Картина художника William Buchina.
Насколько велик русский язык, настолько же ужасен современный академический. Запутанность изложения, избыток ненужных терминов и общее усложнение простого — таковы внешние проявления этого псевдонаучного языка. Пороки эти были бы переносимы, если бы тихо отмирали. Однако они воспроизводятся вновь и вновь во множестве псевдонаучных, псевдоучебных и просто аналитических текстов.
Плох или хорош язык изложения, создают его люди. Одни стараются писать просто и ясно, избегая пустых слов и оборотов. Другие поступают наоборот. Они воротят горы тяжелых, нечитаемых предложений, наполняют их сложными категориями и туманными отступлениями. Забавно, что некоторые авторы таких произведений не просто перетаскивают в свои тексты как можно больше иностранных терминов, но придумывают новые понятия. Они могут брать иностранное слово в русской транскрипции и вкручивать его в свои тексты. Как приятно бывает после поговорить о научной новизне этих понятий, якобы позволяющих нам куда-то проникнуть.
Это началось еще в советские времена. Но псевдонаучный академический язык завоевал господствующие позиции не только в гуманитарной, но и технической сфере уже после 1991 года. Ныне им пишутся статьи и книги, и все это сходит за нормальную деятельность ученых и экспертов. Некоторые, особенно «даровитые», даже выучились разговаривать на таком языке. Им кажется, что чем менее понятно они будут выражать свои мысли, тем больший авторитет приобретут.
«Интегральные возможности городского развития могут быть расширены за счет новых факторов, обеспечивающих преобразующий эффект в рамках современной парадигмы», — важно сказала ученая дама на одной из экспертных дискуссий, где участвовал автор. Что она имела ввиду? Никто так и не понял. Но все это пустяки.
Самое страшное случается, когда отцы академического пустословия добираются до учебной литературы. Однажды коллега показала мне учебник математики своего сына. «Посмотрите, что они сделали со старым-добрым правилом «От перемены мест слагаемых сумма не меняется». Посмотрите на этот ужас! От детей требуют это учить наизусть! Неужели все ради того, чтобы поставить свое имя в новой книжице, мол придумали, издали, обновили подходы..?» Мне ничего не оставалось, кроме как заглянуть на указанную с пафосом страницу. А написано там было примерно так: «Изменение местоположения элементов операции суммирования не ведет к изменению первоначально возможного результата расчетов». Возмущение стало мне понятно.
Если бы в СССР подобное было утверждено как текст учебника, то специальные органы имели полное право возбудить дело о вредительстве. Однако учебники для маленьких детей — это полбеды. Подлинный ужас внушают книги для высшей школы. Естественно, не все, но очень и очень многие. Они не предназначены для чтения. Их просто невозможно читать. Когда держишь в руках эти произведения академической мысли, жаль становится срубленных деревьев, что принесли бы нам больше пользы в природном виде, а не в форме бездарных книг. Мы получили бы кислород и тень, а получаем только пыл раздражения, когда пытаемся понять написанное.
В чем же беда современной отечественной академической речи, если подвергнуть её анализу? Во-первых, избыток терминологии — это не главное. Для непонятных слов существуют словари. Для непонятных предложений словарей нет. Создаются же они в сложноподчиненной форме. Этот вид сложного предложения, где логика закручена и не всегда сразу можно понять, где основная мысль, а где побочные соображения автора и смысловые отсылки в дальние стороны. Такие предложения могут стать простыми, если их изменить, но тогда они потеряют свою «прелесть». Они померкнут, станут выглядеть банально, поскольку содержания там де-факто меньше, чем заявлено самим крученым авторским заходом. Это все во-первых.
Во-вторых, тяжеловесные предложения являются нормой академического текста. Ученые авторы не соблюдают старое правило хорошего языка: любишь сложные предложения, не начинай с них абзац и текст. Их можно, а порой просто необходимо использовать в середине абзаца. Заканчивать его ими не стоит. Это создает лишнее напряжение. Большое предложение — кульминация, до которой еще необходимо подняться через ряд малых логически связанных фраз.
В-третьих, необходимо избегать больших абзацев. Некоторые могут быть совсем короткими — на них мозг читателя отдохнет. Но разве такую задачу ставят перед собой отцы академического мусора? Они рассуждают так: если ты, странник в мире людей, взялся за серьезную книгу с трудным и часто громоздким заглавием, ты должен быть готов к тяготам познания. Познание не есть благо в себе, оно исключает удовольствие, оно несет в себе страдание. Потому ты обязан напряженно думать надо всякой фразой автора такого труда, который и зовется справедливо — труд. Вот только редко работы с подобным изложением приносят просветление разуму. Еще древнегреческий философ Протагор учил: «Кто ясно мыслит — ясно излагает». А тот, кто пишет путанным, малосодержательным и крученым языком, явно так же и мыслит.
