колеблющейся системе.
Скрытая проблема заключается как раз в контролировании экономических переменных, скрытых другими механизмами. Нет ничего удивительного в том, что никто не может отфильтровать все эти эффекты, и что не всё так просто, как представлено на иллюстрации. Тем не менее, даже в отсутствии полной ясности мы можем кое-что предпринять. Вместо того чтобы решать проблему, мы можем её «растворить». Давайте избавимся от всех временных задержек. Нам нужно порвать с самой идеей произвольно задаваемого управленческого времени. Как задержки относительно прошлого приводят к ложной периодичности, так забегания вперёд влияют на планирование будущего. Проекция на год вперёд, или пятилетний план, задают заранее цикл трат и инвестиций, и игнорируют самую возможность жизнеспособной системы подстраиваться под вызовы среды. Мы не можем позволить ждать следующего пятилетнего отчёта, когда кто-то встал нам на ногу
Какова альтернатива этим встроенным системам неизбежных задержек в отчётах и управлении? Ответ известен с середины 60-х, это контроль в реальном времени. У нас есть все технологии для этого. Эта идея была определяющей для плана, который мы набросали в Чили в конце 1971 года. Мы решили забыть про всю эту гонку «зайца и черепахи» в попытке сделать статистику актуальной, и вместо этого внедрить в экономику оперативную нервную систему реального времени. Нами было принято решение забыть о бюрократических системах планирования, оперирующих в терминах месяцев и годов, норм и целей, и внедрить постоянно адаптирующуюся структуру принятия решений, в которой любое человеческое предвидение будет сразу растянуто во всех аспектах на такой период, на который позволяет это сделать текущая информация.
Кроме того, мы должны были применить наши кибернетические знания фильтрации для того, чтобы использовать компьютеры как псевдоразумные машины, а не огромные базы мёртвых данных. Именно такое применение компьютеров, распространённое и в наши дни, на мой взгляд, является самой невероятной растратой величайшего из изобретений, когда-либо делавшихся человечеством. Это всё равно, что просить величайшие умы нашего времени запомнить все телефонные номера и работать информационным справочником.
Многие годы я отстаивал эту позицию в Британии и везде, где мог, прежде чем отправиться в Сантьяго. Я был в курсе всех возможных возражений. Я очень хорошо знал, каковы стандартные претензии экономистов, менеджеров, государственных служащих, министров и «признанной» науки к этим идеям. Давайте я приведу их краткий список, снабжённый короткими ответами.
- Первое: Начальник будет перегружен данными.
Ответ: Вовсе нет, это то, что происходит сейчас, и это может подтвердить любой менеджер, имевший дело с огромной кучей бумаг и отчётов. Дело в том, что мы должны научить компьютер распознавать, что важно, и передавать только этот небольшой объём информации.
- Второе: Управляющая машина будет слишком остро реагировать на мимолётные сигналы, которые особо не важны.
Ответ: Опять нет. Это тоже происходит сейчас (на картинке можно наблюдать этот эффект в зародыше). Это возражение демонстрирует незнание кибернетической техники фильтрации и методик сглаживания.
- Третье: Такая система будет слишком уязвима перед вводом неправильных данных.
Ответ: И опять мимо. Сейчас неверные данные не распознаются как таковые из-за того, что они идут всем скопом, а момент, когда их можно было идентифицировать, уже прошёл. Сообразительные программисты могут настроить любые проверки на адекватность входных данных без труда.
- Четвёртое: «Умное» программное обеспечение сейчас это не больше, чем научная фантастика.
Ответ: Это полная ерунда. Люди полагают так, потому что они воспринимают компьютер лишь как быстро работающую базу данных, а не логический механизм, описанный Лейбницем. Компьютер может делать всё, что мы корректно попросим, в том числе проверять гипотезы и высчитывать вероятности.
- Пятое: Даже если и так, такие программы займут сотни лет для разработки.
