Брежнев и Андропов: теоретическое осмысление эпохи
В исторической литературе до сих пор не утихают споры о так называемом периоде застоя. Ушаты грязи и лжи, вылитые на период 1970-х – начала 1980-х гг. во время «перестройки», за последние десятилетия сменились трезвой констатацией огромных достижений СССР в эти годы во всех сферах социально-экономического и духовного развития[1]. Замедление темпов экономического роста и негативные явления в общественной жизни не могли перечеркнуть, нивелировать то положительное, что было привнесено в жизнь советского общества во второй половине 1960-х – первой половине 1980-х гг.
Также и личные качества Л.И. Брежнева (доброжелательность, отзывчивость, любовь и уважение к людям) не перечеркивались ослаблением его политической хватки с середины 1970-х гг.; излишней мягкостью (граничащей с попустительством) по отношению к ближайшим соратникам, видным партийно-государственным деятелям. Несомненно, в отношениях с соратниками, в стиле руководства, в отношении к людям – Брежнев был человеком новой эпохи. Наверное, вторым советским руководителем после В.И. Ленина, воплощавшим в себе лучшие человеческие качества.
Еще в непростые 1930-е гг. он выработал свой, человеческий стиль руководства. Он говорил: «Ни один воспитательный акт не должен унижать человека. Унижать – не наша мораль. Наша – возвышать человека. Возвышать его даже тогда, когда критикуешь. Сколько прекрасного встретишь в людях, где и не ожидаешь»[2]. Брежнев любил, ценил и уважал людей. Был прост и радушен в общении. Придя к руководству страной, Леонид Ильич считал своей главной задачей обеспечить людям спокойную жизнь, уверенность в завтрашнем дне. «Не народ для нас, – неоднократно повторял Брежнев в частных беседах, – а мы для народа»[3].
В осознании текущих практических задач, стоящих пред страной, Л.И. Брежнев проявил талант крупного государственного деятеля[4]. Он концентрировался на таких жизненно важных вопросах, как обеспечение населения продовольствием и безопасность страны.
И стратегически это было обосновано. Если не поднимать жизненный уровень народа, не обеспечивать его всем необходимым, то социализм в итоге не только проиграет соревнование с капитализмом, потеряет поддержку масс, но и никогда не сможет перейти к коммунизму, что означает, по сути, гибель социалистического строя.
Аналогичным образом обстояло дело с внешней политикой. После Второй мировой войны капитализм стабилизировался и укрепился. Жизненный уровень трудящихся в большинстве развитых капиталистических стран серьезно вырос. В таких условиях ожидать революции в Европе, Японии или США было бессмысленным. Одновременно обострение конфронтации с Западом забирало у советского бюджета гигантские деньги. А в условиях экономического отставания от капитализма это обстоятельство также играло серьезную роль в борьбе систем, в «достраивании» социализма. И прав был Брежнев, когда однажды заявил министру обороны А.А. Гречко: «Неужели ты думаешь, мы не понимаем, что защита мира сегодня – это десятки миллиардов, которые пошли бы на нужды народа?»[5].
Брежневское руководство выбрало, на мой взгляд, оптимальный в то время алгоритм проведения внешней политики: не отступая в главном, расширяя социалистический лагерь за счет революционной борьбы в странах «третьего мира», избегать «лобовой» конфронтации с империализмом, грозящей в первую очередь ядерным апокалипсисом – уничтожением всего человечества.
В тот исторический период советское руководство ушло от террора и страха сталинского времени, от нестабильности и шараханий хрущевского периода. И самое главное – были созданы весомые материально-технические предпосылки для «вхождения» в коммунизм.
Однако у этой модели развития была и обратная сторона. Повышение благосостояния народа, рост материально-производственной мощи страны не коррелировались с коммунистичностью этого процесса. Реформа 1965 г. привела к дальнейшей хозяйственной обособленности экономических субъектов (предприятий, организаций, совхозов и колхозов), к определенному оживлению капиталистических элементов хозяйственной деятельности (хозрасчета, товарно-денежных отношений, по-капиталистически выраженной материальной заинтересованности и проч.)
Главный показатель рентабельности – прибыль – наносил удар по принципам плановой экономики. Начался рост цен. Обострилась борьба различных экономических групп, предприятий, ведомств. Директора предприятий, получившие право распоряжаться прибылью, в первую очередь думали об обогащении своего предприятия и личной выгоде, а не о долгосрочных инвестициях в интересах страны[6].
«Косыгинская реформа, — отмечает М. Бурик, — была всего-навсего закономерным результатом и моментом развития хозяйственной системы, которая начала складываться еще во времена НЭПа… Конечно, НЭП — развивающийся по собственным законам капитализм в государстве диктатуры пролетариата — был свернут, но от него осталась разрозненность предприятий, связанных между собой не только государственным планом, но и хозяйственным расчетом, то есть денежно-товарными отношениями. Родимые пятна старой капиталистической системы сохранились и в отношениях работников с предприятиями – имеется в виду сдельная оплата труда и вообще вся система материального стимулирования работников, которая воспитывает в трудящихся стремление к обогащению. При такой системе труд каждого отдельного работника осуществляется не как необходимость участвовать в важном деле всего общества, а как средство приобретения материальных благ»[7].
