От личного – к политическому
Власти, распробовав жизнь в условиях «чрезвычайного положения», с напором бронетанковой машины наступают на личные права жителей и жительниц России. Точечные удары по уязвимым группам – например, ограничения для мигрантов из «депортационного» реестра МВД – сопровождаются ковровыми бомбардировками всеохватных запретов. Например, на «пропаганду деструктивных идеологий». В этих условиях наиболее продуктивной тактикой для оказавшихся в «приграничье тоталитарного» кажется «забыться, умереть, уснуть» – ведь манифестировать своё отношение к происходящему даже с помощью привычных бытовых мелочей становится опасным, почти как зажигать электричество при бомбёжке.
Подобный ступор разрывает на части уже привыкших к регулярной и последовательной работе активистов. Власти вырывают из повседневной жизни важную часть их идентичности – самоопределения себя как легального, но всё же сопротивления. Общество требует лицемерия: ежедневного отказа от свободы быть собой во имя свободы ходить без конвоя. В результате отказ от борьбы ощущается пленом, где нет ничего своего – ни образа, ни действия, ни чувства. И всё же к каждому замку – даже тюремному – есть свой ключ.
Достойный по праву рождения
54 года назад в сборнике «Хроники второго года: освобождение женщин» вышло эссе Кэрол Ханиш, более известное под названием «Личное — это политическое». Историю и самой работы, и отражённых в ней идей можно отправить в Палату мер и весов как эталон смерти автора. Сама Ханиш не озаглавливала свой текст лозунгом. Нет фразы «Личное — это политическое» и в теле эссе. Наконец, многие бы назвали работу деятельницы Женского освободительного движения попыткой политизировать гендерный активизм. Последнее, на наш взгляд, не вполне точно – потому что нельзя сделать лошадь лошаднее, а протон положительнее.
Ханиш считала, что гендерный активизм, выражающийся в простых и повседневных вещах – например, посещении групп психологической поддержки – не нуждается в специальном «превращении в настоящую политику», потому что и так достоин ею называться. Подобная деятельность, по мнению эссеистки, служит реакцией на несправедливые иерархии, навязанные и поддерживаемые теми, у кого есть монополия на принуждение. В доведённой до логического конца форме это значит, что вплетённый в повседневность активизм претендует на низвержение иерархий – опор для власти. А отношения власти — это политические отношения.
Прогрессивные силы понимали, что проблемы угнетения системны, а преодолевать ее придётся на всех уровнях. Вместе с тем активисты не желали становиться «драконами-победителями драконов». Это оказалось сложной задачей в мире, где понятие «насилие» расширялось не менее интенсивно, чем понятие политического — так, статья Гальтуга «Violence, Peace and Peace Research», связывавшая несправедливость и насилие, вышла в 1969 году. В результате был избран путь изменения системы изнутри через трансформацию личной жизни — в том числе политическими средствами. Однако лучший путь — не всегда простой.
Физика, химия и механика неожиданности
Политика в формате «борьбы за личное» не подразумевает молниеносных результатов. Во-первых, она из-за своей асимметричной природы опирается на стратегию непрямых действий в партизанском духе. Партизанская война — в буквальном или фигуральном смысле — может длиться годами, а то и десятилетиями. На ум приходят американские аболиционисты, которым пришлось более двадцати лет дожидаться «лобового столкновения» — войны гражданской — чтобы их идеалы воплотились в жизнь.
Во-вторых, хотя ненасильственное, но регулярное сопротивление гложет структуры угнетения, как ржавчина железо, у бенефициаров этих структур регулярно находится антикоррозийное покрытие. Ханиш могла держать это в уме, вспоминая, как эстетика работающей наравне с мужчиной американки-патриотки 1940-х в следующем десятилетии сменилась эстетикой «домашнего ангела» за белым заборчиком.
Стало быть, помимо «химии», нужна и «физика» — объединение широких масс людей, в повседневной жизни страдающих от таких же форм угнетения. Это полезно не только в силу аккумулирования «потенциальной энергии» движения. Дело в том, что его участники и участницы – по закону больших чисел – будут располагать различным жизненным опытом в других сферах, что можно будет конвертировать в разнообразные инструменты сопротивления.
