Они украли наши тела. Работа в Израиле
В начале 1990-х годов я оказался в Израиле. Так сложилось, что несколько лет я работал на израильских предприятиях — мыл посуду в ресторанах, убирал улицы и парки, мыл автобусы. Я был неквалифицированным рабочим. Это оказалось чем-то абсолютно новым для меня, хотя в России я успел несколько месяцев проработать на почте.
Тогда более миллиона евреев уехали из стран бывшего СССР. Большинство стремились в США и Германию, но израильское лобби перекрыло это трассу, использовав все свое влияние на американских и немецких политиков. Воинственный Израиль нуждался в рабочей силе и будущих солдатах, а так же в новых еврейских эмигрантах для своего демографического противостояния с арабами.
Израиль использовал русских ученых и инженеров для развития хайтек-индустрии. Собственные школы в Израиле плохие, университетов и исследовательских центров немного. Вместо того, чтобы вкладывать большие средства в образование, оказалось выгоднее импортировать дешевую высококвалифицированную рабочую силу. Русские инженеры и математики стали мотором развития знаменитого изральского хайтека. Собственное российское государство никогда не умело по-настоящему эффективно использовать имеющиеся в его распоряжении огромные интеллектуальные ресурсы — это относится и к Советскому Союзу, и к пост-СССРовской России.
Однако, русских специалистов в Израиле оказалось так много, что около половины из них вынуждены были стать мусорщиками, рабочими на фабриках или же пополнить ряды безработных. Они воспринимали происходящее как катастрофу. В школах над русскими детьми систематически издевались, в то время как на рабочем месте над их родителями издевались израильские хозяева и менеджеры. Израильятне замечали, что у русских “поголовно куплены дипломы”, что “их женщины — шлюхи, которые спали с гоями (неевреями – прим.)” и, что после того, как в страну приехал миллион русских евреев, улицы стали гораздо чище, поскольку русские стали убирать за местными мусор.
Впрочем, у меня не было высшего образования, поэтому сам по себе труд мусорщика или рабочего не казался мне унизительным.
В сердце мира
Мы работали по 8 часов в день, но дорога из дома на работу и обратно занимала еще 2 часа и нам ее не оплачивали. Иногда рабочий день превращался в 10- или 12-часовой. Начальство обещало увеличить выплаты за дополнительные часы. Но иногда бывало так, что мы вовсе не получали оплату за них.
Работа под палящим ближневосточным солнцем не столько трудна для тела, сколько утомительна для души, хотя тяжелый раскаленный свет, падая на голову, вызывал боль и раздражение.
Но хуже всего было хамство израильских начальников, особенно на одном из предприятий, которым руководил бывший военный.
Рабочий класс Израиля очень разнообразен. Русские евреи и просто русские составляли тогда значительную его часть. Но вместе с нами работали палестинцы с оккупированных Израилем территорий, болгарские евреи и нелегальные трудовые мигранты из Восточной Европы. Я не видел ни одного чернокожего эфиопского еврея. Хотя эта община подверглась при переезде в Израиль страданиям и вынесла много издевательств со стороны сионистов. Она считается одной из самых бедных в Израиле, но среди рабочих я их не встречал. Возможно, это объясняется тем, они получали в то время достаточно высокие пособия, позволявшие им не работать.
Иногда с нами работали израильтяне из бедных семей мизрахим (восточных евреев) или белые евреи-ашкеназы с психическими проблемами. Были и израильские преступники, выполнявшие принудительные работы.
Таким был мир в котором я жил и работал несколько лет. И этот мир перевернул все мои представления об обществе и политике.
Мне было 20 лет. Я приехал в Израиль убежденным сторонником либеральной демократии. Я считал, что тоталитарная система СССР ужасна, в то время, как парламентаризм и многопартийность создают условия для реального народовластия. Я был уверен в том, что рыночная экономика создает комфортные условия для людей. Все оказалось дерьмом. То есть, я не имел никаких оснований думать лучше об СССР, который я хорошо помнил. Но западная или израильская система не имели ничего общего с моими представлениями. Очень быстро все мои убеждения были уничтожены.
И не только потому, что люди, участвующие в выборах раз в 4 года, не имели реальной власти. То, что политики и олигархи решают в политике все, а простые люди не решают почти ничего, стало ясно очень быстро. Но дело даже не в этом.
Больше половины моего времени отнимал монотонный труд. Мы, рабочие, находились в абсолютной зависимости от начальников. Они постоянно оскорбляли нас, они могли уволить нас в любой момент. Они тщательно следили за нами, и при этом большинство из них не делали вообще ничего. Они были грязными паразитами. Это мы чистили улицы, убирали помещения, сажали в клумбы цветы, убирали помещения, строили дома, трудились на фабриках. Мы были фундаментом системы и, одновременно, самыми бесправными ее участниками.