Система планирования – этот становой хребет социалистического хозяйства – была в значительной мере неверно выстроенной и потому малоэффективной. Секретность информации вела к слабой связи между ведомствами, отвечающими за подачу данных. Критерии выделения и обобщения данных были не совсем корректны и малоинформативны (к примеру, «урожай зерна составил столько-то миллионов тонн», но не было данных, сколько конкретно батонов хлеба или пачек макарон появилось в магазине N села S). Планирование осуществляли ряд слабо связанных между собой органов (ЦСУ, Госплан, ЦОИ и др.) Происходила фальсификация данных на всех этапах их сбора и обработки[8].
Планирование нередко являлось компромиссом при столкновении узковедомственных интересов, имело целью освоить выделенные средства и отчитаться. Отсутствовал научный подход, демократические механизмы составления планов и контроля над их выполнением. Все эти сбои как раз и вели к сохранению хозяйственной обособленности различных субъектов советской экономики, росту коррупции, спекуляции; сохранению товарных отношений и частнособственнических интересов[9].
Вместо углубления и интенсификации планирования (например, принятия системы ОГАС В.М. Глушкова), создания единого механизма экономики в рамках всей страны, продвижения обобществления на деле, то есть формирования собственно коммунистических производственных отношений, происходило наращивание экономического потенциала гибридными (некомунистическими) методами. «Рыночники» господствовали и в разработке экономических механизмов хозяйствования, и в планировании, и в системе выстраивания социальных связей. А это, в свою очередь, вело к негативным процессам, происходившим в то время в обществе: коррупции, оторванности руководителей от масс, мещанству, потере веры в идеалы и т.п.
Между тем всеобщая автоматизация управления трудом в масштабах всей страны сыграла бы колоссальную роль как в создании эффективной системы планирования, так и в преодолении дискретности хозяйственного механизма, в реальном обобществлении национального богатства. Когда отдельное предприятие, каждый трудовой коллектив – каждый трудящийся будет рассматривать свой труд не в рамках личных или корпоративных интересов, а в масштабах всего общества, как неотъемлемую частицу всего общественного механизма. «Труд, который пока еще является частичным, поскольку общественное разделение труда еще не преодолено, нужно и возможно, руководствуясь этим принципом, организовывать так, чтобы он уже сам по себе создавал потребность в труде по развитию человеческой культуры и таким образом сам становился бы универсальным»[10]…
Когда мы употребляем слово «застой», то, думаю, точнее будет отнести его не к социально-экономическому развитию в тот исторический период, а к идеологии. Сохранение status quo в идейном осмыслении социализма, отсутствие адекватного развития марксистской теории привели общество именно к идейной стагнации. По сути, советское руководство того времени не предприняло никаких шагов к разработке стратегии «достраивания» социализма и перехода к коммунизму.
Предавалось забвению, что социализм – развивающаяся, переходная система, историческая специфика которой не только в наличии противоречивых, переходных черт, но и в перманентном движении от капитализма к коммунизму, в ликвидации свойств и характеристик старого строя, в снятии собственных противоречий, в исчерпании переходной фазы развития. Иначе – застой, гибель, ибо в условиях длительного сохранения (а значит, и воспроизводства) капиталистических явлений (разделение труда, особый аппарат управления, товарно-денежные отношения, сохранение у людей мещанско-обывательской психологии и проч.) реставрация капитализма не только возможна, но и вполне реальна. На это неоднократно указывал В.И. Ленин[11]. История мировой системы «реального социализма» наглядно это продемонстрировала.
Сохранять социализм, что называется, «на века», рассматривать переходное общество, по сути, завершенным и неантагонистическим, «цементировать» его незрелость и противоречивость как категории, некогда данные и на протяжении длительного времени неизменные, – было серьезной ошибкой.
Понятно, что общество еще не готово было взять на себя все функции государства, а экономика – полностью уйти от товарно-денежных отношений. Переход к коммунизму как раз и означает выстраивание механизма продвижения на этом пути, формирование условий для этого продвижения; усиление коммунистических элементов в социализме и, соответственно, ослабление, нивелирование элементов, включенных в социализм от предыдущей эпохи.
Выдвинутая в конце 1960-х гг. концепция «развитого социализма» взамен нереалистичным планам по построению в Советском Союзе коммунизма к 1980 г., обозначенным на XXII съезде КПСС, имела противоречивый характер. С одной стороны, она позволила определить, зафиксировать новый, более высокий рубеж в развитии социалистического общества. С другой – она стала удобной формой отодвигания коммунистической перспективы; формулой односторонне интерпретируемой стабильности, самоуспокоенности, идейной стагнации. Не были определены критерии развитого социалистического строя, за исключением неуклонного роста количественных показателей материального благосостояния во всех сферах.
Эти показатели, конечно, важны, но ими развитие социализма от низшего этапа к высшему не исчерпывается и тем более не определяется. Не было ответа на вопрос «В чем развитой социализм стал более развитым именно как социализм?», в смысле преодоления своих капиталистических элементов и продвижения к коммунизму. И что необходимо сделать для его полноценного перехода в коммунизм? Рост ряда макроэкономических показателей, социальные и культурные достижения необходимы, присущи социализму, но еще не свидетельствуют о развитии подлинно социалистических начал в обществе. Капитализм в своем развитии тоже добился немалых успехов в улучшении жизни большинства населения. В итоге концепция «развитого социализма» фиксировала настоящее положение дел, но не давала ему теоретическое осмысление. Не вела к вскрытию и разрешению противоречий в советском общественном строе.