Что должен ощущать бедный студент или школьник при чтении подобных трудов? Наверное, мысли его должны быть подобными: «О горе мне, рожденному во грехе, от отца — торговца кожами и матери, не знавшей белил, что взялся я за столь сложное дело, как учение. Никогда не стать мне мудрым. Не постичь мне глубин профессорского ученого слова!»
Однако отступать некуда, и молодой человек учится изложению мыслей по предложенному ему академическому образцу. Разве так должно быть? Разве это правильно? Разве допустимо учить людей плохому?
Директор Института глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий как-то рассказывал, как его отец — советский писатель Юлий Кагарлицкий учил сына писать эссе. Он требовал ясного изложения мыслей в простой форме. И добился результата. Зато когда аспирант Кагарлицкий показал своему научному руководителю первые главы диссертации, тот с горечью заметил: «Так писать нельзя, язык слишком хороший. Придется все переделывать». Подобный приговор выносится в наши дни многим молодым людям, которые стремятся ясно и просто выражать свои мысли. Им объясняют, что это не академический формат.
Подобный опыт был и у автора. Моя ранняя работа «Политическое лидерство» была написана в двух видах: академическом и «для людей», в формате, пригодном для чтения. Второй вариант был выложен в сеть и обрел немалую популярность у студентов. Один из них несколько лет назад написал автору, запрашивая совет по курсовой, где использовал текст. Мне было интересно узнать, чем привлекательна эта книга, не казавшаяся мне столь уж ценной, хорошо написанной и во всем верно отражающей реальность. На свой вопрос автор получил бесхитростный ответ: «Там все понятно, совсем не как во многих писаниях по этой же теме, где черт ногу сломит. Использовать удобно, и все».
Применение — это то, о чем авторы тяжелых академических творений, вероятно, не задумываются или размышляют совсем мало. Зато многие из них обучают других людей, прививая им особый академический язык. Конечно, он функционально важен. Он позволяет скрывать дефицит новых идей, убогость содержания и даже нулевую научную ценность тех или иных «новаторских работ». Он не чужд и бюрократии от науки. Потому сомнительно, что чиновники могут исправить положение. Изменять его нужно с другого конца, со стороны общества. Необходимо, чтобы стыдно было писать псевдонаучные опусы, чтобы подлинный научный поиск, добросовестное и легкое изложение знаний ценились и одобрялись. Но не должно ли само общество тогда измениться, отбросив мнимые ценности и заменив их реально важными?
Писать сложными предложениями необходимо. Но писать только ими неправильно. Уметь писать сложноподчиненными предложениями полезно, но лучше их избегать. В школе автор статьи делал это, писал короткими предложениями, стараясь сделать меньше ошибок в сочинении. Повергался за это критике. Но спустя много лет узнал: умение писать маленькими логически связанными предложениями — самое трудное дело, это еще и формат пресс-релиза. Одно время мне выпало даже бремя учить так писать менеджеров по связям с общественностью. Надеюсь, у них все хорошо. Но у страны с ясным языком проблема, и даже не понятно, с чего начать её исправлять.
Может быть, с нехитрых правил, которые стоит сделать общими? Что если хорошим тоном будет начинать текст или абзац короткими предложениями, лишь затем переходя к сложным, и лишь при крайней нужде к сложноподчиненным? Это кульминация, а заканчивать абзацы нужно короткими предложениями. Сами абзацы не стоит делать большими, памятуя: затем они и придуманы. Раньше ведь никаких абзацев письменная речь не знала. Впрочем, как и запятых, точек и пробелов между словами. Опытные журналисты рекомендуют при чтении написанного вычеркивать все слова и обороты, без которых можно обойтись. Совет дельный, хотя и переусердствовать можно.
Но довольно ли технических рекомендаций? Может быть, есть что-то еще, нечто важное, что критики академического языка упускают? Явно в тяжелом языке есть элементы личного страдания, например, от отсутствия диалога с аудиторией. И тогда, может быть, человек накручивает еще больше, воображая, будто бы «великие знания» не всем должны быть доступны, что они элитарны даже по форме?
«Люди знания» пишут кривыми и громоздкими предложениями не только потому, что не умеют писать лучше или были сбиты с пути непутевыми наставниками. Путаность изложения — результат путаности мыслей, душевных проблем, а точнее, роя психических противоречий.
Страхи, болезненные амбиции, любовные неудачи и еще тысяча жизненных «мелочей» переплетены в головах академических путаников. Однако еще древние римляне знали, что человек думающий рационально способен разобраться и в себе, и в окружающем мире. Потому переучивание с дурного языка изложения на качественный — дело психотерапевтическое. Меняя собственный язык, возвращая его к подлинной логике, легче будет распутать и узлы личных неурядиц.
И все-таки, с чего нужно начать? А начать нужно с реабилитации удовольствия. Знание — не источник страдания. Получение его должно доставлять людям радость, а потому нормы академического языка нужно изменить. Нынешнее господство уродливой формы знания над самим знанием губительно для него. Оно мешает развитию общества. Мешает ему решить собственные, социально-экономические проблемы.