В результате в критический момент, когда каркас обглодан ржавчиной, а прораб не успел принести краску, потенциальная энергия объединённого механизма способна превратиться в кинетическую и обрушить «дом разделённый» на голову угнетателям. Этим объясняется, почему многие знаменитые революции начинались с «житейских пустяков» — например, хлебных очередей в Петрограде 1917 года или выселения священника в румынском Тимишоаре времён позднего Чаушеску.
Но для того, чтобы такой эффект возымела борьба за личное как политическое, нужен высокий уровень организации, терпение и готовность к построению солидарного сообщества, объединённого чем-то большим, нежели опыт общего страдания. Перемены требуют массовости, а массовость — времени и умения общаться с потенциальными соратниками. «Личное как политическое», интегрируясь в повседневную жизнь и мобилизуя широкий круг индивидов, способно работать на обе эти цели — но обесценивается, когда они теряются в тумане неясного будущего.
Инфляция повседневного героизма
На первый взгляд, борьба, которую ведут прогрессистские – как левые, так и сопрягающиеся с ними леволиберальные и зелёные – силы с опорой на принцип личного как политического, гуманна и легка. В самом деле, она не требует гибели на баррикадах, гниения в окопах или восхождения на жертвенный костёр «профессиональной» политики. Напротив, она предполагает, что вовлечение в активизм приносит каждому индивиду толику пользы – будь то новые бытовые навыки от сортировки мусора, словарный запас и эрудиция после книжных клубов или даже психологическая стабильность благодаря группам взаимопомощи. Тем удивительнее замечать, что по мере углубления глобальных кризисов – от климатического до военно-политического – всё больше поддержки обретают авторитарные популисты. Постеры «Альтернативы для Германии» со вскидывающими руки «домиком» семейными немцами могут показаться забавными в моменте, но перспективы, о которых они свидетельствуют, скорее, пугают.
Одним только дискурсом это сложно объяснить: слишком уж много сил и средств мощные международные организации вложили в популяризацию «малых дел» в самых разных сферах – от защиты окружающей среды до гендерного равенства. Идеи устойчивого развития, опирающегося в том числе на корректирование потребительских привычек, личного восприятия угнетённых сообществ и отношения каждого и каждой к эксплуатации природных ресурсов, продвигались на уровне ООН, что не позволяет считать подход «личное как политическое» маргинализированным и оттеснённым на периферию политики и общественного сознания.
Не до конца подходит и экономическое объяснение. Германия, где поднимается рейтинг АдГ и трещит «брандмауэр от радикалов», Венгрия, где уже длительное время правит Орбан, США, где, несмотря на зубоскальство по поводу «съеденных мигрантами собак», рвётся к власти Трамп (прим. ред. – к моменту публикации уже прорвался), и в Индии, где БДП удерживает парламентское большинство, несмотря на не самые провальные для оппозиции расклады, резко отличаются и уровнями доходов населения, и степенью его социальной защищённости, и проблемами, с которыми сталкиваются национальные и региональные экономики здесь и сейчас. Их объединяет «глобальный кризис», но объяснять популярность авторитарно-популистских сил подобным образом – всё равно, что связывать ураган с покачиванием деревьев. Это не значит, что экономический базис не имеет значения, однако объяснять ситуацию лишь им становится сложным – и эта сложность возрастает по мере фрагментации когда-то считавшегося глобальным мира.
Эти обстоятельства толкают нас обратить внимание на эмоции, которыми награждаются рядовые граждане за активистскую деятельность в пользу, с одной стороны, авторитарных популистов, с другой стороны, прогрессистов, использующих принцип «личного как политического». Последние, на наш взгляд, сталкиваются с двумя фундаментальными вызовами – бесконечности прогресса и существовании в системе власти, где последняя понимается как давление и насилие.