Монотонный труд изматывал тело и разум. Когда возвращался домой, сил хватало только на то, чтобы спать. Но работа не оставляла меня даже во сне, она мне стала сниться! Это был ад, из которого невозможно выбраться.
О какой свободе могла идти речь в таких условиях? О какой демократии? О каком национальном государстве? Пустое! Глупости, не имевшие ни малейшего отношения к реальной жизни. У нас отняли разум, отняли тела, которые больше нам не принадлежали. У нас отняли чувство собственного достоинства.
Мы постигали реальность. Мы находились в самом сердце мира и это сердце было испорченным.
Большинство людей на планете жили и до сих пор живут именно так. В таком случае, о чем говорят либералы или национальные движения? Все их идеи — либо игрушки для состоятельных людей, либо ложь, не имеющая ни малейшей связи с реальными проблемами большинства.
Мы ненавидели боссов. Ненависть переполняла нас. Но ненависть была парализована страхом. Мы редко с спорили с менеджерами, опасаясь увольнения. Поэтому открылся другой канал для ненависти, направленной на другие этнические группы, на арабов, на ортодоксальных евреев и т.д. Я до сих пор убежден в том, что подобные настроения создают вовсе не СМИ, хотя они необходимы элите для того, чтобы усиливать их. Этническая ненависть, которую видел я, была всего лишь результатом вытеснения и переноса классовой ненависти, ее выходом в безопасное русло. Палестинцы и болгары были точно такими же жертвами, но многим русским оказалось удобнее закрыть на это глаза.
Парадоксально, но факт: трансформированная перенесенная классовая ненависть, превратившись в национальную, усиливала власть менеджмента. Этнический и расовый раскол парализовал коллективную активность работников.
Я думаю, этот трансфер был и остается важным способом для психологической атаптации работников к капитализму. Национальная ненависть необходима системе, поэтому я не верю в лицемерную политкорректность, как не верю в буржуазную демократию.
В поисках выхода
Но тогда где выход? Сознание искало его. Советский Союз только заменил одного начальника другим, поставив на место частного хозяина и его обслуги государственного директора, но он не уничтожил фабричную диктатуру. Значит, настоящая свобода есть власть рабочего собрания и органов самоуправления, которые ему подчиняются. Меня заинтересовал опыт польской Солидарности 1980-1981 гг. Именно Солидарность противопоставила трудовое самоуправление как советской систме, так и капитализму.
К счастью, мне повезло. Я назвал начальника ублюдком и меня уволили. Я устроился на новое место, где платили меньше, но моим новым начальником оказался араб по имени Нидаль. Первым делом я сказал ему, что мне глубоко противны сионисты, и если он думает, что я поддерживаю тех, кто издевается над арабами, он ошибается.
Нидаль никогда не встречал евреев с такими взглядами и был шокирован. Он отвез меня в небольшой чистый парк, который превратился в мое постоянное рабочее место. Делать там было абсолютно нечего. Я сидел в тени (мусорное ведро на тачке с колесиками и метла стояли рядом) и читал книги: историю польской Солидарности, историю Древней Греции (меня заинтересовала прямая демократия полиса), историю Востока, где я надеялся обнаружить корни деспотии, работы Фромма, Маркузе…
Впрочем, меня заинтересовали тогда и идеи внутреннего освобождения человека от царящего в мире ада, поэтому я читал работы по истории искусства, проповеди Мейстера Экхарта, и, особенно, книги индийского философа и йогина Ауробиндо Гхоша.
Знакомство с израильскими левыми
Меня так же заинтересовали критики капиталистической системы, израильские левые и анархисты. Но и те и другие стали огромным разочарованием.
Помню Ури Авнери, одного из отцов-основателей Израиля, еврейского фашиста (он симпатизировал некогда Третьему рейху), позднее ставшим леваком и сторонником мира с палестинцами, помню его выступления. Он говорил против израильской оккупации, поддерживал создание палестинского государства и уход израильской армии из Газы и Западного берега реки Иордан. Я не поддерживал оккупацию. Я ничего не имел против палестинцев. Но все это не имело никакого отношения к реальности, в которой я жил и никак не могло ее изменить.
