Однажды, лет десять назад, в прошлый кризис, когда я работал торговым представителем в одной оптовой конторе, довелось мне увидеть один любопытный плакат в офисе дистрибьютора крупного пищевого концерна. На плакате была изображена обычная кошка, точнее, ее силуэт, от которого расходились какие-то стрелочки, диаграммы и цифры. Вверху плаката располагался заголовок – «Кошка как объект бизнеса». Я не помню точных цифр количества домашних кошек в РФ, суммы, которую тратит средний россиянин на своего домашнего любимца, емкость рынка кормов для животных и т.п. Да что там, я сам вряд ли смогу сказать вам точно, сколько трачу на корм для своей кошки. Но одна мысль четко отпечаталась у меня тогда и периодически всплывает в моем сознании: наверняка где-нибудь, пусть не в буквальном смысле (хотя не удивлюсь и такому), но существует плакат или схема, озаглавленная «Человек как объект бизнеса», где с бухгалтерской точностью разложено все, что с нас с вами можно поиметь в течение жизни, начиная от «памперсов» и молочных смесей и заканчивая процентами платы за кредиты, автомобиль, ипотеку, стоимостью потребляемой зубной пасты и лекарств. Скажу больше, наверняка такие плакаты в том или ином виде есть в штаб-квартире каждой транснациональной корпорации. О, не сомневайтесь, эти парни серьезно относятся к бизнесу. Просчитать человека для них не намного сложнее, чем кошку.
С кошками все может оказаться даже сложнее – кошки не ходят в школу, не смотрят телевизор, не читают газет и журналов, от них не дождешься анкет или ответов на фокус группах, они вообще плохо поддаются промыванию мозгов. В отличие от их хозяев, которые в детстве узнают названия модных брендов раньше, чем таблицу умножения, покупательские и потребительские привычки которых целенаправленно формируются, а потому легко прогнозируются и просчитываются.
Не знаю как вам, а мне как-то неуютно быть объектом бизнеса. Хотя бы из чистой вредности. Я вообще не люблю, когда на меня смотрят как на объект (ну, за известным исключением, понятно). Это как-то унизительно. Помню, были мы с сыном на открытии супермаркета игрушек. Там также открывали по случаю какие-то забегаловки, чтоб народ мог перекусить, набраться сил для продолжения шопинга, а заодно и потратиться. Наше внимание привлек прилавок с блинами. Их делали прямо на месте – плюх теста на электропротивень, разровняли специальной палочкой и вот, приятного аппетита, пожалуйте денежку. Обычное дело. Однако в тот торжественный день открытия процесс изготовления и продажи блинов имел одну особенность – рядом с прилавком стоял хозяин. Причем не «за», а именно «рядом». Нужно было видеть, как его масляные, как блин, глаза смотрели на очередь перед его прилавком; как будто каждый проданный блин, каждый покупатель был очередной денежной купюрой, которую можно положить в карман! Бррр! Какая уж тут кошка! Конечно, это и есть квинтэссенция бизнеса – делать деньги на удовлетворении потребностей людей, но излишняя вульгаризация процесса, имхо, делу может повредить, как вышло в том случае. Блины-то мы съели, а неприятный осадок в душе остался.
В этом контексте человечество вполне можно разделить на два больших класса – тех, кто делает деньги и тех, «на ком» их делают. Первых принято называть капиталистами и эксплуататорами. Вторых – пролетариями. Водоразделом, насколько позволяет мне судить весьма поверхностное знакомство с марксизмом, в XIX веке было принято считать отношение к средствам производства. Ну, например, у капиталиста есть станок, помещение куда его установить, а у пролетария нет ничего, кроме рук, которыми он на этом станке может работать. Однако осмелюсь предположить что и тогда, и особенно сегодня главное отличие между классами не в этом. Эпоха интернета и доступных компьютеров уравнивает шансы на успех представителей двух классов, как никогда раньше. Оно, на мой взгляд, – в отношении к деньгам, к капиталу. Главное, что делает капиталиста капиталистом – деньги. Деньги, чтобы купить или арендовать станок, построить или снять помещение, нанять работников, короче, организовать дело так, чтобы оно приносило прибыль и умножало капитал. Деньги же пролетария идут исключительно на удовлетворение его нужд, т.е. тратятся на 100%, что делает его полностью зависимым от капиталиста, заставляя его работать ради пропитания.