Ведь социализм это не просто «строй социальной справедливости». Это первый шаг к принципиально новым отношениям во всех сферах общественного бытия и аспектах общественного сознания, это реальное, осознанное разотчуждение человека во всех его проявлениях, это начало движения от предыстории человечества в целом к подлинно человеческой истории. Сводить социализм только к достаточно высокому уровню социальной защищенности трудящихся – значит не понимать его предназначения как средства перехода к коммунизму; останавливаться на минимальном уровне социального творчества людей и незначительной степени их разотчуждения; обеднять, разбазаривать громадный гуманистический потенциал коммунизма.
Попытки партийного руководства не де-юре, так де-факто «законсервировать» данное положение дел, придать социализму законченные черты как некой самостоятельной формации, которая может и должна развиваться, совершенствоваться, но в целом выполняет свою прогрессивную историческую миссию, оказались непродуктивны с точки зрения исторической перспективы.
Негласно провозглашалась и фактически господствовала следующая схема: не позволять идеологии выходить за рамки базовых постулатов марксизма (пускай реализуемых противоречиво и формально). И на этой основе путем неуклонного роста народного богатства произойдет «объективное», «естественное» вхождение в коммунизм.
К сожалению, все советское руководство того времени слабо разбиралось в марксистской теории. А.Н. Косыгин, А.А. Громыко, Д.Ф. Устинов были хорошими профессионалами в своих областях, но вопросами идеологии не интересовались. К.У. Черненко – опытный аппаратчик, который и близко не имел теоретических познаний. Ю.В. Андропов, пожалуй, единственный интеллектуал в брежневском окружении, кто кроме М.А. Суслова знал марксизм. Но даже он полностью, всесторонне не осознавал, «куда мы движемся».
Что касается Суслова, то он знал марксистско-ленинское учение, но был предельно «сер» и догматичен. В этом он в чем-то напоминал «легальных марксистов», меньшевиков и других догматиков. М.А. Суслов видел в марксизме форму, букву, слово, а не содержание, жизнь, творчество. Не понимал, что это наука, и, как каждая другая наука, без развития, вне постоянного поиска, уточнений, дополнений, адекватного анализа новых реалий она будет чахнуть, превращаясь в схоластику.
Суслов не любил столкновений с реальностью, в которой теоретические постулаты нужно применять к жизни, был в значительной мере оторван от действительности. Он считал, что главное – «не раскачивать лодку», отсекая крайности, и этим будет сохранен марксизм-ленинизм. М. А. Суслов не был оппортунистом, радикалом, националистом или сторонником «жесткой линии» в каких-либо аспектах политики. Но, исходя из принципа «как бы чего не вышло», он, по существу, превратил марксизм в определенный канон, которому необходимо было следовать в идейной работе. Суслов исходил из того, что любая серьезная, концептуальная критика тех или иных ошибок в советской истории опасна с точки зрения устойчивости режима, а значит надо «согласиться» с прошлым в целом. Причем это согласие было достаточно эклектичным.
Не произошло реабилитации Сталина, но и прекратилась критика его ошибок. Боролись с авангардизмом в искусстве, но закрывали глаза на позитивизм в философии. Наиболее радикальных националистов и либералов снимали с постов, журили, проводили «профилактические беседы», но решающей идейной битвы с ними не происходило, а их взгляды просто замалчивались. Более того, идеи подспудного почвенничества и либерализма процветали на практике, в деятельности представителей власти.
Все это стало платформой для разочарования людей в идеалах; отсутствия «прививки» от антикоммунистической пропаганды, которая рекой полилась с конца 1980-х гг.; неумения самостоятельно мыслить и делать выводы. Следовало не загонять проблемы вовнутрь, замалчивая противоречия, а разрешать их.
Провести детальный, непредвзятый анализ советского прошлого. Выявить, что в деятельности И.В. Сталина способствовало торжеству социализма, а что социализму откровенно вредило; в чем Н.С. Хрущев был, безусловно, прав, а в каких вопросах ошибался; в чем заключались слабые стороны творчества В. Высоцкого, а в чем он работал на социализм. И так необходимо было гласно, объективно проработать каждую проблему, каждый нюанс развития в прошлом, настоящем и будущем…
Щепетильный в вопросах морали, лично исключительно честный, М.А. Суслов исходил из абсолютно ложной идеи: неразрешенные противоречия и ошибки, если их не касаться и не повторять (брежневское руководство в целом стремилось не повторять наиболее вопиющих ошибок своих предшественников), «рассосутся» сами по себе, забудутся под спудом времени, и это обстоятельство «сработает» на социализм.
К примеру, органически не перенося коррупцию, Суслов боялся ставить вопрос о разложении в партийно-государственных верхах, так как считал, что это (то есть правда, борьба с негативными явлениями!) нанесет непоправимый вред авторитету партии в глазах масс. Аналогичных взглядов придерживался и Брежнев[12]. Объективный, беспристрастный анализ исторических проблем, связанный с критикой отдельных сторон нашего прошлого (как, например, в книге К. Симонова «Сто дней войны»), Брежнев рассматривал как «развенчивание истории нашей партии и нашего народа»[13].
