Первое сентября 1974 года, я пришла в первый класс. Высокая стройная женщина с аккуратной прической, в белой блузке и прямой черной юбке пишет на доске безупречно ровными буквами, как по линейке, свое имя: Тамара Петровна Благоразумова. Моя первая учительница, произведшая на меня такое впечатление, что спустя столько лет я помню до деталей ее внешний облик и эти строчки на доске. Это, собственно, все, что я запомнила из того первого суматошного дня. Когда спустя 22 года я пришла работать в школу, то часто ловила себя на том, что почти бессознательно воспроизвожу интонации и манеру поведения Тамары Петровны. Чему она меня научила фактически? Сложно сказать. Читать я умела до школы, писать печатными буквами, считать – даже столбиком – тоже. Таблицу умножения и письмо уже освоила в школе, но никакой особенной педагогической одаренности для того, чтобы научить меня этому, не требовалось. Вообще-то, все этому научались рано или поздно, а со мной много занимались дома, я была старательной, прилежной, можно сказать, примерной ученицей. И любовь моя к преподаванию все-таки из семьи, да и преподавать я пошла далеко не сразу после окончания университета, педагогического образования тоже не получала. А учительницу запомнила навсегда. И когда лет шесть назад она узнала меня на улице, подошла и сказала, что я была одной из лучших ее учениц, я была счастлива. Почему?
Уже пройдя начальную школу с обоими своими сыновьями, я поняла, какое это счастье – хороший первый учитель. И вовсе не потому, что хороший учитель быстрее и надежнее научит писать и читать, всему этому можно научить дома, оба моих сына пришли в школу читающими, многое узнавали дома.Хорошая учительница (будем реалистами, почти всегда в первом классе учительница, не учитель), как моя Тамара Петровна, уберегает детей от большой опасности – от отвращения к учебе, точнее, к организованному процессу обучения. Хорошая первая учительница позволит ребенку адаптироваться в непростой для него обстановке, а в начале обучения именно это самое главное.
Личность учителя влияет, по крайней мере в среднем звене школы, на отношение к предмету намного сильнее, чем склонности самого ребенка. Если учителя безлики, сам по себе предмет подростков вряд ли увлечет. Разве что интерес пробудит в нем кто-то другой, ну, иногда книжка попадется хорошая. Только последнее возможно в том случае, если кто-то уже не просто научил, а приучил ребенка читать и извлекать из книжек что-то полезное и нужное, приучил к тому, что это возможно и даже необходимо. Как показывают мои наблюдения за сегодняшними студентами и старшими школьниками, это автоматически не происходит, этому тоже нужно учить. И ребенок учится не только (и не столько), слушая учителя или читая учебник, а наблюдая за тем, как учитель себя ведет, насколько он справедлив или несправедлив, внимателен или небрежен, как он умеет держать слово, выслушать, понять. И в памяти остаются в основном человеческие, а не профессиональные поступки учителей, которые или восхищают, поддерживают, окрыляют или возмущают, ранят, гасят энтузиазм. Невозможно запомнить, чему тебя учил тот или иной учитель, не запомнив как он это делал. И что мы вспоминаем: приемы, словечки, истории, которыми иллюстрировался рассказ, шутки. Еще: слова, которые смогли пристыдить или ободрить, поступки, которые нас научили чему-то не из школьной программы, а из жизни. Если таких воспоминаний нет, то учителя стираются из памяти, даже если сведения по предмету сохраняются. Но случаи, когда личность учителя стала решающим поводом к выбору профессии, так и такие, когда нелюбовь к учителю не позволила хорошо понять предмет или даже отказаться от профессионального выбора, к которому ученик склонялся, достаточно часты для того, чтобы к ним присмотреться. Присмотреться и понять, что, запоминая учителя, мы всегда запоминаем человека, если человеческие черты не впечатлили, то и учитель не запомнился. Если учитель не нравился, то предмет, как правило, начинал вызывать отвращение.
