– Как твои дела?
– Да как сказать? Как на корабле.
И качает, и тошнит, а плыть надо.
Анекдот
Россияне любят сокрушаться. Даже если на дежурный вопрос «Как дела?» ваш знакомый ответит таким же дежурным «нормально», весь вид его будет выражать с трудом сдерживаемую скорбь. Но попробуйте расспросить, и вы услышите одну, а то и несколько душераздирающих историй борьбы с коварной судьбой. Делиться хорошими новостями у нас не принято, выражать веру в благополучный исход чего бы то ни было — тоже. В то же время юмор, искрометность метафор, с которыми любой из нас описывает свои несчастья, вызывают восхищение. Как и уверенность в том, что все всегда может быть намного хуже. Свое постоянное ожидание подвохов и несчастий со стороны действительности мы используем как источник оптимизма, подбадривая друг друга рассказами о возможных, но миновавших нас ужасах. Мы согласны признать жизнь приятной или хотя бы сносной не потому, что она действительно хороша, а потому, что в любом случае может быть еще хуже. Часто такое мироощущение порождает парадоксальный вывод: чем хуже идут дела, тем меньше нужно дергаться, чтобы что-то исправить. Такое своеобразное правило «неубирания энтропии» во имя не слишком хорошего, но наверняка лучшего из возможных статус-кво.
Да, россияне любят статус-кво. Идеология рыночных реформ назвала период брежневского правления «эпохой застоя», желая очернить навсегда, а получилось — изобрела бренд, весьма благосклонно воспринимаемый массами. Неолиберальная оппозиция пытается всячески обругать существующий порядок, но как только кто-нибудь из «несогласных» процедит иронически «стабильность», режим получает очередной белый шарик вместо белой ленточки — к стабильности у нас принято стремиться, а не бояться ее.
Почти любой «нормальный» россиянин расскажет вам, что «потрясений с нас уже достаточно» так, как будто сам только что пришел с межзвездной войны.
Вполне благополучный обыватель кажется пропитанным какой-то очень личной ненавистью к историческим катаклизмам. Мы несем отвращение к социальным взрывам в генах, клетках или культурном коде, или где там сегодня модно нести нечто, не то чтобы существующее на самом деле, но являющееся всем известным фактом, на который всегда можно сослаться под самый конец спора, испепелив оппонента. «Страх революций у русского человека в крови». Ну, вот как-то так.
Причудливо выглядит у нас так называемое протестное поле. Все его события можно условно разделить на два основных вида. Во-первых, ритуальные политические пляски, исполняемые всеми российскими политическими актерами, простите, акторами. Главная цель большинства таких акций — не допустить того, чтобы они на что-то повлияли. Поэтому требования на традиционных политических мероприятиях, как правило, радикальны до нелепости, а сами мероприятия проводятся не на фоне сколько-нибудь последовательной политической работы, а по поводу: годовщины того или сего, выборов тех или этих, заявлений таких или сяких и т. п.
Во-вторых, нередко случаются и отчаянные акции разной степени радикальности и настойчивости, предпринимаемые гражданами, чтобы отжать у власти всех типов и уровней то, что она прибирает к рукам «сверх положенного». То есть сверх того, что уже прибрано раньше. На принципы распределения никто и не думает покушаться. Там, где люди вроде бы должны консолидироваться для борьбы с нарушением их политических, социальных и гражданских прав, за установление более справедливого порядка, на деле доминируют бои местного значения за сохранение статуса кво.
Забастовки и голодовки, организуемые наемными работниками для того, например, чтобы заставить работодателя выплатить положенную заработную плату, прекращаются почти всегда тот час же, как работодатель пообещает (только пообещает) все заплатить.
Крайне редко после успешного протеста работники идут дальше, требуя изменить размер заработной платы или принцип ее расчета, настаивают на постоянном участии в управлении и контроле над администрацией, на том, чтобы именно на высший менеджмент в первую очередь ложились финансовые издержки кризиса. В случаях более серьезных, чем задержка зарплаты, работники вообще не пытаются давить на работодателя, они сразу стремятся докричаться до государства, устраивая что-нибудь разрушительное, даже опасное для собственной жизни, вроде голодовок или попыток самоубийства. Государство, тоже уважающее статус-кво, таких выпадов не любит и, наводя порядок, прижимает к ногтю всех подряд, в том числе и зарвавшегося работодателя или регионального царька. Но и голодовки, и забастовки, перекрытие трасс и даже демонстративные суицидальные попытки имеют целью лишь возвращение того, что уже давно отвоевано. Статус кво, ничего личного. И лишнего.