На самом деле, любая ложь, полуправда, нежелание разрешать проблемы вредны и опасны для коммунизма в тысячу раз больше, нежели прямая контрреволюция. Ибо они не только растаптывают веру в высокие идеалы, но и приучают к мысли, что все негативное, темное, нерешенное – это неискоренимые, фундаментальные черты социализма. Страх перед оценкой прошлого не давал возможности полностью расстаться с негативом в настоящем. Так как, не поняв и не осознав этот негатив до конца, невозможно его ликвидировать.
Л.И. Брежнев откровенно слабо разбирался в теории. Однажды при обсуждении идейных вопросов концептуального характера он искренне признался: «Мне трудно все это уловить. В общем-то, говоря откровенно, я не по этой части»[14]. Относительно роли Суслова в советской идеологии, Брежнев отзывался так: «Если Миша прочитал текст и нашел, что все в порядке, то я абсолютно спокоен»[15]. Генсек, не любивший в политике резких шагов, крутых поворотов, любого радикализма и шторма, аналогичным образом относился и к идеологии — поэтому осторожность Суслова в идейных вопросах ему импонировала.
Когда к пятидесятилетию Октябрьской революции Брежневу предложили в аккуратной, завуалированной форме начать реабилитацию сподвижников В.И. Ленина, уничтоженных Сталиным, генеральный секретарь ответил: «Ребята … вы поймите, партия еще не готова. Не поймут нас. Не пришло еще время»[16]. Уже из одной этой ремарки понятно, что Брежнев, как и Хрущев, понимал, что обвинения в адрес Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, Н.И. Бухарина и других видных большевиков – чушь. Но, слабо разбираясь в идейной борьбе тех лет и, главное, не желая ничего обострять, Леонид Ильич, как и в других идейных, политических вопросах, предпочел оставить все как есть и не «будоражить» историю. Увы, история расплатилась с нами за такое пренебрежение не лучшим образом…
Л.И. Брежнев не интересовался теорией, не хотел, не стремился в нее вникнуть. А ведь именно лидеры, руководители партии, как правило, и являлись главными идеологами, генераторами идей в коммунистическом движении XIX-XX веков. У нас осталось не так много записей и речей, принадлежащих непосредственно Брежневу. Материалы личного фонда генерального секретаря, частично опубликованные в «Вестнике Архива Президента РФ» в 2006 г., и «Рабочие и дневниковые записи», опубликованные в 2016 г., убедительно демонстрируют, что теоретическая составляющая в записках, выступлениях, подготовительных материалах генерального секретаря ЦК КПСС зачастую отсутствует. А теория – это не абстрактная «надстройка», а метод решения проблем социалистического переустройства общества.
К примеру, в своих дневниках Л.И. Брежнев указывает, что в 1967 г. лидер Болгарии Т. Живков предлагал СССР выйти на новый уровень сотрудничества. Подразумевалось сближение, кооперирование производства на уровне непосредственного взаимодействия советских и болгарских предприятий, чтобы преодолеть конкуренцию в рамках СЭВ. С аналогичными идеями выступал и лидер ГДР В. Ульбрихт[17].
Это могло стать реальным шагом к снятию противоречий между странами социализма, к ликвидации разделения труда в социалистической системе; привести к формированию мировой социалистической экономики, намного более эффективной, чем частные, обособленные экономические системы отдельных государств. Однако СЭВ так и не перешел на новую, углубленную систему сотрудничества…
Л.И. Брежнев видел недостатки в советском обществе, проблемы в социалистическом развитии. В конфиденциальных выступлениях и записках он признавал отставание СССР от США в области НТР, передового производства; рост управленческого аппарата и связанного с ним бюрократизма; нигилизм и демагогию в рядах творческой интеллигенции. Предлагал проработать меры для ликвидации этих и других отрицательных тенденций в развитии страны[18]. Принимались постановления, создавались комиссии, устранялись отдельные недостатки, но в целом, кардинально проблемы не решались. Инерция и подчас неэффективность управленческого аппарата, отсутствие должной требовательности и контроля над претворением в жизнь принятых решений, серьезные упущения в связке «производительные силы — производственные отношения» приводили к «размыванию» и выхолащиванию важнейших идей, необходимых для совершенствования социалистической практики.
Борьба с негативными явлениями нередко рассматривалась Брежневым односторонне и поверхностно. Предлагалось воспитывать людей в духе трудолюбия, бережливости; органам власти – усилить контроль[19]. Не учитывалось, что многие отрицательные моменты в советском обществе связаны с его недостроенностью, с присутствием в нем капиталистических элементов и составляющих.
Правда, в первой половине своего руководства Л.И. Брежнев, хоть и изредка, «по касательной» обращал внимание на теоретические вопросы, принимал активное участие в обсуждении своих докладов, партийных документов. В этой связи интересны замечания Леонида Ильича в феврале 1971 г.при подготовке отчетного доклада XXIV съезду КПСС. «Если говорить в теоретическом плане, у меня возникает два … вопроса. Первое: что нового в системе социализма, что нового в системе капитализма, и каковы перспективы борьбы с ним; что нового в национально-освободительном движении и каковы перспективы там; и, наконец, что нового в учении о партии, в идеологических вопросах и на чем надо сосредоточиться. <…>
Мы третий съезд подряд все говорим, что создаем материально-техническую базу коммунизма… Нельзя ли немножко приоткрыть скобки, что это такое, что мы вкладываем в это понятие? <…> Вот мы создаем материально-техническую базу, и, как попугаи, больше никто ничего не добавляет, и отрываем от будущего. Одно время успокоились: это там, при коммунизме, все будет распределяться по потребности, и как все это будет. Потом бросили это дело. Вот такие шараханья были у нас. Необходимо раскрыть скобки, чтобы простой народ понимал, что это значит, что это за процесс. Чтобы он был нов и постепенно приближал нас к тому, что он создавался…»[20].