Бесконечность прогресса подразумевает, что символические жесты, которые делают человека спасителем планеты или сторонником равноправия сегодня, завтра превращаются в норму и перестают быть чем-то вызывающим особенную гордость. Повышая общий уровень, индивид понижает уровень самого себя, из мотивированного героя становясь середнячком, которого нормально попрекать недостаточной прогрессивностью. В результате сторонники продвижения к более равному и экологичному будущему балансируют между кнутом порицания – вроде «Как вы смеете» Греты Тунберг или шейминга летающих на самолётах – и пряником повседневного героизма, который оказывается «вареньем на завтра».
В результате «личнополитические» наступали на горло собственным принципам нетоксичности, не-принуждения, не-обвинения — одним словом, не-властвования в той системе, которая их окружала. Они начинали выглядеть не просто идеалистами, бегущими за вечно удалявшимся горизонтом – они обретали образ лицемеров, бесконечно гуманных к своему узкому сообществу и по-судейски жёстким ко всем остальным. Такой образ был плодом уязвлённых чувств, но легче от этого вряд ли кому-то становилось.
Выходом из этого могла быть массовая мобилизация, нацеленная на трансформацию системных причин угнетения. В конечном итоге именно в них упираются, как бутылки в забитый доверху контейнер раздельного сбора, попытки вести прогрессивный образ жизни. Но, стыдя массы за то, что воспринималось как норма повседневности, «личнополитические» отдалялись от тех, кто должен был придать им силу и привести к власти, чтобы изменить систему.
Дополнительная сложность была связана с тем, что активисты, опиравшиеся на принцип личного как политического, опирались почти на единственный источник силы и капитала – «моральный капитал». «Личное политическое» возлагало на них соответствующие требования, не уступающие по строгости учебному плану элитной Science Po. Трепетно следить за словами и репутацией, избегать всего токсичного и способного бросить тень на движение в целом, «не быть, как угнетатели» — опасным, насильственным, давящим. В идеальном мире, где «мягкая сила» автоматически и в полной мере конвертируется в крепкие организации, голоса на выборах, места в парламентах, позволяющие объявить импичмент шовинистам-антисоциальщикам, это, может быть, и сработало бы.
Но в реальности получилось ровным счётом наоборот. «Морализаторы» оттолкнули от себя тех, кто мог быть их опорой – зато обнажили свою уязвимость перед теми, у кого, помимо «морального капитала», имелись другие ресурсы – например, деньги, манипулятивные техники и насилие. В итоге с началом кризиса высокоморальным, но бедным и безоружным оставалось, как говорил Ретт Батлер, «голодать гордо, как и положено благородной даме». Их незавидное положение объяснялось коллективной ответственностью, изнеженностью, присущим их поколению лени и самодовольству – одним словом, чем угодно, позволявшим убедиться в справедливости мира вокруг и отказаться от поисков леса за деревьями.
Ласковый тигр против зубастого гуся
В результате «личнополитические» в борьбе за доминирование в чувствах избирателей проигрывали авторитарным популистам. Последние с удовольствием пользовались тем, что им позволительно играть на более широком эмоциональном поле. Им было проще апеллировать не только к «светлому будущему, свободному от диктата бюрократии», но и к образам прошлого, когда Америка была «великой», венгерцы — «чистыми», а Британия — «правящей морями». Им было позволительно обращаться к ценностям «старых добрых времён», будь то христианская мораль или единство великого Турана. Историчность не слишком их волновала: они стояли на плечах гигантов, даровавших народу воодушевление и веру в то, что «великое общество» возможно.
Прогрессивная же общественность, раз за разом деконструируя прошлое в поисках источников угнетения и роковых исторических ошибок, оказывалась в двойственном положении. С одной стороны, она превращалась в примерного ученика, запоминающего, по каким граблям топтаться не стоит. С другой стороны, она раз за разом сокращала перечень эпох и фигур, которыми достойно восхищаться, не чувствуя опаски и подвоха.