Разумеется, есть профсоюз на заводе «Форд» во Всеволожске, есть профсоюзы на «Фольксвагене» и «Бентеллере» в Калуге, есть медицинский профсоюз «Действие» и некоторые другие организации, которые последовательно штурмуют все новые рубежи, не останавливаясь после каждого успеха. Да только выглядят они среди прочих «как беззаконная планета в кругу расчисленном светил», как легкая рябь на гладком поле битвы за то, чтобы «все стало, как было».
Может быть, наши граждане так доверяют государственным институтам, полностью удовлетворены их работой, считая, что достаточно иногда дергать власть за отдельные нерадивые ветви, чтобы не забывалась?
Может быть, россияне уверены, что государственная машина сработана на совесть и вполне отлажена, а если что и сбоит, то это отдельные винтики-чиновники? Но как раз государственным институтам разумный средний россиянин не доверял, не доверяет и никогда доверять не будет. Он глубоко уверен, что работу нужно искать через друзей и знакомых, а не через службы занятости, любая государственная программа — это только «распил денег», а сообщение о том, что, например, в Швеции полиция занимает среди всех социальных институтов первое место по доверию населения, вообще вызывает у наших граждан громкий недоверчивый смех.
Помощи и поддержки люди готовы ожидать от родных, близких и друзей, реже — от коллег или соседей, почти никогда — от государственных служб. Но вот социальные проблемы любого рода и уровня, по мнению большинства, должна решать власть. Иными словами, россияне чаще доверяют людям, а не институтам, а вот уважают только институты, но никак не людей, потому что, де, «один человек или даже несколько сделать ничего не могут, этим государство должно заниматься». Государство должно заниматься всеми нашими проблемами, даже теми, источником которых является оно само. Тут главное — крикнуть погромче и поубедительнее, не боясь и не пугая, а — взывая.
Это несколько мистифицированное уважение к возможностям не похоже на трепет перед властью или почтение к закону, ее освещающему.
Вот недавно в Свердловской области жители города Арамиль свалили у здания городской организации кучу навоза. Так граждане протестовали против строительства ЖК «Молодежный», возводимого с экологическими нарушениями, без необходимых согласований, на земле, непригодной для жилищного строительства. Акция не была ни вызовом, ни началом длительного непримиримого противостояния рассерженных граждан и власти. Просто напоминание — делай уже свою работу, а то вот что получается — именно то, что мы сложили у твоего крыльца. Ни тебе почтения, ни трепета, ни ниспровержения основ. Доходчивая такая… просьба на фоне практической ароматерапии.
Отношения, сложившиеся у российских граждан с государством, предполагают, что последнее всегда сохраняет целостность и дееспособность. Как во зле, так и в добре. Ситуация, при которой государство теряет способность к какому-либо последовательному действию из-за эрозии всех своих институтов, нашим статусом-кво не предусмотрена, а между тем именно она становится все вероятнее и вероятнее. Наслаивающиеся друг на друга бездумные реформы на фоне разворачивающегося кризиса все чаще приводят к сбоям, а в будущем грозят уже распадом властных институтов. Кому и на кого тогда будем кричать?
Не окажемся ли мы в положении персонажей известного анекдота. Обитатели сумасшедшего дома разрабатывают план побега: «Проходим в темноте на задний двор и пробираемся к остановке. — Там же забор! — Правильно, но около него растет дерево, мы забираемся на него и перепрыгиваем забор. — Там же колючая проволока! — Ничего, у нас с собой будут кусачки. — Там же собаки! — Не беда, захватим с собой мясо со снотворным». Все готово к побегу, и тут приходит один из заговорщиков и в ужасе восклицает: «Все, все пропало, побег срывается!» Сообщники засыпают его вопросами: «Как, что? Дерево спилили? — Нет. — Кусачки не удалось достать? — Есть кусачки. — Мяса со снотворным для собак нет? — Есть мясо. — Так что же, что? — Забор снесли».
А у нас может получиться все еще запутаннее, так как не сразу поймешь, что дерево, что забор, а что собаки. И куда, собственно, теперь бежать.
