«С определенного периода в нашей политической жизни стали появляться симптомы застоя, возникла угроза превращения стабильности в фактор стагнации», – сказал недавно президент.
Чуть позже промелькнуло сообщение, что на Новый год кремлевская администрация будет веселиться на карнавале под названием «Back in the USSR», а вести его будет двойник Брежнева. Потом эту информацию опровергли.
Чудеса, да и только! Неужели, то, что у нас происходит, похоже на застой? По-моему, наши лидеры себе льстят. Все знают, что застой – это стабильность, предсказуемость, покой, скука. Наше время – нестабильное, непредсказуемое, неспокойное. И уж совсем не скучное.
Мой застой пришелся на подростковые годы. Я очень хорошо его запомнила.
… Сначала было ярко-синее небо. Я так и помню шестидесятые: небо яркое, незамутненное, чистое. И в конце шестидесятых оно еще голубое. А потом, в семидесятые, постепенно затягивается пленкой. Какая-то грязно-серая пленка. Погода семидесятых всегда ассоциируется у меня с мелким снежком, падающим со светло-серого неба, попадающим на землю и там превращающимся в какую-то жидкую слякоть, особенно много этой коричневатой уже слякоти перед входом в метро. Или это серый же дождик, мелко падающий на землю, сероватые сумерки, когда уже хочется зажечь желтый свет. Неужели не было лета? Странно, ведь были темно-зеленые слегка запыленные листья деревьев, серый асфальт, серые дома… Но больше подходит погода из «Иронии судьбы» – заснеженные улицы, тускловатые лица, окна автобуса…
Удивительное дело!Все пишут и говорят, что застой был серым, но почему, почему в начале семидесятых в природе померкли яркие краски?
Плотная, серая, густая, как пыль, скука застойного времени.
Время встроилось в сетку вещания. «На зарядку становись»! «Будильник». Детская передача. «Служу Советскому Союзу». «Музыкальный киоск». Беляева. «Здоровье». Белянчикова. Я их путаю. Обе блондинки, обе добрые. Белянчикова подобрее. «Сельский час». Таблицы. Семь часов вечера – «Международная панорама». Французы с нерадостным чувством встречают Новый год. Но – хоть глазком – посмотреть на эти улицы, эти витрины, этих французов! В девять – программа «Время». Это воскресенье. И редко – о счастье! -соблазнительный, вкусный «Кабачок 13 стульев»! Одни шаржи в конце чего стоят!
Одни и те же заставки, одна и та же музыка, одни и те же ведущие – годами – были каркасом стабильности. И я не могу сказать, что это было так уже плохо. Наоборот, в этом был своеобразный уют. Рутина тоже может быть привлекательной.
День делился на «до программы «Время» и «после программы «Время». С 21.30 можно было смотреть телевизор дальше. Но и там в одиннадцатом часу появлялась совестливая дикторша и говорила, что хорошо бы уменьшить громкость наших телевизоров, потому что некоторые граждане уже отдыхают перед завтрашним рабочим днем…
Существовала особая, «технарская», страсть к передвижениям. Сознательное вырывание себя из комфортных городских условий и помещение в варварские, неудобные, даже опасные. Причем, чем больше сырело спичек, переворачивалось лодок, терялось карт, тем лучше. Заблудились, перепились, замерзли, напали волки, свалились в овраг. Все это – безусловные черты удавшегося похода. Были, конечно, и более спокойные путешествия, но это было не так интересно.
Фотографии, а позднее – слайды, показывались друзьям. Причем друзья должны были завидовать путешественникам, которые смогли приобщиться к «настоящей» жизни. Технарям семидесятых было тесно до жути, в их жизни катастрофически не хватало подвигов. Подвиг придумывался и создавался, кто-то и впрямь проявлял себя героически. Только вот зачем? На этот вопрос они и сами, возможно, не могли бы ответить.
В детстве меня всегда удивляло, зачем циркачи выполняют опасные, каждую секунду могущие стать смертельными, трюки? «Чтобы показать, на что способен человек», – объясняла мне бабушка. Наверное, и эти инженеры хотели показать, на что способен человек – и отправлялись в горы, в тайгу, в плаванье, оставляя презренное мелководье застоя, людей, барахтающихся в луже очередей, телепрограмм, покупок, детских колготок, банок из-под венгерского горошка, ценных именно своей завинчивающейся крышкой, рабочих дрязг.
А эти бесконечные НИИ, в которых люди пили чай. «Они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем»…
Мои западные друзья удивлялись, почему я родила ребенка так рано. А карьера? Но ни о какой карьере речи не шло – я была младшим редактором (вежливое название секретаря) и получала сто тридцать рублей в месяц. Так что терять было особенно нечего, тем более, что после декретного отпуска я могла вернуться на рабочее место.
А когда я устроилась работать в издательство, одна пожилая женщина произнесла: «У нас так: сотрудники либо сразу уходят, либо уж остаются работать до пенсии». Я мгновенно представила себя через тридцать лет за этим же столом, заваленном словарями…
Главная идея эпохи застоя: все это будет продолжаться всегда, и Брежнев в анекдоте не хотел, чтобы его внук был генеральным секретарем, потому что «двух генеральных секретарей не бывает». В советское время никуда нельзя было опоздать.
Сколько уже написано про знаменитые разговоры на кухнях! Люди часто сидели всю ночь – никто никуда не спешил. И хотя время, по мнению самих же людей, расходовалось расточительно – например, в стоянии в очередях – его всегда хватало. Заранее было известно, что завтра все будет так же, как сегодня, а сегодня мало чем отличается от вчера. Жизненные перспективы каждого мало зависели от случайностей и были в общем определены.
Уют застоя постепенно сменялся раздражением. Правители, год за годом выходившие на трибуну, все старели и старели. А пока они старели, проходила наша жизнь.
Смерть в официальной культуре подменялась понятием «вечность», что означало лишь тянущееся настоящее. Будущее – коммунизм – оттягивалось именно этой незавершенностью настоящего. Может, поэтому смерть, резко обрывавшая это тянущееся существование, выпадала из идеологической схемы. Идея конца, завершенности в принципе была неприятной.
Когда утром 10 ноября 1982 года я пришла на занятия в МГУ, выяснилось, что умер Брежнев. Брежнев, густые брови, речь, словно пластинка, пущенная на другой скорости. Анекдоты. Вся моя юность прошла под знаком издевательств над Брежневым. Помню какую-то оторопь на лицах.
«Наконец что-то произошло», – сказала мне моя подруга.
