В начале этого года РПЦ решила возродить традицию празднования годовщины победы над Наполеоном. Как сказал в интервью «Эху Москвы» замглавы отдела внешних связей РПЦ МП иеромонах Филипп: «Главным мотивом молебна является благодарность богу за спасение Отечества, за то, что бог помог русскому народу отстоять независимость и помог Европе освободиться от последствий Французской революции».
Итак, «освободиться от последствий Французской революции» – где-то в черносотенных агитках столетней давности что-то подобное уже мелькало. Мне же эта фраза вспомнилась как раз во время прогулки по парку декабристов Южного Общества в Каменке, где, как водится в маленьких городках, «освобождение от последствий Французской революции» ощущается особо ярко. Некий неофеодальный тренд местных «сеньоров» проявляется как в осознании ими практически полного господства над «душами» местных жителей, так и в китчевых «замках-особняках» с невесть откуда взявшимися гербами. Из всех предприятий здесь на полную мощность (постоянно расширяясь) работает лишь ликеро-водочный завод.
За ликвидацией последствий Октябрьской революции как-то незаметно настала очередь Французской с ее Liberte, Egalite, Fraternite, правами человека, презумпцией невиновности и прочим наследием.
«Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах», – твердила мне с детства со стены «Декларация прав человека и гражданина», но чем именно наполнен термин «право» было непонятно.
Как-то, когда я прогуливал школьный урок литературы, мне захотелось почитать «Великую Французскую революцию» Кропоткина, которую уже неделю до того таскал в рюкзаке.Безмятежно присев на газоне перед областной администрацией, я листал казавшуюся нудной книгу пока сверху не выросли два патрульных. До этого случая мне сталкиваться с ними просто не приходилось. Поэтому, когда один из них, наступив на раскрытую на предисловии книгу, спросил: «Ты что охренел?» – я испытал искреннее удивление. До 16 лет мне практически не приходилось сталкиваться с проявлениями грубости, насилия и произвола, сознание относило их скорее к миру беллетристики. Да и вообще «несовершенство окружающего мира», существование в нем болезней, насилия и смерти стало проявляться, как на фотобумаге, уже позже. «А что, я не имею права?» – только и удалось мне тогда выговорить от удивления. Осмотрев себя с головы до ног я действительно не нашел в себе ничего, конфликтующего с законом.
В чем заключаются мои права – популярно «объяснили» в участке, и окружающий мир потерял часть своей привлекательности.
Федор Михайлович довершил «правовое грехопадение». Одновременное чтение школьно-программного «Преступления и наказания» и кропоткинской «Великой Французской революции» вызвало, помнится, ощущение крайней реакционности Федора Михайловича, завуалированной попытки «освободиться от последствий Французской революции», ассоциируемой в XIX веке с якобинским террором и Бонапартом как следствиями «прав человека» и борьбы радикальных групп с ростовщичеством.
Вплоть до Октябрьской революции на жестокости и репрессиях Французской революции концентрировалась критика «Liberte, Egalite, Fraternite». Ведь XIX век, простите за банальность, это когда не было ХХ. Ужасы Французской революции муссировались не одно поколение, дискредитируя всяческие протестные настроения. В ХХ же веке удар критики пришелся преимущественно на последствия Октябрьской революции.
Современные официальные военные парады 14 июля с барражирующими истребителями французских ВВС лишь календарно связаны с событиями 1789 года, когда третье сословие осознало: «а ведь мы можем». Случилось то, что казалось немыслимым – пала Бастилия.
Дело-то не в тюрьме-крепости. Ее и так собирались сносить. Еще в 1784 парижский архитектор предложил план сноса Бастилии, ставшей для казны обузой. На ее месте планировалось разбить площадь Людовика XVI, эскиз которой и был представлен Королевской Академии незадолго до штурма. Но целью была не сама тюрьма, где томились 7 узников, преимущественно аристократов, замешанных в финансовых махинациях (де Сада перевели в другую тюрьму за несколько дней до этого).
Порох, хранившийся в подвалах Бастилии – то, без чего невозможен был, говоря словами Жижека, этот «знак, указывающий на возможность свободы» ("Use your illussions"). Национальная гвардия маркиза Лафайета, созданная из рабочих парижских предместий параллельно королевской армии, захватив накануне оружие, не имела пороха. А слухи о планирующейся отставке реформатора Неккера (министра финансов) и приближении королевских войск вынудили Камиля Демулена призвать граждан к оружию («К оружию, граждане!»). Огнестрельное оружие, как известно, без пороха бесполезно, а порох – в Бастилии. И по призыву Демулена 800 национальных гвардейцев повел к Бастилии армейский стирщик белья Пьер Юлен. Гарнизон из 32 швейцарцев и 82 ветеранов-инвалидов несколько часов отбивал штурм гвардейцев, которые потеряли 100 человек убитыми и 115 ранеными. Но, по свидетельству Ипполита Тэна, гарнизон затем был напуган собравшейся многотысячной толпой зевак («здесь весь Париж»), запрудившей окрестные улицы, дабы поглазеть на представление. Зрителей спутали с участниками. При попытке подорвать пороховой склад подчиненные выбили факел из рук коменданта и сдали Бастилию. Коменданта Лонэ обезглавили и его голову на пике пронесли по улицам города.
«Это бунт?» – «Нет, это революция», – сообщили на утро проснувшемуся Людовику, который год спустя и сам принял участие в празднованиях годовщины падения Бастилии, надев триколор.
Из разобранной на камни Бастилии предприниматель Пьер-Франсуа Палуа построил мост «Конкорд» и ряд особняков (в том числе и для себя). А на месте Бастилии, по легенде, появилась табличка «Здесь танцуют».
Но третье сословие получило порох и возможность требовать права. В популярной тогда брошюре аббата Сийеса говорилось: «Что такое третье сословие – все. Чем оно было до сих пор – ничем. Чем оно желает быть – чем-нибудь». Все только начиналось. По словам того же Демулена незадолго до казни: «12 июля (за два дня до штурма Бастилии) нас было может всего 10 республиканцев в Париже».
Всю сложность последовавших попыток переустройства мира по новым принципам – не имея перед глазами схем и примеров (за исключением устаревших античных), методом проб и ошибок – сложно себе представить.
Уже позже, в 1813 году, парижане шутили «Liberte, Egalite, Fraternite замерзли в России». Но всего через 12 лет они проросли в Петербурге и Каменке. Так как, по словам Пестеля: «…все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить».
И даже 100 лет спустя (во время 1-й мировой) лозунги о спасении «Франции – колыбели революции» повлияли на многих левых, в том числе и на Кропоткина, вставших на позиции социал-патриотизма.
Так и на современную Российскую Федерацию привычно ориентируются многочисленные повстанцы стран третьего мира (хотя здесь все сложнее).
Избавившись от последствий Октябрьской революции, возникла необходимость избавляться и от последствий Французской. Сказав «А»…
Запущенный парк в Каменке, грот декабристов Южного Общества («которые страшно далеки были от народа»), покорителей Франции, впитавших от побежденных «Liberte, Egalite, Fraternite».
Выходящая из музея делегация местных полуфеодалов-получиновников обсуждает экспозицию: «Да, мебель классная, но старая. Такую разве что на дачу…».
По словам бабушек-смотрительниц, (ныне бывший) губернатор области, посетив как-то музей и выслушав жалобы на отсутствие отопления, произнес фразу вполне в духе «освобождения от последствий Французской революции»:
«Продать бы вас всех, да кто ж вас купит».