В этом-то, на мой взгляд, и заключается основная проблема пролетария. Как тогда, в XIX веке, так и теперь. Деньги капиталиста идут на умножение капитала, деньги пролетария – на потребление и через потребление на умножение прибыли капиталистов. Причем, это практически не зависит от размера заработной платы пролетария. Все, что получено пролетарием, будет потрачено в том же месяце или в лучшем случае в течение года. Я много раз убеждался в этом, участвуя в семинарах и круглых столах по определению достойного уровня заработной платы в разных рабочих аудиториях. Методика определения достойной зарплаты была очень простой – участникам предлагалось перечислить и подсчитать все расходы, которые им необходимо произвести в месяц (крупные статьи учитывались за более длительный период, но также раскладывались помесячно), чтобы ощущать, что они и их семья живут «достойно». Как видите, критерий абсолютно субъективный. Интересно было наблюдать, как раз за разом участники семинара перечисляют элементы потребительской корзины, спорят о количестве пар туфель, брюк, марке автомобиля и размере процентов за кредит в месяц с одной лишь целью – прийти к заветной сумме зарплаты, получая которую работник мог бы находиться в мире с самим собой, ощущая себя достойно вознаграждаемым за свой труд. В разных аудиториях эта цифра варьировалась от 25 до 100 или даже 200 тыс. рублей в месяц. Часто модераторам приходилось даже стимулировать фантазию участников, поощрять их быть смелее в своих материальных желаниях. Объединяло же все аудитории одно – независимо от величины подсчитанной таким образом достойной заработной платы, баланс работника к концу года выглядел одинаково: в нем не было капитала и сбережений, однако было много обязательств и долгов, поскольку достойный уровень жизни предполагал покупку дорогостоящих товаров и услуг в кредит с ежемесячной выплатой процентов. С другой стороны, понятие «достойная жизнь» почему-то не предполагало возможности получения дополнительных доходов с сэкономленных с достойной заработной платы денег, или капитала. Хотя, согласитесь, при зарплате в 100, а тем более 200 тыс. рублей, такие возможности становятся реальностью. Редкостью было вложение денег на даже срочный депозит под проценты, не говоря уже о таких, более продвинутых инструментах преумножения капитала, как ПИФы, акции (хотя бы собственного работодателя), покупка недвижимости, драгоценных металлов и т.д. или просто вложение сбережений в пенсионный фонд, обеспечив себе более быстрый и комфортный выход на пенсию. Почему-то пролетарии упорно не хотели выйти за рамки собственной ограничивающей модели доходов, даже теоретически имея такую возможность финансово! Причина очевидно проста – отсутствие специальных знаний и финансовой грамотности, давно обычной для пролетариев развитого капиталистического общества. Не всех, конечно, – и на западе большинство наемных работников живут от получки до получки – а только продвинутых, или, как говорят американцы, «смарт». Да и организаторы семинаров, как правило, ставили целью не ликвидацию финансовой неграмотности, а вооружение работников аргументами для соответствующих требований в коллективных переговорах.
Пожалуй, единственный объект инвестиций, включенный в перечень ежемесячных расходов, приличествующих «достойной» жизни, оказалась плата за образование детей. Практически все участники семинаров хотели видеть своих детей получающими престижное высшее образование, которое дало бы им возможность вырваться за пределы пролетарского класса, стать высокооплачиваемыми специалистами и менеджерами. Или самим стать капиталистами, подняв планку достойной жизни на новый порядок. Что не говори, а любовь к собственным детям – инстинкт более сильный, чем прививаемое извне классовое чувство.
В заключение позволю все же высказать «крамольную мысль». А так ли уж это плохо, если работник помимо собственно заработной платы имеет еще один или несколько (!) источников дохода, не зависящих от его работодателя, будь то прибыть от игры на бирже, сдачи квартиры или продажи овощей с собственного огорода? Или даже собственного бизнеса по ремонту автомобилей, установке кондиционеров или интернет-магазина? Делает ли это его менее пролетарием, менее ценным для профсоюзного и рабочего движения? Или имея более устойчивый финансовый тыл, «смарт» пролетарий сможет быть увереннее в общении с работодателем, а значит, добиваться большего? Все же сознательно и принципиально оставаться на нижнем уровне пищевой цепочки – перманентным объектом бизнеса (т.е. источником прибыли) для других – заслуга, согласитесь, весьма сомнительная…