Самым большим разочарованием стали израильские, а позднее и западные анархисты. Теоретически, анархизм означает борьбу за прямую трудовую демократию радикальными методами прямого действия. По крайней мере, так это видели Бакунин и Кропоткин. Некогда анархисты были такими. Но…
Анархисты
Самым приятным из них оказался венгерский еврей по имени Тома Шик. Он питался гнилыми овощами, которые ему отдавали в магазинах торговцы, и, кажется, нигде не работал. Он считал себя пацифистом. Все это было мне несколько неприятно, хотя я признаю право людей на подобный образ жизни. Но он был одним из немногих нерасистов, встреченных мной в Израиле и мне нравилось это. Кроме того, он был чрезвычайно умным человеком, многое знавшим об израильском обществе. Тома Шик помогал молодым людям избегать службы в армии и помог многим, объясняя, что и как говорить чиновникам. Это действительно полезно.
Однажды, увидев у меня в руках книгу Ауробиндо Гхоша, разразился критикой: “Возможно, этот человек был великим революционером, но потом ушел в мистику, это неправильно”. Мне было интересно беседовать с Шиком, не соглашаясь с ним, впрочем, почти ни в чем.
Много позже Тома Шик вернулся в Венгрию и, как мне рассказывали, там погиб в дорожном происшествии.
Но большинство анархистов оказались панками или сторонниками каких-то субкультурных течений: отвратительной “музыки” и антифашизма. Однажды они подрались на митинге с правыми, затем их арестовала полиция, и вот уже один из этих молодых людей, заливаясь слезами, давал показания полицейским. Многие анархисты Запада, которых я встречал позднее, были субкультурными людьми. Другие оказались сторонниками мирных профсоюзов.
Профсоюзы
Профсоюзы я видел. Некоторые из моих коллег по работе, привилегированные (по зарплате) израильские водители автобусов, являлись членами профсоюза. Профсоюз обеспечивал им какие-то льготы, что, впрочем, не делало их хозяевами. Нас, рабочих, мывших автобусы, в профсоюз не приглашали. Они, держась за свои жалкие привилегии, смотрели на нас как на своих личных слуг, хотя были такими же работниками.
Однажды, пожилого водителя, польского еврея, уволили за какую-то провинность перед начальством. Человек этот очень переживал и мой коллега, мойщик автобусов, молодой бухарский еврей по имени Шолом, выразил ему сочувствие. Реакция последовала мгновенно. Захлебываясь от ярости, израильский профсоюзник заорал: “Кто ты такой, чтобы со мной разговаривать? Что ты вообще можешь в этом понимать?!”
Позволю себе пример уже из России — помню забастовку железнодорожников на Ярославской железной дороге. В Москве на вокзале стояла группа машинистов, бастующих членов профсоюза (справедливости ради, среди них имелись и те, кто не входил в профсоюз официально). На другой платформе собрались в кучку рабочие-мигранты в оранжевой форме, подметавшие вокзал (узбеки или таджики). Они пытались понять, что происходит. Профсоюзникам даже не пришло в голову пригласить их для участия в стачке, позвать на свое собрание, проходившее на расстоянии 50 метров от гастарбайтеров.
Профсоюзы не способны ликвидировать капитализм. Во-первых, они лояльны законам, написанным олигархами, и постоянно обращаются к этим законам. Во-вторых, они могут лишь обеспечивать некоторые привилегии отдельным категориям рабочих, отталкивая других. Профсоюзы создают касты избранных, внося глубокий раскол в класс работников. Причем, данный раскол совпадает еще и с этническим.
Узнавание
Лишь много позднее я узнал, что существовали другие общественные движения. Меня поразила история анархистов Белостока в 1904-1908 годах. Эти люди создали сильную организацию из бесправных еврейских рабочих, организовывали сотни нелегальных забастовок и устраняли наиболее жестоких начальников. Так они пытались подготовить общество (психологически и организационно) к социальной революции. Одновременно они вели агитацию за свои идеалы, добиваясь Золотого века самоуправления на Земле. Но они, в отличие от большевиков, никогда не стремились стать непосредственными начальниками рабочих.
Не меньше меня поразила история рабочих Советов Большого Будапешта в 1956 г: трудовые коллективы оккупировали крупнейшие заводы, создав там самоуправление (выборные Советы от целых коллективов, объединяющие специалистов и рабочих всех категорий, а не только людей определенной профессии).
Возможно, что выход из ситуации капитализма обеспечивается сочетанием первого и второго, т.е. сильной организации, борющейся за идейное господство (но не за практический контроль над работниками) и массового движения автономных рабочих Советов. Впрочем, в таком освобождении явно не все нуждаются. Откровенно говоря, я не воспринимаю многих современных левых или анархистов в качестве противников капитализма. Возможно, их все устраивает…
М. М.