В этом высказывании чувствуется мысль, реальность, стремление к действительным преобразованиям и совершенствованию социализма. Желание уйти от схем и диалектически анализировать текущую обстановку. Очень важна мысль о том, что необходимо обозначить и раскрыть конкретные шаги по переходу от социализма к коммунизму, по преобразованию переходного этапа к высшей ступени человеческого развития, в ее завершенность, целостность.
Беда заключалась в том, что эти серьезные, марксистски грамотные размышления так и остались вспышкой, размышлениями, не переводящими мысль в плоскость ее материальной реализации. В силу своего отношения к идеологии, теоретической подготовки, а затем и болезни Л.И. Брежнев до конца не понимал важнейшую роль теории в построении коммунизма. Хотя даже эти его высказывания демонстрируют способность Брежнева (при желании) овладеть марксизмом.
При анализе основополагающих выступлений Брежнева (отчетных докладов на партийных съездах, выступлений, посвященных пятидесятилетию Октября и пятидесятилетию образования СССР, на Совещании коммунистических и рабочих партий в 1969 г., о проекте конституции 1977 г. и др.) ясно: мысль партийных идеологов (референтов, помощников, других идеологических работников, писавших эти доклады) шла как бы параллельно с общественно-политической и экономической жизнью в стране, двигалась по ее орбите, но не вклинивалась внутрь, в смысл событий; никогда не переходила от «явлений», к «вещам в себе». Затрагивала, влияла на нее, но не вскрывала противоречий реальности; не вела за собой, не выдвигала внятной концепции завершения социалистического строительства.
Повторялись тезисы предыдущих эпох о стирании границ между городом и деревней, между физическим и умственным трудом; о расширении роли Советов и социалистической демократии; о неуклонном сближении всех советских народов; о росте благосостояния людей и необходимости борьбы с «отдельными» негативными тенденциями; о национально-освободительной и революционной борьбе в различных странах и д. т. и т. п. Но конкретики не было.
По сути, никак не объяснялось, каким образом происходит уничтожение разделения труда в масштабах социалистического производства в целом. Как идет процесс ликвидации социального расслоения и классового деления общества; в чем заключается и как происходит реальное обобществление, то есть перетекание государственной собственности в общенародную. Наконец, в чем государство уже передало свои функции обществу, и какие меры планируется предпринять на этом пути в дальнейшем.
К примеру, отвечая на высказывания западных критиков, что СССР «отбросил коммунистический принцип отмирания государства», Л.И. Брежнев в докладе «О проекте Конституции СССР» в октябре 1977 г. говорил: «…По мере развития и совершенствования социалистического государствамиллионы граждан все более активно участвуют в работе органов власти, народного контроля, в управлении производством и распределением, в социальной и культурной политике, в осуществлении правосудия. Словом, с развитием социалистической демократии происходит постепенное перерастание нашей государственности в коммунистическое общественное самоуправление»[21].
Здесь должны были возникнуть закономерные вопросы. Насколько граждане активно, искренне и подготовлено участвуют в деятельности Советов и различных общественных организациях? Насколько эта деятельность независима от вышестоящих органов власти? Как решения масс воплощаются в жизнь? Какие конкретные управленческие функции перешли от государства к обществу? Иначе вся социалистическая демократия превращается в фарс и становится, по сути, таким же демократическим фасадом, как и выборы, общественные слушания, электронное голосование в буржуазном государстве. Именно эти вопросы в первую очередь были, есть и будут вопросами коммунизма. Однако кроме общих слов, благих пожеланий, цифр вне контекста коммунистического продвижения ничего сделано не было.
Еще в 1968, 1973 гг. Л.И. Брежнев предлагал «обеспечить еще большее влияние на политику и общественную жизнь рабочего класса как класса, а не только как отдельных выходцев из его рядов… Чтобы он ежедневно находил доказательства тому, что наша внешняя и внутренняя политика – это его собственная политика». Чтобы рабочие на пленумах ЦК партии прямо говорили: «Это не годится, а это годится»; чтобы существовал действенный рабочий контроль на производстве, а народу было понятно, что делает Политбюро[22].
Фактически это была, пусть неполная и обрывистая, программа расширения рабочего, общественного самоуправления; меры по подготовке этого самоуправления, по подготовке трудящихся к общественному управлению страной. Ее необходимо было совершенствовать, конкретизировать и воплощать в жизнь. И это стало бы одним из шагов к коммунизму, одним из ростков коммунизма. Однако благие пожелания так и остались пожеланиями. В условиях господства бюрократии и инертности политического руководства происходило (как и в других сферах) лишь формальное, внешнее, показное освоение этой задачи. Поэтому в докладе «О проекте Конституции СССР» Брежнев лишь повторяет общие, ритуальные слова о социалистической демократии.
