Проводить исторические аналогии — дело рискованное и часто неблагодарное. Тем не менее, современная Россия — если не весь мир целиком — очень сильно напоминает себя же столетней давности. Экономический кризис, торжество реакции и… декаданс. Впрочем, декаданс не настолько жестко привязан по времени — свой декаданс знала Россия и при Александре III, и на исходе советской власти. Так или иначе, современный декаданс и декаденты вполне заслуживают того, чтобы на них подробно остановиться — тем более, что в их влияние велико — хорошо это или плохо – в левой политической среде. Сразу определимся, что под декадансом мы понимаем не только пласт художественной культуры, но и определённый образ жизни.
Итак, французское слово «decadence” означает «упадок» и использовалась оно поначалу как ругательное по отношению к новым, часто возмутительным с классической точки зрения явлениям искусства. Но, как часто бывает, адепты нового течения подхватили ругательство и превратили его в своё знамя. Так было с «проклятыми поэтами», панками и, конечно же, с декадентами. «Проклятые поэты» — Шаль Бодлер, Артюр Рембо (не путать с Рэмбо), Поль Верлен и другие — упомянуты здесь далеко не случайно, ведь именно они и были певцами декаданса XIX века, декаданса, ещё не видевшего ужасов Первой Мировой Войны. Соответственно, и протест их был направлен скорее против губительного своей пустотой буржуазного самодовольства, глупого мещанского оптимизма.
Первая Мировая Война и носившийся в воздухе дух революции породил совсем других декадентов — это и немецкие экспрессионисты, такие как поэт тоски и печали Георг Тракль, и возникший в нейтральной Швейцарии, в среде бежавших от ужасов войны художников и поэтов дадаизм, и его дальнейшее развитие — сюрреализм. Основатель дадаизма Тристан Тцара в манифесте 1918 прямо говорит: «Если жизнь — это дурной фарс, лишенный цели и изначального порождения, и раз уж мы полагаем, что должны выбраться из всей этой истории чистыми, как омытые росой хризантемы, мы провозглашаем единственное основание для понимания: искусство».
В России же за полвека сменилось сразу несколько художественных течений, так или иначе причастных к декадансу или воспроизводящих декаденский образ жизни. Началось всё с того, как со сцены ушли демократические писатели 50 — 60 годов, знакомые нам по школьной программе в лице Некрасова, Белинского и других, а также певцы чистого искусства Тютчев и Фет. Их место заняли практически неизвестные современному читателю поэты-декаденты, такие как Семён Надсон. На рубеже веков подводные течения оформились в мощнейшую волну Серебряного века: Сначала на русской почве пышно расцветает заимствованный из-за рубежа символизм в лице Брюсова, раннего Блока, Мережковского и других, а затем на его основе появляется специфически русский акмеизм, созданный Анной Ахматовой и Николаем Гумилёвым.
Серебряный век не был бы самим собой без вина, кокаина, запутанных любовных интриг — включая гомосексуальные — и самоубийств. Особенно показателен в этом плане роковой мужчина Серебряного века — Валерий Брюсов, разбивший не одно девичье сердце. В частности, в 1913 году от несчастной любви к нему застрелилась юная поэтесса и подпольщица-большевичка Надежда Львова. Это к тому, что не все большевики были исключительно серьёзными людьми с холодным сердцем и железной волей. Впрочем, самой декадентской партией были эсеры — героизм самопожертвования был доведён у них до эстетического любования смертью. Хорошее представление дают стихи Бориса Савинкова, известные сегодня в исполнении группы «Нагноение».
Достойными продолжателями декадентских традиций Серебряного века были разнообразнейшие направления советской художественной культуры, выросшие в первое послереволюционное десятилетие. Начнём с того, что главный поэт Революции — Владимир Маяковский, никогда — даже в самые радостные минуты футуристического энтузиазма не был чужд декадансу. Последний, доставшийся ему в наследство от Серебряного века был его внутренней самоиронией и, возможно, именно он не позволял Маяковскому превратиться в автора пошлых апологетических агиток, коих при советской власти было немало. Декаданс же и поставил точку в земной жизни Маяковского — сжёгшая его изнутри любовь к Лиличке и смутное разочарование в новом мире привели Маяковского к самоубийству — уместнее сказать даже, к поэтическому сэппуку.
Крайне оригинальное развитие идей дадаизма на советской почве представляют ОБЭРИУты — Даниил Хармс, Александр Введенский и Илья Зданевич(Ильязд). Последний писал: «Искусство давно умерло. Моё бездарное творчество — это борода, растущая на лице трупа. Дадаисты — пирующие черви, вот наша основная разница». Противопоставляя себя дадаистам, Зданевич одновременно указывает — хочет он того или нет — на своё родство с ними. Илья Зданевич, кстати, также известен как изобретатель «йазыка падонкаф» — второе его название — «олбанский» позаимствовано из пьесы Ильязда «Янко круль албанскай».
