Нападение на ФИАН
Научное сообщество не только в России, но и во всем мире потрясено: бойцы спецназа в масках и с оружием ворвались в помещение Физического института им. П. Н. Лебедева (ФИАН), заперли в кабинете его директора Николая Колачевского, устроили обыск в его квартире, а затем предъявили нелепое обвинение в контрабанде оптических устройств.
Поводом послужили претензии, тоже очень сомнительные, предъявленные компании «Триоптикс», арендующей помещения у ФИАН.
Возмущенные коллеги опубликовали заявление, где обвинили власть в попытке совершить “наезд” на научный институт «по сфабрикованным или малообоснованным поводам с тем же размахом и агрессией, как на серьезные уголовные группировки». Причем видно, что атака на ФИАН является лишь частью общего наступления на академическую науку. «Создается впечатление, что истинной целью этих действий в отношении руководства ФИАН было не расследование возможных нарушений, а дискредитация научного института и его директора».
Журналисты и политологи без особого труда выяснили подоплеку происходящего. Идет борьба за финансовые и административные ресурсы. Физика давно уже перестала быть абстрактно-теоретической дисциплиной, она непосредственно связана с прикладными исследованиями и практическими проектами, как военными, так и гражданскими. Это потенциально большие деньги, которые можно заработать, и на внутреннем, а главное — на мировом рынке.
По мнению журналиста Сергея Пархоменко, заказчиком «наезда» является руководитель Российского Курчатовского института Михаил Ковальчук, «один из тех знаменитых братьев Ковальчуков, о которых очень часто приходится говорить как о людях близких к Путину». В общем, представитель того самого кооператива «Озеро», куда относятся братья Ротенберги, Тимченко и некоторые другие «олигархи путинского призыва».
Михаил Ковальчук пытается под своим началом создать корпорацию, объединяющую несколько крупнейших российских научных организаций, которые занимаются ядерной физикой. В свою очередь работа этой корпорации должна быть ориентирована на обслуживание крупных военных и гражданских заказов, позволяющих получить быстрые и большие деньги. Однако два института, из них один — ФИАН, а второй — Физико-технический институт РАН имени Иоффе отказались участвовать в проекте. Что и предопределило ход дальнейших событий.
Амбиции Михаила Ковальчука, пытающегося подмять под себя все потенциально интересные с точки зрения прибыли научные институты, вполне понятны. К сожалению, однако, проблема гораздо глубже и масштабнее. И лежит она не только в сфере личных интересов очередного олигарха, но и в сфере экономической политики и даже в сфере социальной философии нынешнего правящего класса. Причем не только российского, но и глобального.
Человечество в масштабах истории способно получать практическую пользу от науки лишь в той мере, в какой правящие классы готовы смириться с тем, что от науки недопустимо требовать немедленной практической пользы. Изучение неизвестного, открытие новых явлений в сфере неопределенного является главным смыслом исследований. Для того, чтобы в ХХ веке смогли запускать телекоммуникационные, метеорологические и геодезические спутники, абстрактные ученые XV-XVII века должны были изучать и обсуждать строение космоса, опровергая опыт, по выражению Брехта, «объективной видимости», очевидно свидетельствовавшей, что солнце вращается вокруг земли. Многие важнейшие научные и даже технические открытия делались случайно или были побочным результатом работы по тупиковым направлениям (как, например, открытие рецепта европейского фарфора, случившееся в ходе бессмысленных попыток саксонского алхимика изготовить золото из подручных материалов).
Разумеется, в наше время дистанция между теоретическими дискуссиями и технической практикой заметно сократилась, но принцип остается прежним. А затраты на науку существенно растут точно так же как усложняется её организация. Дело не только в том, что нельзя со стопроцентной гарантией знать, какие направления принесут практическую пользу, а какие могут оказаться тупиковыми, какие дадут плоды быстро, а какие через сто лет. Главное, что комплексная природа научного знания требует одновременной работы по всем направлениям сразу. И чем более вы сосредотачиваетесь на «приоритетах», тем меньше у вас шансов добиться чего-либо масштабного даже на избранных направлениях.
Это очень хорошо понимали в СССР, где даже самая кондовая бюрократия, воспитанная в духе рационалистических установок «диалектического материализма», относилась к науке со смесью трепета, недоумения и уважения.
Напротив, неолиберальная идеология, лежащая в основе современной экономической политики, предполагает требование «эффективности», применяемое к науке ничуть не менее активно, чем к производству гвоздей и мыла (единственная сфера, где такие критерии не используются, это деятельность самих экспертов-рыночников). Требование максимально короткой финансовой отдачи при максимально жесткой бюрократической отчетности (вдруг средства потратят не на перспективные задачи, а на удовлетворение личного любопытства) сочетается с другим фундаментальным принципом неолиберализма — тотальной фрагментацией любой деятельности. Тем самым работа сложных систем расшепляется на составные части, ставится под контроль весьма ограниченных по своим знаниям и понятиям бюрократов и инвесторов. Отсюда и знаменитый проектный подход, находящийся в противоречии с самой природой научного поиска. Внимание сосредотачивается на небольшом числе «приоритетов», диктуемых текущей конъюнктурой рынка. Остальные направления сворачиваются или закрываются, а потом мы с удивлением замечаем, что исчезают не только «неперспективные» лаборатории или школы, но и научное сообщество в целом.
Проблема, с которой сталкивается российская наука, является глобальной. С ней прекрасно знакомы коллеги в большинстве стран мира. Но специфика России состоит в том, что наши ученые, в отличие от западных коллег, не защищены ни репутацией, ни институциональным весом своих организаций, ни общественным мнением. А произвол власти не ограничен ничем, кроме соперничества между самими же представителями правящей олигархии. В конце концов, многие западные университеты сами по себе являются крупными корпорациями, способными сохранить внутри себя хотя бы остатки традиционной научной этики. Российские корпорации по отношению к науке являются внешней и враждебной силой, они озабочены только извлечением из труда ученых максимального объема прибавочной стоимости.
Да, наука, в точном соответствии с пророчеством Маркса, уже стала производительной силой, и именно поэтому стремительно растет желание правящей элиты эксплуатировать её и заставить служить своим текущим интересам. Единственное, чем ученые могут защитить себя в такой обстановке, это солидарность коллег и общества.
Но и с этим у нас пока дело обстоит неважно.