Казалось бы, что тут доказывать: что личность учителя – необходимый элемент процесса образования? Вроде бы это и так должно быть понятно. Но, оказывается, совсем не понятно. По крайней мере, не всем. Потому что сегодня образование не может пожаловаться на отсутствие внимания со стороны общества, да только учителю этого внимания достается самую малость, хотя всех остальных «прелестей» «инновационной» лихорадки ему хватает. Обсуждают образовательные стандарты, плюсы и минусы ЕГЭ, уровень знаний школьников, критикуют проект закона об образовании, школьные учебники. Все что угодно, только не проблемы педагогического образования в регионах, социально-экономический статус учителя, его зависимость от местной администрации и родителей,
Об учителях вспоминают мимоходом. Или кто-то из критиков проекта образовательного стандарта спохватывается: «Кто все это будет преподавать?» А кто-то из его апологетов утешает, что, мол, время есть, устроим переподготовку. То кто-нибудь из сторонников полной ломки советской школы иронизирует по поводу ограниченности и кондовости советских учителей, а его оппонент с надрывов вопрошает: «А вы знаете, сколько учитель сегодня зарабатывает?!» Вот, собственно, и все внимание к учителю в любой сегодняшней дискуссии по образованию.
Да, еще региональный чиновник обязательно расскажет вам о том, как много региональная администрация заботится об учителе, сколько денег выделено на региональные программы и как много сегодня зависит от учителей. В сельской школе, например, учитель («в рамках своей предметной области») может привлекать учеников к общественно полезной деятельности, например выращиванию кроликов. Кролики, как правило, так ошарашивают собеседников, пытающихся возражать чиновникам на каком-нибудь очередном круглом столе (сейчас это очень модно: круглый стол по образованию), что никто из участников дискуссии не догадывается спросить: а литератор тоже будет выращивать кроликов вместе с учениками? Как практикум, например, по поэме «Дед Мазай и зайцы»? Хотя зайцы все же не кролики. И почему-то чиновники твердо убеждены, что общественно полезная деятельность всегда приносит доход. Или думают, что та деятельность, которая дохода не приносит, общественно бесполезна? На робкие попытки предположить, что участие в волонтерских отрядах, помогающих в детских приютах или домах престарелых, способствует нравственному воспитанию гораздо больше, чем десятки школьных предметов «по нравственности», чиновники, увлеченные идеей «практичности» школьного образования, начинают развивать перед изумленной аудиторией идеи обучения детей бизнесу. Причем какому – не говорят. Главное – высокодоходному.
Тем временем, учитель сегодня попал в очень интересное положение. С одной стороны, изменение порядка оплаты труда бюджетных работников делает его полностью зависимым от руководства школы, а региональное финансирование – от региональной и местной власти. С другой стороны, новые стандарты устроены так, что формирование значительной части учебных программ возложено на школу, то есть на учителей-предметников. С одной стороны, новые стандарты, составленные на основании так называемого «компетентностного» подхода, предполагают большую свободу учителя в выборе конкретного содержания и способов подачи материала, даже для обязательных предметов. С другой стороны, переход на новые стандарты требует кучу отчетности, которую нужно составлять по строгим и весьма диким правилам, придуманным чиновниками, ни дня не преподававшими ни в школе, ни в вузе или, как минимум, накрепко забывшими этот факт, даже если он и был в их биографии.