Более того, помощники и референты генсека (А. Бовин, А. Александров-Агентов, В. Голиков и др.) также не были марксистски подготовленными деятелями (за исключением, пожалуй, Р. Косолапова, вошедшего в окружение советского руководства только на короткий период при Черненко.) При анализе выступлений Брежнева (естественно, подготовленных его помощниками), их мемуаров видно, что они критикуют какие-то конкретные действия советского руководства, низкий культурно-образовательный уровень вождей, но теоретического анализа причин поражения социализма у них нет. Когда лидер партии — не теоретик, необходим мощный интеллектуальный центр «второго звена», серьезная прослойка идеологов-интеллектуалов, не только органически преданных марксистско-ленинской идее, но и умеющих ее применить, раскрыть применительно к сегодняшнему дню.
В итоге в стране сложилась достаточно парадоксальная ситуация. И.В. Сталин, который существенно отклонился от марксизма на практике, знал марксизм и пытался (другое дело, не сумел) его развивать. Он понимал, что «без теории нам смерть». Сталин стимулировал научные поиски, разработку новой программы партии. Однако в условиях отсутствия адекватной производственной базы и социалистической демократии теоретические изыскания больше закрепляли переходный характер советского общества, нежели разрабатывали его переход к коммунизму[23]. При всех своих недостатках И. В. Сталин понимал, что необходимо двигаться к коммунизму; что эта цель должна быть актуальной, ближайшей перспективой.
Аналогичных взглядов придерживался и слабо разбиравшийся в теории Н.С. Хрущев. Он повторил ошибку Сталина, когда заявил о ближайшем времени наступления коммунизма, не представляя (и не понимая) механизмов достижения этой планетарной задачи. Однако Хрущев также воспринимал социализм как незаконченный, «грубый» коммунизм.
При Л.И. Брежневе уже к началу 1970-х гг. материально-техническая мощь Советского Союза в целом создала объективные предпосылки для завершения социалистического строительства. Но осторожность и умеренность советского руководства, помноженные на пренебрежение научными изысканиями в этой сфере, привели к размыванию перспективы, к отнесению этого вопроса к туманному отдаленному будущему. Без коммунистических методов развитие шло в основном гибридными путями…
Думается, будет неверным разделять «китайской стеной» политику Л.И. Брежнева и Ю.В. Андропова. Вспомним, как Брежнев на протяжении всего времени своего руководства постоянно поднимал те же вопросы, которые предстояло решать его преемнику. В одном из своих последних выступлений, на заседании Политбюро 9 сентября 1982 г., Леонид Ильич предлагал присмотреться к дальнейшей децентрализации экономики и использованию экономических рычагов ее стимулирования; расширить права республик, краев и областей, предприятий и трудовых коллективов в решении народнохозяйственных вопросов; укрепить трудовую дисциплину[24]. По сути, эти предложения и стали социально-экономической программой деятельности Андропова. Главное отличие от предыдущих десятилетий заключалось в том, что новый лидер Советского государства дал ей идеологическое обоснование и проводил эти меры в жизнь более последовательно и твердо.
Дневниковые записи Ю.В. Андропова весьма рутинны, безличны, официальны[25]. Какого-либо прорыва в поиске решения глобальных задач в них не прослеживается. К тому же, на мой взгляд, Андропов разбирался в людях хуже, чем Брежнев. Многие его выдвиженцы и помощники (Г. Шахназаров, А. Вольский, М. Горбачев, Н. Рыжков и др.) затем сыграли откровенно деструктивную роль в судьбе нашей страны. Это, конечно же, не значит, что Андропов делал «ставку» на Горбачева; он находился в постоянном поиске, советовался, присматривался[26]. Видел и отсекал от руководства откровенных антикоммунистов (вроде А. Яковлева). Но он допустил очень серьезную, если не сказать фатальную, ошибку. Люди, выдвинутые им в качестве смелых, инициативных реформаторов, повернули необходимые реформы не в том направлении. И это, в конечном итоге, отбросило страну назад.
Ю.В. Андропов вспомнил ряд основных положений марксизма, «размытых», упускаемых в предыдущие десятилетия. В своей теоретической работе «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР» он отмечал: «Исторический опыт реального социализма показывает, что превращение “моего”, частнособственнического в “наше”, общее — дело непростое. Переворот в отношениях собственности отнюдь не сводится к единовременному акту, в результате которого основные средства производства становятся общенародным достоянием. Получить право хозяина и стать хозяином — настоящим, мудрым, рачительным — далеко не одно и то же. Народу, свершившему социалистическую революцию, приходится еще долго осваивать свое новое положение верховного и безраздельного собственника всего общественного богатства — осваивать и экономически, и политически, и, если угодно, психологически, вырабатывая коллективистское сознание и поведение. <…> Переворот в отношениях собственности сам по себе не устраняет всех столетиями накапливавшихся негативных черт человеческого общежития». Также была особо подчеркнута необходимость реализации положения, выдвинутого на XXVI съезде КПСС в 1981 г., «о становлении в главном и основном бесклассовой структуры общества в исторических рамках развитого социализма»[27]. Таким образом, Ю.В. Андропов актуализирует важнейшие положения марксизма о реальном и формальном обобществлении, о действительном снятии частной собственности, о различиях в общественной и государственной формах собственности; о социализме как бесклассовом обществе.