Ответ: Жаль сообщать, но они уже не заняли. Когда дело поручено компетентным специалистам, никаких проблем не возникает.
- Шестое: Система в реальном времени с оперативным вводом данных? Это же Большой Брат, 1984 наступил!
Ответ: Перестаньте паниковать и разберитесь с понятием автономии. Я скажу об этом позже. Технологии могут быть, и часто оказываются, неправильно используемы. Однако когда люди просто отворачиваются от проблемы, злоупотребления лишь ухудшаются.
- Седьмое: Только у США есть деньги и знания, чтобы провести такую работу.
Ответ: Это уже слишком утомительно.
Обратите внимание, последнее возражение я услышал на заседании одного из самых престижных научных комитетов в этой стране.
Давайте последний раз вернёмся к непростому понятию автономии. Я отношусь ко всей этой работе, как к фанфарам свободе, но свободе эффективной. Было сделано утверждение, что степень автономии, и её спутник — степень централизации, являются просчитываемыми функциями от жизнеспособности. Я продолжаю его придерживаться.
Разделяя уровни рекурсии, обеспечивая свободу для каждого из взаимосвязанных гомеостатов, мы достигаем максимальной автономии в совокупности с эффективной организацией. Но остаётся проблема. Что будет, если по любой из возможных причин гомеостат на соответствующем уровне рекурсии не сработает? Движимые опасением, что какое-то из подчинённых звеньев системы не сработает вовремя, некоторые считают, что вся свобода должна быть упразднена. И если они правда не сработают, это будет хорошим оправданием для тирании. Это классическая и непреодолимая проблема, но легко можем с ней разобраться при помощи кибернетического подхода.
Давайте поразмыслим. Автономная единица должна реагировать на любое вредное исключение, получаемое в рамках системы. Но сколько это должно занять времени, и насколько это важно? Ответы на эти вопрос сильно разнятся. В нашей работе в общую операционную модель мы включили требование того, чтобы оценивалась допустимая скорость реакции и важность решения для всей системы, для каждого показателя. Когда компьютер посылает исключение менеджеру, на любом уровне рекурсии, он просчитывает приемлемое время задержки, которое представляет собой функцию от возможного времени реакции и её значимости. После этого начинается отсчёт.
Если наша псевдоразумная машина замечает улучшение в течение этого периода времени, она порывает с автономией и извещает следующий уровень рекурсии, и извещает об этом ответственного менеджера.
Эти особенные сигналы отличаются от обычных, управленческих. Мы зовём их «альгедоническими». Это слово означает боль и удовольствие, и мне его подсказала работа в области нейрокибернетики. Мы полагаемся на то, что наши органы выполняют свои функции, но если у них возникают проблемы, то мы получаем особый сигнал, передаваемый при помощи отведённых для этого нервных путей, который помогает сделать ситуацию осознанной.
Этот механизм является предупреждающим. Само собой, в нём содержится угроза автономии, но система функционирования тела не может мириться с риском бездействия автономий больше, чем это можем делать мы как люди. Обратите внимание, что тут нет ничего потаённого. Роль задержки обсуждается с самими менеджерами, и они информируются лишь при передаче альгедонического сигнала. К тому же, они могут ощутить существенное облегчение, если они видят, что проблема находится за гранью их возможностей, а сигнал автоматически исчезает.
Сообразно ситуации с телом, сигнал бедствия прорывается на любой уровень, доступ к которому требуется для разрешения проблемы. Если управленческая группа, которая получает сигнал, не предпринимает действий за указанное время, сигнал переходит на уровень выше. Таким образом, характер сигнала делает возможной ситуацию, когда проблема с бетономешалкой на цементном заводе доходит до Президента, хотя мы надеемся, что этого никогда не произойдёт. Тем не менее, было бы удивительно, если бы бедственные сигналы о положении дел в каком-то секторе никогда бы не доходили до такого уровня.