С одной стороны, от учителя требуют «креативности» и «инновационности» в преподавании, а с другой, в старшей школе ЕГЭ довольно жестко диктует, чему и как учить по предметам, необходимым для сдачи ЕГЭ, автоматически делая «второстепенными» те предметы, по которым ЕГЭ ученики сдают редко или вообще не сдают. С одной стороны, к школе сегодня приковано требовательное внимание общества, с другой – реальные нужды учителей мало кого волнуют. С одной стороны, родители стремятся контролировать образование и предъявляют к учителям свои требования, с другой – от учителя требуются видимые успехи, что заставляет его обращать внимание прежде всего на тех учеников, которые способны выиграть олимпиады и принести ему очки. И наконец, учитель становится не просто предметником, но и своего рода проводником для ученика, обязанным помочь ему и с индивидуальным проектом, и с выбором предметов в старших классах. Нагрузка увеличивается невероятно, а радикального пересмотра социально-экономического положения учителя не предвидится. По крайней мере, проект закона об образовании обходит молчанием вопрос заработной платы работников образования, в нем нет даже обещаний государства гарантировать определенный уровень зарплат в образовании. Есть федеральные программы поддержки сельских учителей, есть региональные и федеральные программы помощи молодым учителям, но эти инициативы бессистемны и, не будучи предусмотрены законом, зависят от воли чиновников. Поскольку часть этих программ региональные, а регионы у нас живут по-разному, то региональная дифференциация положения учителей и качества школьного образования, которая и сейчас есть, будет непрерывно усиливаться.
Система образования все больше рассматривается как машина по штамповке знаний, умений, навыков – теперь, правда, «компетенций», которые как-то механически должны быть помещены в выпускников школ и вузов. А учителя чиновники понимают как почему-то необходимый, но абсолютно пластичный элемент в этой машине, который можно как угодно прилаживать, переналаживать, пристраивать, не ожидая от него ничего, кроме покорности.
Справедливости ради отмечу, что тема заработной платы учителей время от времени поднимается. Но не говорится, на мой взгляд, главного: социально-экономический статус учителя – это, по сути, оценка обществом значимости его труда. В глазах учеников социально-экономический статус учителя – это своего рода послание общества: прислушайтесь к словам этого человека, мы его очень высоко ценим, он говорит от моего имени. Но так это «послание» будет прочитано при действительно высоком статусе учителя в обществе, в противном случае оно получит прямо противоположное содержание.
Таким образом, социально-экономический статус учителя – это нечто большее, чем материальная обеспеченность статистически и социально значимой социально-профессиональной группы. И больше даже, чем условие личностного и профессионального развития учителей и пополнения педагогических кадров. Это своеобразный измеритель значимости слов учителя в глазах его учеников. Это и границы возможности учителя стать примером для подражания, решив при этом пресловутую проблему нравственного воспитания. Это и высокий статус педагогических вузов, специальные программы по их материальному и кадровому обеспечению. Это и престиж профессии, и социальные гарантии со стороны государства, и программы профессионального совершенствования для учителей, и даже создание художественных произведений об учителях. Правда, напрашивается вопрос: а нужен ли нашему сегодняшнему государству финансово независимый, образованный, критически мыслящий, социально и профессионально состоятельный учитель, имеющий влияние на молодежь? Это вряд ли. Но вот обществу такой учитель точно нужен, но наше общество, так озабоченное сегодня проблемами образования, опять, как и в 90-е годы, бросает учителя на произвол судьбы, точнее, на произвол чиновников-реформаторов.
Все очевидные нелепости и противоречия сегодняшней реформы образования неминуемо приведут и уже приводят к тому, что вместо знаний, инициативы, профессиональных и творческих амбиций, внимания к каждому ученику, добросовестности, эмпатии и совестливости учителю все больше требуются изворотливость, моральная гибкость, послушание и чуткость, позволяющая вовремя уловить, куда дует ветер «инноваций». Сегодняшние реформы, предполагающие объективно усиливать значение личности учителя, одновременно опутывают эту личность условиями, практически не оставляющими ей никаких возможностей для творчества и свободной жизни в профессии, для ответственного и в полном смысле слова нравственного поведения. То есть, конечно, и в этих условиях люди будут исхитряться быть профессиональными, честными, порядочными и даже творческими. Но такое поведение будет все больше и больше требовать подвижничества. Требуются те, кто будет все это делать вопреки всему и несмотря ни на что. Но мы все время забываем, что учитель – массовая профессия. Можно надеяться на подвижничество людей, избравших «одну из самых благородных профессий в мире», но тогда не стоило столько лет и так последовательно ее унижать. И, согласитесь, строить целую систему в расчете на массовое появление подвижников – глупо.