Другой аспект связан с тем, что нападки на оппонентов не выглядели для популистов лицемерием, которое противоречило бы нетоксичности, инклюзивности и «моральной чистоты». Популисты солидаризовались с «неправильным народом», а не пытались сначала подняться над ним, а потом вытащить на вершины моральных устоев — с которых притом легко было соскользнуть, как в случае с Гретой Тунберг, которую попрекали поездками на поездах и «чеками» углеродного следа.
Наконец, популисты не сталкивались с «инфляцией повседневного героизма», типичной для политики малых дел. Напротив, они получали возможность уязвить активистов тем, что они обесценивают старания и ценности «простого человека», который, как бы ни стремился к чистому океану или уважительному отношению к женщинам, имеет, помимо этого, иные интересы и заботы. То, что эти интересы и заботы могут быть следствием высасывающей силы и истончающей волю капиталистической системы, их не волновало.
В результате хищники авторитарного популизма казались массам более честными и близкими — если не классом, то хотя бы манерами и образом жизни, нежели травоядные, но всё же зубастые прогрессивные гуси. Популисты не требовали от масс «расти над собой» — они предлагали им «стать более самими, чем прежде». А вот зачем — уже совсем другой вопрос.
Автомат против веера
В результате борьба «личнополитических» стала ещё сложнее. В демократических системах они имеют возможность переждать драму проваленного избирательного цикла и воскреснуть ещё более сильными чем прежде, скорректировав свою линию поведения и переманив на свою сторону разочарованных или просто недовольных. Но, когда система отбрасывает демократические повадки, плыть против течения становится во сто крат сложнее.
Для «личнополитических» сражаться с автократиями через облагораживание репутаций и активизм местного уровня — всё равно что пытаться сломать автомат Калашникова бумажным веером. Авторитаризм работает по принципу «разрешено всё, кроме политики». Стало быть, если сопротивлением системе принуждения становится всё, это всё требуется или запретить, или поставить себе на службу. Примером первого можно назвать яростную борьбу с квадробингом и абортами после изнасилований, примером второго — приглашение Антона Красовского в редакцию Russia Today.
Последнее в борьбе с «личнополитическими» даже эффективнее — ведь оно заставит их ещё яростнее рыться в репутациях друг друга и чураться любого эффективного действия, ведь оно означает несмываемое пятно на биографии. В результате движение — и без того «голодающее благородно, как и положено истинной леди» — тратит деньги, килобайты и часы экранного времени на разборки друг с другом в духе зрелого феодализма.
Так, одни бросают урбанистам и экоактивистам упрёки в «построении концлагеря с велодорожками» — как будто отсутствие велодорожек в крупных городах прямо коррелирует с возможностью демократического транзита в стране. Другие призывают низовых активистов молчать по поводу острых тем — потому что, по их мнению, осторожное высказывание в таких обстоятельствах подобно потаканию авторитарной пропаганде. То, что из-за этого активисты застревают в загончике малых дел, призывающих не волнует — даже если они таким образом солидаризуются с ещё более «тёмными» силами.
Подобное можно было бы понять, если бы победители разборок награждались президентским креслом и мандатом на любые реформы. Но в нынешних условиях это выглядит дракой помойных котов за колбасную обёртку без грамма мяса. Такая борьба не приближает к победе и даже не служит школой политики. Она изматывает участников и рушит их репутации по-настоящему — в глазах тех, кто способен стать для прогрессивных лидеров источником истинной силы.
Из театра — на площадь
Кому в этих обстоятельствах хуже всего? Парадоксально, но тем самым источникам силы. Тем, кто оказывается между молотом авторитарного государства, карающего за повседневные, никак в глазах масс не связанные с политикой действия, и наковальней «личнополитических», ищущих в любом шаге свидетельство пособничества – или, напротив, сопротивления — режиму (в зависимости от оптики одно и то же действие может трактоваться и так, и так). Их личное политизируют обе силы, но не во имя блага, а во имя кары, обосновывающей отъём и без того скудных ресурсов, причём пространство для манёвра обе стороны сокращают с завидной скоростью и с завидным сходством.