Андропов неоднократно подчеркивал, что трудности и проблемы советского строя связаны не с сущностью социализма: «Наоборот, значительная доля недостатков, нарушающих порой нормальную работу на тех или иных участках нашего народного хозяйства, имеет своей причиной отступления от норм, требований экономической жизни, основа основ которой — социалистическая собственность на средства производства»[28].
«… Программа партии в современных условиях должна быть прежде всего программой планомерного и всестороннего совершенствования развитого социализма, – говорил Ю.В. Андропов на июньском пленуме ЦК КПСС в 1983 г., – а значит, дальнейшего продвижения к коммунизму»[29]. В узком кругу генсек высказывался еще более откровенно: «Какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать»[30].
Вероятно, в отличие от предыдущих вождей, от Сталина до Брежнева, Андропов понимал, что социализм (тем более социализм развитой) у нас не построен. Идет социалистическое строительство, которому еще далеко до своего завершения. Этот тезис, конечно, не являлся отказом от продвижения к коммунизму (о чем генсек ясно и недвусмысленно неоднократно заявлял), а был трезвой констатацией противоречий и недоделок на пути социалистического строительства; без шапкозакидательства и придания неизжитым буржуазным составляющим социалистической «вывески».
Андропов отмечал, что «мы еще не изучили в должной степени общество, в котором живем», что необходимо достраивать социализм через ликвидацию негативных явлений в обществе. «А это означает, что понадобится определенное время, чтобы подтянуть отставшие тылы и двинуться дальше. Нам надо трезво представлять, где мы находимся. Забегать вперед — значит выдвигать неосуществимые задачи; останавливаться только на достигнутом — значит не использовать все то, чем мы располагаем»[31]. В этом и заключается смысл концепции «совершенствования развитого социализма», выдвинутой Ю.В. Андроповым. Причем он отмечал, что «наша страна находится в начале этого длительного исторического этапа, который, в свою очередь, будет, естественно, знать свои периоды, свои ступени роста. Как долго продлятся они, какие конкретные формы примут, покажут лишь опыт, живая практика»[32].
Андропов прекрасно понимал: о каком развитом социализме может идти речь, если доля ручного, немеханизированного труда только в промышленности достигает 40%. «Решением задач механизации и автоматизации производства нам необходимо настойчиво заниматься и в силу их социально-политического значения. Ведь избавленный от тяжелого, утомительного ручного труда человек, как правило, проявляет и большую инициативу, ответственность за порученное дело. Он получает дополнительные возможности для учебы и отдыха, для участия в общественной деятельности, управлении производством. Тем самым он может полнее осуществлять и свои политические, демократические права, предоставленные людям труда социалистической революцией, — права полновластных хозяев своего общества, своего государства»[33].
Как Ю.И. Андропов представлял совершенствование социализма? Выступая на совещании секретарей ЦК КПСС в январе 1983 г., генсек обозначил следующие задачи: укрепление трудовой дисциплины с опорой на трудовые коллективы; сокращение заседаний и волокиты; расширение гласности и внутрипартийной демократии; усиление личной ответственности руководителей всех звеньев. Главное экономическое требование – опережающий рост производительности труда[34].
Согласно «Закону о трудовых коллективах» (июнь 1983 г.) работникам разрешалось участвовать в обсуждении планов и коллективных договоров; определении принципов расходования фондов оплаты труда. Вскоре были расширены права руководителей предприятий в расходовании фондов. Заплата стала больше зависеть от реализации продукции. С производства снимались изделия, не прошедшие аттестацию по высшей или первой категории качества. Одновременно происходила жесткая и масштабная борьба с коррупцией на всех уровнях[35].
Все эти меры были направлены на идейное осмысление текущего момента, укрепление трудовой дисциплины, борьбу с коррупцией, бюрократией; расширение партийной и советской демократии. А значит – на совершенствование социализма, отсечение черт, не свойственных социалистическому развитию.
Одновременно, расширение хозрасчета означало дальнейшее усиление капиталистических элементов в социализме, а значит, дальнейшее отдаление от цели[36]. Конечно, Ю.В. Андропов не допустил бы сползания в капитализм (как это произошло при Горбачеве)[37]. Но базовые противоречия социализма сохранялись. Это обстоятельство являлось очень опасной стороной социалистического механизма, ослабляя его силу, подтачивая изнутри. И любое крупное негативное явление могло привести к тому же результату, что и «перестройка».
Подытоживая, отмечу, что Ю.В. Андропов в целом попал в ту же ловушку, что и предыдущие советские лидеры. Несмотря на то что он повел преобразования более комплексно и целенаправленно, многие базовые отрицательные черты развития общества сохранились: устаревшие механизмы планирования, господство партийно-государственных верхов и бюрократии; по большому счету, формальность и недостаточное развитие внутрипартийной и общественной демократии.
Курс на расширение прав различных субъектов единого хозяйственного механизма страны вне увязки этой линии с продвижением социалистической парадигмы развития, как и многократно ранее, объективно вел к дальнейшему усилению капиталистических элементов в стране, а значит – дальнейшему отдалению от коммунизма.