Ну а самыми классическими декадентами молодой советской культуры были крестьянские поэты в лице Сергея Есенина и Николая Клюева. Созданный и прожитый Есениным образ кабацкого хулигана не только обогатил собой галерею великих декадентов, но и пустил корни в народной культуре. Не случайно стихотворение «Москва кабацкая» было затем положено на музыку и превратилось фактически в народную песню. Лирическим героям этого бессмертного творения Есенина мог почувствовать себя кто угодно — и запутавшийся в жизни интеллигент, и объятый любовным томлением гуляка-студент, и обыкновенный забулдыга. Надо сказать, что в советскую эпоху городскими романсами стали многие стихи поэтов конца XIX — начала XX века — не только одного Есенина. Этот факт и предопределил поэтическое богатство и эмоциональный настрой этого, по идее, непритязательного жанра. Во многом мы обязаны этому эстрадным исполнителям начала-середины XX века, среди которых в свете нашей темы надо обязательно упомянуть Александра Вертинского. Образ грустного Пьеро, в котором жил и творил Вертинский как нельзя лучше подходил для тех песен, которые он исполнял. Полузапрещённый Вертинский был популярен среди всех слоёв населения даже в самые сытые советские годы — его даже украдкой слушали члены Политбюро. Такую популярность в дальнейшем заслужили, кажется, только два человека — Владимир Высоцкий и Виктор Цой.
Новые поколения советской творческой интеллигенции, сохраняя и передавая богатство русской культуры, неизбежно передавали и вирус декаданса. Декаденты Серебряного века нашли достойных продолжателей в лице Александра Башлачёва, Янки Дягилевой, Виктора Цоя и Егора Летова, чьё творчество в немалой степени задаёт атмосферу современного российского андерграунда — музыкального, художественного и политического. Русское поле экспериментов, при всём его внешнем убожестве обильно унавожено богатейшим опытом предыдущих поколений. Самая главная заслуга нового поколения — вполне себе европейский и даже «барский» декаданс окончательно ушёл в народ: в провонявшие пивом и мочой московские подъезды, в ржавеющие руины сибирских моногородов, в тесноту и бардак студенческих общежитий и неформальских вписок. В те самые места, где действительно живёт боль, пустота и безысходность и которые по-настоящему ждут Революции. Победное шествие декаданса было обеспечено во многом благодаря постсоветской разрухе и тому фантасмагорическому разнообразию дешёвого алкоголя и наркотических средств, которые были освоены российским обывателем: дешёвое пиво и портвейн «три топора», настойка боярышника и асептолин, глазные капли «Цикламед» и сироп от кашля «Туссин+» ит.д. Тут не стоит вопрос, хорошо это или плохо. Однозначно, плохо. Но это есть, и мы что-то должны с этим делать.
Ведь именно ушедший в народ литературный язык декаданса — а не приторные ура-коммунстические агитки — может быть понят широкими массами народа. Может ли быть у декаданса позитивное содержание? А почему бы и нет? В конце концов, многие из тех народных песен, что зовут на борьбу — печальные и с печальным концом. Таковы русские народные песни о Стеньке Разине и Емельяне Пугачёве, такова — увы, приватизированная правым политическим дискурсом — немецкая «Wir sind die Geyers Schwarze Haufen», до краёв наполненная лютой классовой злобой. Но если остался хоть кто-то, чтобы их сочинить и спеть, то, значит, всё не так уж безнадёжно.
В конце концов, можно сколько угодно упрекать современный декаданс в якобы отсутствии позитива, но ничто больше не показывает так убедительно, что современная жизнь невыносимо отвратительна. На Рабкоре уже звучала эта тема — Революция начинается не просто со стыда, но с невыносимой тошноты обычного винтика системы, внезапно для себя осознавшего, что так больше жить нельзя. Едва ли этого эффекта можно добиться с помощью ритуальных песнопений про бесконечно счастливую жизнь при коммунизме. Скорее наоборот, это притупляет боль, низводя её до сравнительно переносимых пределов — и позволяет приспособиться к системе, пускай и с символической фигой в кармане.
Современный российский декаданс крайне разнообразен и использует весь арсенал мировой художественной культуры, и, с другой стороны, покоится на специфически российском бытовом базисе, из которого и черпается вдохновение. Сам этот базис можно назвать по-разному: индустриальная депрессия, жизнь на экзистенциальном ветру или ещё как. Возможно лучшее представление о нём даёт паблик «Экзистенциальная Россия». Хорошим саундтреком к такой жизни будут такие разные со стилистической точки зрения группы как «Адаптация», «Гражданская Оборона», «Necro Stellar», “Церковь Детства», Пикник, Агата Кристи и многие другие. Декаданс освоил и жанр лубка: хороший тому пример — творчество художника Васи Ложкина, сочетающее абсурд и безысходность содержания с нарочитым убожеством и наивностью формы. Мы все — обитатели Кобылозадовска, города, где человек опустился ниже животных, а животные — зайцы и коты переняли все «достоинства» оскотинившегося человека. С другой стороны, существует целое декадентское Движение «Бархатное подполье», которое по-своему переосмысливает традиции декаданса 19-20 веков , представляя особый вид декаданса 21 века — куртуазный декаданс. Регулярно проводимые с 2005 года в Москве фестивали и салоны «Бархатное подполье» породили даже самобытную субкультуру «бархатных».