Вся система контроля в реальном времени, которую я вам описывал, базируется на следующих составляющих:
- Кибернетическая модель любой жизнеспособной системы
- Кибернетический анализ живых систем, сообразованный с каждым уровнем рекурсии и его символического представления
- Разработка большого числа взаимосвязанных гомеостатов, введение национальной операционной сети, постоянно функционирующей на базе регулярного получения данных
- Программное обеспечение, способное отслеживать вводы, проводить расчёты, регуляции и краткосрочные предсказания, отчёты об исключениях и альгедонический отклик.
Всего набирается не мало, но всё это существенно. Это составляет систему здесь-и-сейчас контроля экономики, которая опирается не на исторические хроники, но на непосредственную осведомлённость о положении дел и поддержание ситуации, когда эта осведомлённость распространяется на ближайшее будущее.
Давайте будем звать всю эту штуку системой Настоящее. Тогда получается, что нам нужна и система Будущее. Зачем мы вообще этим занимаемся? Если государство не собирается быть только попыткой совладать с вечным кризисом, ему надо мыслить шире.
Теоретически, политические программы партий должны описывать разновидность общества, которое люди хотят, то государство предполагается инструментом для достижения этого состояния.
На практике же постоянный кризис снова и снова встаёт на пути предполагаемых намерений. Я даже осмелюсь заявить, что целые блоки инициатив превращаются в свою противоположность, как только цель получения власти достигнута.
Всё это творится потому, что у государства нет никаких способов заниматься реалистичным нормативным планированием. У него есть политическая теория, но оно не понимает самой системы управления.
Не иначе как смехотворными являются высказывания типа «с теорией всё в порядке, но профсоюзы (или город, или банки, или сами люди) не ведут себя согласно ей». Профсоюзы, город, банки и люди это всё элементы общей системы, которой государство, как оно заявляет, способно управлять.
Теперь я перейду к тому, что могу сказать по поводу долгосрочного планирования в терминах понимания систем и принципов их работы. Отмечу, что мой подход разительно отличается от многих школ мысли, которые основывают свой подход построения будущего на его простом предсказании. Моё возражение этому подходу состоит из двух частей. Первым делом я замечу, что мы не можем предсказывать будущее — вообще говоря, это довольно сильное возражение. Я полагаю, что будущее известно только Богу, и мне кажется, что ближе всего к разгадке его замыслов подошли научные фантасты. Их идеи оказывались крайне близки к научной реальности. Люди, управляющие обществом, известные своей «реалистичностью» и «ответственностью», оказываются невероятно безответственными именно по причине нереалистичности своих взглядов. Она состоит в отказе от ознакомления с деятельностью современной науки и попытки продумать неизбежные системные последствия предпринимаемых ими мер.
Это было причиной, по которой я решил оснастить чилийское правительство инструментом для выяснения этих последствий и проработки альтернативных сценариев действия. Дело в том, что действительно есть множество выборов, которые надо сделать. Когда вы читаете о том, что цены на машины в Чили взлетели на 900% за один год, что вы решите? Что это неизбежное следствие марксистских догм, закономерный результат национализации, показатель инфляции, или что? Кому то в голову может прийти, что это есть продукт намеренного выбора между недостающими экономическими благами? Выходит, что наши мозги промыты обществом потребления, в котором автомобиль является абсолютным благом.
Вторая причина, по которой я протестую против предсказательного подхода в долгосрочном планировании в том, что данный подход предполагает, что «будущее» сидит где-то и ожидает нас. Это не верно, хотя бы по отношению к системам, более крупным, чем наша, частью которой мы являемся или становимся по желанию. Я предсказывал, что это может обречь чилийский эксперимент. Действительная свобода, которой мы обладаем, состоит в том, чтобы изменять наши структуры и меры воздействия, дабы будущее отличалось от того, каким бы оно было, не сделай мы данных изменений. И поэтому нашей задачей является понимание динамических систем. Дело в том, что нам надо не предсказывать, а экспериментировать.
