Вероятно, из всех постсоветских столиц современный Бишкек – самая советская. Здесь почти не переименовывали улицы, не сносили величественные монументы, не уродовали городское пространство корпоративными небоскребами. В школах до сих пор в ходу учебники, воспроизводящие «историю Киргизской ССР», а в армии еще в последние годы правления Акаева была широко распространена старая форма.
Эти ностальгические знаки – в больше степени результат бедности, чем сознательной политики. Режим жесткой экономии, проводимый сменяющими друг друга местными элитами, просто не оставлял возможности серьезных инвестиций в государственную идеологию. Хватало только на самих себя.
Бедность – главное и определяющее качество этого города.
Здесь зарплата в 200 долларов считается более чем приличной, любой имеющий работу – счастливым человеком, а стандартная взятка сотруднику местной автоинспекции составляет 50 сомов (около 35 рублей). Но главное сосредоточие бедности – в пригородах, где в убогих строениях из самодельных глиняных кирпичей и полиэтилена живут десятки тысяч молодых и злых безработных, приехавших в город из вымирающих аулов.
Энергия и ненависть этих пригородов подарила Киргизии уже две революции – первую, «тюльпановую» 2005 года, и вторую, настоящую и народную апреля 2010-го.
Сегодня, спустя почти четыре месяца, все та же бедность мешает новой власти скрыть ее видимые последствия в самом центре города. Вот разгромленные, наспех заделанные картоном витрины магазинов, кривые надписи «Мы с народом» на которых, очевидно, не помогли их владельцам. Вот следы от пуль милиции и снайперов на стенах домов на Чуйском проспекте. Разбитые обугленные ворота у Дома правительства, остатки баррикад во дворе.Сбитая табличка «Охраняемый объект. В случае несанкционированного проникновения будет применено оружие. Бакиев» (говорят, такие предупреждения с личной подписью висели совсем недавно на большинстве объектов, принадлежавших семье свергнутого президента).
А чуть дальше, на другом конце площади Алатау – сгоревшее дотла здание республиканской прокуратуры.
Мне бы очень хотелось, чтоб так она и осталась, чтобы дыры в бюджете новой киргизской власти стали гарантией сохранения этого строения для потомков, как нетронутые памятники Ленину или бюсты местных персеков времен застоя в городском парке. Как застывший страшный сон всех постсоветских элит – от Астаны и Ташкента, до Киева и Москвы. Как верный знак того, что их можно достать.
…Мы сидим в плохо освещенной мастерской Александра, электрика, умельца и коммунистического активиста. Из 73 зарегистрированных в Киргизии в настоящий момент партий, Коммунистических – две. Одна, считающаяся более умеренной, в апреле открыто выступила на стороне Бакиева и призвала к решительному подавлению «бунта». Ее лидер Масалиев, связанный с предыдущим режимом серьезными интересами в области бизнеса, сегодня находится под следствием. Что, впрочем, не помешает партии принять участие в осенних парламентских выборах и, вероятно, небезуспешно – ностальгия по советским временам все еще очень сильна. Другая компартия, «радикальная», под руководством Клары Ажибековой, в момент революции просто призвала своих сторонников оставаться дома.
Александр считает, что руководство обеих партий поражено коррупцией и озабочено лишь собственной выгодой. Несмотря на предательство лидеров, несколько его товарищей, рядовых активистов, приняли активное участие в событиях 7 апреля. Сегодня Александр и небольшая группа молодежи вокруг него убеждена в необходимости обновления левого движения. Гораздо больше, чем в этой перспективе, Александр уверен в неизбежности нового восстания пригородов.
Летом Бишкек удивительно спокоен. Практически неосвещенные (экономия электроэнергии) просторные парки в центре заполнены отдыхающей молодежью, милиции почти не видно. После Казахстана с его заплывшими жиром вездесущими полицейскими, вымогающими деньги по поводу и без, назойливым вниманием спецслужб и суровым взглядом «Папы» с билбордов через каждые двести метров, Киргизия кажется настоящей территорией свободы.