Проскользнуть между Сциллой и Харибдой, кажется, можно, только отказавшись от личного вообще — то есть, от любой жизнедеятельности. Но что делать, если впасть в анабиоз не получается — потому что подобный анабиоз не слишком отличается от смерти?
В этих условиях выходом видится возвращение к истокам «личного как политического». Если борьба за самостоятельность в личной жизни представляет собой борьбу за власть, то её нужно вести политическими средствами. Для этого не требуется «играть» в политиков, пугаясь выдать неосторожное слово или создавая организации, которые были бы «кузницами кадров для прекрасной будущей жизни». Нужно организовываться с теми, кто видит мир таким же образом, для координации действий, объединения с опытными и ресурсными, давления на тех, кто грозит уничтожить ваше личное и мотивирования тех, кто способен противостоять этому уничтожению.
Первым шагом могут быть «прямые мирные действия» — просвещенческие мероприятия и распространение легальных, но воздействующих на людские чувства материалов. Это объединяет людей не просто переживанием страданий от угнетения, но и конкретным действием, позволяющим осознать себя субъектами. Таким путём из «Вузов против Ильина» зародился «Студенческий антифашистский фронт», а из спорадических полуобразовательных-полуправозащитных инициатив в поддержку Бориса Кагарлицкого* — устойчивые форматы «Диалогов», потенциально образцовые для тех, кто в условиях дефицита демократических институтов привык воспринимать политику как интеллектуальную жизнь.
Прямые мирные действия ценны не только сами по себе, но и как возможность для аккумуляции ресурсов. Левые – и не только – прогрессисты показали себя асами анонимного краудфандинга, который позволяет за месяц собрать сумму, равную двум средним (по Росстату) московским зарплатам в 2021 году. И это в стране с галопирующей продуктовой инфляцией и всё более недоступным для покупки жильём!
Из субъектности рождается готовность к конкуренции за власть — пусть и на «оазисах» муниципального и областного уровня. Это мобилизует ещё сильнее и учит говорить с теми, чьи интересы активисты собираются представлять. Примерами можно назвать кампании независимых кандидатов на муниципальных выборах. Многие потерпели неудачи в электоральном плане, но выиграли в долгосрочной перспективе, сформировав крепкие команды с конкретными умениями и навыками.
Готовность к конкуренции не означает необходимости голодно кидаться на всех, в ком ощущается хоть немного силы. Наличие общего противника может – и должно – подразумевать построение коалиций и общих платформ, потому что политика – это не только борьба, но и диалог и переговоры. Вместе с тем платформы не должны становиться самоцелью – иначе вместо единого фронта получится австрофашистский концлагерь с нацистами и коммунистами в одном бараке.
Наконец, немаловажная задача — поддержание созданной инфраструктуры. В безвыборное демисезонье это может показаться тяжёлой задачей — если не подходить к ней творчески. Можно вспомнить немецкие левые и центристские партии начала XX века, вокруг которых формировались кружки и клубы. Нацисты запрещали такие политические союзы, но были не способны стереть человеческие связи, воскресшие впоследствии в виде независимых антифашистских комитетов, когда стихли выстрелы и перестали гореть душегубские печи.
Если же хочется прочитать другую книгу, можно обратить внимание на «Рассвет», сформировавшийся вокруг независимой кандидатки на президентский пост Екатерины Дунцовой**. После выборов он не разбежался и даже не впал в спячку. Напротив, сейчас он пытается быть кузницей кадров, где учат истории права, журналистике и творческим способам сопротивления. Стоит отметить, что такой формат не оригинален и во многом повторяет кинопоказы и образовательные вечера, которые существовали и существуют в левых организациях разного толка — от умеренных «Социал-демократов России» до более радикального откола Организации коммунистов-интернационалистов.
В борьбе обретёшь ты право своё. Даже если это борьба за право носить синие джинсы с жёлтой футболкой или кошачью маску.
*российские власти считают иноагентом, террористом и экстремистом
**российские власти считают иноагентом
Автор: Дарья Матяшова