Когда речь идёт о социальных институтах, поставить точный эксперимент нелегко. Учёные проводят подобные эксперименты на популяциях животных, которые они рассматривают как модели человеческого общества, но расхождения могут быть очень серьёзны. Вероятно, лучший инструмент для эксперимента — это компьютерная симуляция. Используя его, некто программирует компьютер, чтобы тот моделировал динамичную социальную ситуацию, а потом над ней экспериментирует. Если кому-то неясно, как такая модель может быть протестирована, ему следует знать, что ей можно «скормить» исторические данные, основываясь на которых она должна выдать исторически правильный результат. Это хотя бы первый шаг в демонстрации адекватности.
Именно так я ввожу тему симуляции динамических систем, через понятие инструмента эксперимента, потому что, как я полагаю, в этом вопросе много неясностей. Если мы экспериментируем на какой-то модели, загружая возможные меры воздействия и считывая возможные результаты, тогда это выглядит так, как будто мы делаем предсказания. Некоторые люди вызвали существенное беспокойство в обществе рядом предсказаний о будущем экосистемы планеты. Я не возражаю против этого, так как убеждён, что у народа есть все основания беспокоиться на этот счёт. Но мы должны делать здесь методологические различия. Необходимо, чтобы прогнозы из исходных переменных были корректными. По этому поводу существуют трения, так как специалисты зачастую не согласны по поводу направлений развития, встроенных в эти модели.
Действительно, если мы предполагаем, что ископаемое топливо закончится к какому-то определённому времени, то все предсказания о развитии экосистемы окажутся скомпрометированными, если к указанному сроку топливо не иссякнет. Но давайте предположим, что наша цель это не составление прогнозов, а постановка экспериментов с целью узнать, как экосистема вообще работает. Это уже другое дело. Нам следует рассмотреть целый ряд возможных дат исчезновения ископаемого топлива и узнать, какое влияние они успели бы оказать на общую ситуацию и к каким срокам. После этого у нас будет ясное представление того, какие меры следует предпринять в области разработки новых источников энергии. И наша стратегия будет не следствием предсказаний, которые могут быть и неправильными, а будет вытекать непосредственно из понимания того, где находятся слабые точки самой системы.
Я убеждён, что государственное планирование должно основываться на этой же идее. Если мы построим динамическую модель экономики, концентрируя наше внимание на областях, где решения представляются наиболее неопределёнными или пугающими, тогда мы поймём, как функционирует система. Первым делом надо определить жизненно важные параметры, которые (вследствие интерактивности и внутренней реверберации сложных систем) могут оказаться совсем не теми, которые мы полагали критическими. Вообще кибернетические исследования характеризует то, что их результаты часто бывают контринтуитивны. В этом их ценность.
Следующим пунктом мы должны найти наиболее удобный способ изменения этих параметров, а в политике обходные пути часто предпочтительнее прямого вмешательства. Что играет роль для динамической системы, если вы хотите понять как она себя ведёт, это не обнаружение слабых мест, не вечная стратегия применения исправлений к этим местам — для какого-то сегмента общества эти исправления окажутся неприемлемыми. Что нужно сделать, так это изменить структуру системы так, чтобы было восстановлено гомеостатическое равновесие и слабые места исчезли. Это подразумевает разные методы: перестройка институтов, введение дополнительных механизмов отклика и просчитанных изменений временных задержек для разных скоростей потока.
Вероятно, экономисты не сочтут эти три кибернетических совета решением того, что называют экономическими проблемами. Но разве все наши проблемы экономические? Я полагаю, что существует определённый набор вопросов общественного регулирования (которыми должно заниматься государство), которые могут иметь экономические причины и последствия, но сами по себе относятся к сфере эффективной организации.
В конце концов, общество больше не может допускать отчуждения людей от государственных процессов. Не больше, чем оно может допускать отчуждение самого себя от науки.