«Вторая киргизская? Пожалуйста, вот, за качество отвечаю», – продавец из покосившегося грязного киоска выкладывает несколько самодельных дисков с плохо отпечатанными примитивными фотоколлажами.
Из пяти дисков четыре оказываются бракованными. На последнем – почти двухчасовая съемка событий 7 апреля. Позиция оператора – за спинами милиции – не оставляет сомнений в том, с какими целями она первоначально велась. Но революция победила, и сотрудники госбезопасности выбрасывают на рынок все новые свидетельства восстания.
Камера дрожит, старается выхватить из толпы отдельные лица, спотыкаясь следует за передвижениями на площади и перед Домом правительства. Таймер отсутствует, но неумелый монтаж все же создает довольно приблизительное ощущение последовательности событий.
Сначала их несколько сот – молодых, в спортивных штанах и кожаных куртках. Стоят на огромной площади Алатау. Кто-то отзванивает знакомым, призывая выдвигаться из пригородов в центр. Неровно скандируют «Бакиев – кетсын!» Выстрелы, милиция в черных шлемах и с щитами с надписью Police (новая экипировка была закуплена Бакиевым совсем незадолго до революции), слезоточивый газ. Толпа то напирает, то отбегает назад.
Теперь на площади уже больше тысячи. На крышах появляются несколько снайперов. Первые жертвы – но людей все больше и больше. Дед в киргизской войлочной шапке кричит в камеру. Еще больше газа, но толпа напирает. Пара минут – и милиция быстро бежит, бросая щиты и дубинки.
Вся площадь заполнена. Людей из пригородов уже точно больше десяти тысяч. Нет ни лидеров оппозиции (все они были арестованы накануне), ни плакатов. Редкие национальные флаги Киргизии, по одному-два – советских и оппозиционной партии Ата-Мекен. Часть молодежи с оружием и в шлемах, отобранных у милиции.
Центр событий перемещается на Чуйский проспект, на другой стороне которого Дом правительства – за металлической оградой. Теперь милиция держит оборону внутри, оттуда же ведется съемка. «Выходи, сука, на переговоры, убью!» – кричит молодой киргиз в палестинском платке и с автоматом.
Ворота Дома правительства начинает таранить первый грузовик. Шквал огня – пробит бензобак, раненый водитель пытается открыть дверь. Его уносят, и место у руля сразу же занимает следующий. Через какое-то время появляется вторая машина. У ворот падают один за другим люди с пробитыми головами. Бьют снайперы. Камера проезжает по луже из мозгов, прямо перед воротами.
В толпе – пожилая женщина с мегафоном. «Я только что говорила с Москвой – Путин нас поддерживает!» – парни в спортивных штанах радостно потрясают автоматами.
Группа спецназа, ощетинившись, стоит у самого входа в Дом правительства. Это – последний рубеж. На противоположной стороне проспекта десятки тысяч, которым уже почти не страшно. На спецназ, пошатываясь, идет молодой киргиз. Сбрасывает куртку, раздирает рубаху: «Давай, сука, стреляй!» За ним еще один. Выстрелов уже нет.
Размахивая белым платком к спецназу идет пожилая медсестра: «Что вы делаете? Уже сто человек убито!» – спецназовцы молчат.
Толпа на руках несет испуганного человека в дорогом костюме в желтом галстуке. Это первый освобожденный из тюрьмы оппозиционер. Он поднимается на грузовик, голос его постепенно становится все более уверенным.
Конец съемки. Совсем скоро дворец будет взят восставшими. Революция подойдет к своему концу, захлебнется в пестроте лидеров, интригах свергнутых и победивших кланов и, наконец, в крови Оша, оказавшейся выгодной всем – и местным элитам, и до смерти перепуганным диктатурам соседних стран.
Эта революция не привела к смене исторических формаций. У нее не было своей программы, своей партии. У нее не было даже своего языка. Но, тем не менее, она была настоящей.
Не обладая ни политической традицией, ни организацией, десятки тысяч людей, молодых бедняков с окраин – смогли по-настоящему поставить главный вопрос любой революции, вопрос о власти, находившейся, пусть и на несколько часов, в их руках. А правильно поставленный вопрос – это уже половина ответа.