Причина популярности того же «Зелёного Слоника» вовсе не в запредельном насилии — кинематограф знавал и похуже, а скорее в верно схваченном нерве российской жизни. Надо заметить, что если в XIX веке у декаданса были достойные конкуренты в лице не исчерпавшей ещё своего творческого потенциала классической культуры, основанной на идеалах просвещения, то сейчас всё «разумное, доброе, вечное», что ещё осталось в нашей культуре несёт печать декаданса. Симптоматичное признание сделала одна женщина, случайно прочитавшая одну из книг Эдуарда Лимонова: «Сначала прочитала несколько страниц — и подумала, ну что за гадость. А ночью мне приснился сон и я поняла — это и есть то немногое нстоящее, что стоит читать». Кстати, насчёт Лимонова — при всём уважении к нему как к писателю, нельзя не отметить, что позитивный идеал, выдвигаемый им как политиком на обозрение всему обществу сер, неубедителен и смешон. Всё те же 500 рублей сверх — ничего захватывающего дух. Как-то это плохо вяжется с тем взырывным коктейлем, которым были нацболы в эпоху их расцвета. Надо сказать, что ингридиенты и вправду были убойными: революционные идеи, имперский пафос, молодость и всё это приправленное изрядной порцией декаданса. У этой взрывной волны нехилая инерция — достаточно сравнить самого Лимонова сегодня и того же Виктора Анпилова. И, можно побиться об заклад, что Лимонов до сих пор не превратился в «анпилозавра» не только и не столько благодаря более здоровому образу жизни, сколько благодаря этому юношескому запалу.
Но где же он тогда, этот неуловимый позитивный культурный идеал? Ясно что на его роль не годится ни невыносимо отвратительная российская попса — во всех её проявлениях от Филиппа Киркорова до Дарьи Донцовой, ни, боже упаси, тот клерикальный шлак, что подсовывают нам в качестве национальной идеи. Гельман со своими гельминтами? Никоим образом! И дело не в том, что у здорового человека их поделия вызывают рвоту в физиологическом смысле слова, а в том, что сущностно ни от попсы, ни от православной сивухи все это «современное искусство» ни капельки не отличается. В этом плане показательно творчество пермского писателя Алексея Иванова: романы «Общага на крови», «Блуда и МУДО» и недавно экранизированный «Географ глобус пропил». Разительно отличаясь от несколько вымученного постмодерна Сорокина и Пелевина, книги Иванова содержат в себе естественный заряд декаданса. Просто потому, что правдиво и глубоко показывают реалии провинциальной жизни, где депрессию, боль и пустоту уже невозможно скрыть за пластиковыми билбордами и неоновыми вывесками Москвы и Питера. Впрочем, даже самом центре Москвы можно приобщиться к разрухе и декадансу — стоит лишь свернуть в подворотню одного из старых домов, и вы увидите всё те же потрескавшиеся стены, ржавые трубы, разбитые окна и ворон, копающихся в разноцветном мусоре. Тем не менее, каждое советское здание, подёрнутое тленом и ржавчиной, таит в себе не только прошлую красоту, но и стремление в ещё более прекрасное будущее. И наша задача, не просто подправить покосившиеся стены, но сделать так, чтобы в небо взвились новые башни, шпили и купола. Собственно, это и отличает фантазию распоследнего декадента, от мещанских думок о спокойном и комфортном житье-бытье.
Как видно, у декаданса богатое прошлое и не менее богатое настоящее, но есть ли у него будущее? В конце концов, кто как не Джонни Роттен вопил, что будущего нет, но оно от этого никуда не исчезло. Если же говорить серьёзно, то будущее у декаданса как проявления вечно мятущегося человеческого духа, не способного найти покой и удовлетворение, безусловно, есть. В конце концов, Маркс настаивает, что построение коммунизма есть лишь только начало истории человечества, но никак не её конец. А значит, нас всех ждут страсти, по сравнению с которыми все нынешняя боль, пустота и безысходность — сущие пустяки. Наивному оптимисту в таком мире делать нечего — ровно также как фарисею в царстве божием. Не случайно лучшими катализаторами творческого процесса являются любовь и печаль, но никак не щенячья радость и радужный оптимизм. Так что декадансу — быть! Другой вопрос, что декадентские бытовые практики, производные от вполне себе грубых экономических причин, уйдут в прошлое. В конце концов, вполне возможен декаданс без грязных вписок, асептолина и беспорядочного секса — ровно так же как возможно писать психоделическую музыку без наркотиков. В некотором смысле такой декаданс — в полном согласии с законами диалектики — будет похож на свою изначальную форму, известную нам по XIX веку.
Юрий Малиновский и Иван Щеголев
