Гуманитарным наукам довольно часто приходится становиться жертвами очередной атаки, инициаторы которой тщетно стараются доказать, будто философия или, например, история не являются науками. На этой ниве намедни попробовал себя и один из авторов «Рабкора» Дмитрий Рукавишников в любопытной статье «Битва за историю».
Что же хочет доказать ее автор? В первых же строках он сообщает читателю о том, что в беседах со знакомыми историками он утверждает, будто история не наука, после чего его оппоненты «начинают яростно спорить». К сожалению, товарищ Рукавишников не сообщает, в чем конкретно состоят их аргументы, ибо сделай он это, нам, возможно, и не пришлось бы писать данный ответ.
Далее, крайне любопытно и то, что, рассуждая о критериях, позволяющих относить то или иное знание к научному, автор напоминает нам о таком известном деятеле прошлого, как русский «философ» Василий Розанов, который, мол, детально и ответственно изучил этот вопрос. Да-да, речь идет о том самом человеке, который во время процесса по скандальному в начале XX века «делу Бейлиса» выступал с настолько ужасными публикациями в черносотенных газетах, что Религиозно-Философское Общество, в котором он состоял, призвало Розанова выйти из своих рядов. Знаток тонкостей научного знания, работы которого с симпатией упоминает Рукавишников, писал, что иудеи совершают ритуальные убийства и им требуется жертвенная кровь. Не самый убедительный авторитет…
Кроме того, автор «Битвы за историю» в своей аргументации по поводу ненаучности истории, говорит еще и о том, что она, в отличие от физики или биологии, не может похвастаться таким качеством, как прогнозируемость. Проще говоря, не выходит у нее предсказывать. Подобные доводы вызывают неподдельное удивление, ибо любой разумный человек знает, что история — это наука о ПРОШЛОМ! О каком прогнозировании тут может идти речь? Более того, проводя сравнения с естественными науками, Рукавишников сильно передергивает факты, говоря, например, о том, будто ботаник может сказать, в какой день в будущем году зацветут ромашки. Но это неверно, и вряд ли этот гипотетический ученый рискнул бы делать столь смелые предсказания. Скорее он назвал бы некий временной отрезок, в который растения начинают цвести, и сделал бы поправку на такие капризы климата, как, например, заморозки, осадки и прочее. Стало быть, и ботанику вычеркнем из списка подлинных наук?
Сомнительна также и ссылка на Древний Египет, которая на самом деле крайне похожа на завуалированный пересказ «Фараона» Болеслава Пруса, а точнее той сцены, когда жрецы стращают народ солнечным затмением. Спору нет, с художественной точки зрения произведение замечательно, но все же если берешься опровергать научный статус той или иной дисциплины, то, возможно, стоит приводить примеры из реальной жизни.
Пишет автор и о Темных веках Средневековья, когда, по его словам, «развитие науки прекратилось даже для ограниченного круга посвященных», а занятие ею было опасным для жизни. Конечно, глупо утверждать, что в указанный период наука развивалась бурными темпами, однако говорить о том, что она остановилась вообще, тоже нельзя. Один из авторов теории о шарообразности Земли Беда Достопочтенный жил как раз в Темные века, равно как и Павел Диакон, оставивший потомкам сочинения, в которых весьма интересным образом (допуская существования гигантских водоворотов) пытался объяснить природу морских приливов.
Далее автор пишет, что хотя накопление исторических знаний происходило и в Средневековье, их никто не анализировал, разве что весьма поверхностно.
«Изучение истории представляло собой перечисление дат вкупе с историческими анекдотами и описанием деятелей той или иной эпохи; именно им — предводителям, императорам и вождям — отводилось главное место, и именно особенностями их характеров, как правило, объяснялись все «загогулины» исторического развития. Никаких попыток выявить его объективные закономерности не предпринималось фактически вплоть до XIX столетия», — пишет Рукавишников, тем самым впадая в неожиданное противоречие.
Раз в описании тех или иных событий древние историки объясняли особенности исторического развития чертами характеров тогдашних императоров и вождей, значит, анализ все-таки имел место, пусть и не объективный. Тем более он не был поверхностным, если вспомнить, например, труды Евсевия Кесарийского или «Англосаксонские хроники».
К какому же выводу приходит в итоге Рукавишников? Он убежден: историю отличает некая содержательная пустота — «при всем обилии данных из них не делается никаких выводов». Подобный тезис представляется особенно спорным, так как уж чего-чего, а выводов историки делали из обработанных ими данных весьма и весьма немало. Тем более, если наш оппонент полагает себя человеком левых взглядов, то ему должно быть известно, что тот же исторический материализм не ограничивается не только выводами, но даже и прогнозами, которых страстно требовал от необоснованно раскритикованной науки Рукавишников.
«Представьте себе инженера, который знал бы устройство тысячи мостов, но не мог бы при этом построить и одного. Какой была бы польза от этого знания?» — интересуется тем временем Рукавишников, очевидно, сравнивая историков с тем самым техническим специалистом.
Однако инженеры мостов не строят — этим заняты рабочие: сварщики, крановщики и так далее. Задача инженера здесь — создать проект строения, просчитать все так, чтобы оно не рухнуло, и, возможно, обосновать необходимость именно той, а не иной конструкции. Если он этого не может, значит, мы имеем дело просто с профнепригодным специалистом.
И последнее, на чем хотел бы остановиться автор этих строк, так это на тезисе, который также продвигается в «Битве за историю», а именно, что историю пишут победители. Это, по мнению Рукавишникова, окончательно дискредитирует историю как науку, ибо при таком раскладе установить истину вроде бы невозможно, так как любая летопись оказывается ангажированной в пользу той или иной силы, действовавшей в указанный период.
Проблема в том, что тезис про победителей историкам прекрасно известен, и они, естественно, принимают его во внимание, когда изучают то или иное событие или период. Разумеется, их работа заключается не в слепой вере любому письменному источнику, но в анализе оного и сравнении с другими.
Рукавишников пишет, что когда гипотетический деятель захватывал власть или просто побеждал врагов, то поручал летописцам все описать таким образом, чтобы он выглядел героем, а его противники были представлены исключительно в темных красках. Однако если это правило столь абсолютно, откуда взялись и как сохранились труды того же Бартоломе де Лас Касаса, описавшего зверства Конкисты по отношению к индейцам? Этот человек объективно принадлежал к «победителям», что не помешало ему писать свою историю совсем не так, как того хотели бы его властители. Дошли до наших дней даже некоторые труды катаров, практически тотально уничтоженных совместными усилиями феодалов и церкви. Более того, несмотря на сожжение всех сочинений римского императора Юлиана Отступника, мы опять-таки можем найти отрывки из них в трудах его критиков. Подобных примеров тьма-тьмущая.
Так не переоценивает ли автор «Битвы за историю» так называемых «победителей», которые лишь пытаются (иногда успешно), писать историю, и не окажемся ли мы в ситуации повсеместного неведения, если согласимся с ним? Не разумнее ли будет отказаться от легковесного технарского скепсиса в отношении гуманитарных наук и не рисковать внезапно оказаться в числе сторонников «Новой хронологии»?