Сложно сказать, что бы было дальше, если бы Андропов остался у руля хоть немного подольше. Примечательно, что при К.У. Черненко и «раннем» М.С. Горбачеве продолжался «андроповский курс», однако, несмотря на определенные положительные подвижки и тенденции, становления всецело социалистического общества не произошло. Ю.В. Андропов лучше всех своих соратников знал марксизм, но тоже не являлся его теоретиком, новатором в плане выдвижения концептуальных идей. Не было глубокого осознания логики попятного движения в социалистическом проекте.
Отрицательные свойства социализма, доставшиеся ему от «мира частной собственности» и вследствие непреодоленности до конца этого «мира», сохранившиеся и разросшиеся, составляли немалый «вес» в социалистическом «здании» в целом. И их «выковыривать», очистить от них «сооружение», при этом одновременно его отреставрировав и модернизировав, было крайне затруднительно. Годами серьезные проблемы признавались; декларировались меры по их искоренению, но в силу разных причин (отсутствие политической воли и энергии, научной программы; слабость кадров, сопротивление управленческого аппарата, укоренение недостатков в базисе, нехватка ресурсов и т.д.) разрешения противоречий не было.
Конечно, в рассматриваемые десятилетия было немало сделано для укрепления и роста социалистической экономики, расширения и развертывания социалистической демократии. Не нужно полагать, что вторая половина 1960-х – первая половина 1980-х гг. – это сплошной регресс социализма. Развитие было противоречивым. Сделано было немало, но недостаточно. И главный недостаток заключался в том, что воздействие социалистических преобразований на базовые элементы несоциализма, а точнее, раннего, незавершенного, несовершенного социализма (товарно-денежные отношения, разделение труда, власть бюрократии и т.п.) было лишь частичным, локальным, внешним; не затрагивающим или слабо затрагивающим основы этих явлений[38].
По существу, советскому руководству в то время приходилось решать две взаимосвязанные задачи. Первое. Совершенствование материально-технической базы социализма, «подтягивание тылов», без чего экономический фундамент коммунизма невозможен. (И в этой сфере сохранялись серьезные проблемы.) Второе. Строительство, собственно, зрелого социализма.
Главная ошибка заключалась в отрыве первой задачи от второй. То есть рост материального благосостояния осуществлялся гибридными методами. Что одновременно и создавало серьезные противоречия в развитии этого благосостояния, и являлось препятствием на пути, коммунистического развития. Аналогично ситуации с НЭПом использование буржуазных элементов в хозяйственной политике создавало новые противоречия в экономике и социально-политической жизни (рост диспропорций, увеличение роли прибыли как маркера эффективности, коррупция, формирование буржуазно-потребительского сознания и проч.).
В этом контексте нельзя не согласиться с Р. Косолаповым: «Главной причиной поражения социалистического почина в нашей стране является игнорирование наукой и практикой прекрасного плехановско-ленинского тезиса о том, что социализм означает переход всех средств и предметов производства в общественную собственность, устранение товарного производства и замену его новой системой производственных отношений, при которой ведущим стимулом экономической деятельности является удовлетворение здоровых человеческих потребностей, а не прибыль. Социализм погубили бесконечные вязкие компромиссы с товарным и товарно-капиталистическим производством и порождаемыми ими социальными элементами. Сидение на двух стульях никогда не относилось к удобным занятиям, но именно к нему нас десятилетиями вынуждали ленивые и подкупные экономисты академической школы, находившие поддержку у недалеких и жуликоватых хозяйственников»[39].
В историографии выдвигается множество гипотетических и конспирологических версий, основанных на реальной борьбе в Политбюро, верхнем эшелоне партийного аппарата за влияние и власть[40]. Приводятся главным образом такие политические деятели, как А.Н. Шелепин, Г.В. Романов, В.В. Щербицкий в контексте реальной альтернативы Брежневу, а затем Андропову. Мол, они бы «вытянули» социализм.
Конечно, эти люди в определенны аспектах (например, в работоспособности, личной скромности, неприятии коррупции) были выше Л.И. Брежнева. В чем-то (в отношении к людям, демократичности) они ему уступали. Но их деятельность, интервью, мемуары и проч. отчетливо демонстрируют, что, придя к власти, эти руководители также ничего не сделали бы для коммунизма. Ибо они его не понимали, не понимали его сущности, а были только крепкими хозяйственниками, профессионалами своего дела, честными людьми, верившими в справедливое общество; но не идейными, теоретически подкованными коммунистами.
И в этом заключается провал социалистического проекта. Общественное сознание после эпохи Ленина не только трудящихся, не только их авангарда – рабочего класса, но и лидеров коммунистического движения не поднималось на уровень общественного бытия, серьезно отставало от уровня общественного развития…
Анализируя различие между В.И. Лениным и И.В. Сталиным в понимании роли марксизма, Б. Кагарлицкий отмечал: «Если для Ленина каждый практический, тактический вопрос приобретал теоретический смысл, то для Сталина, наоборот, любая теоретическая проблема значима прежде всего в связи с конкретной политической практикой. Иными словами, задача теоретиков состояла в том, чтобы задним числом найти обоснование политическим решениям, принимаемым руководством»[41]. После Сталина роль теории в развитии советского общества еще больше снизилась. Со второй половины 1960-х гг. теоретические проблемы уже мало что значили даже в связи с конкретными политическими вопросами. И даже теоретическое обоснование тех или иных решений становилось все больше инерционным, своего рода, ритуальным.
Именно в то время (конец 1960-х – начало 1970-х гг.) был упущен великий исторический шанс «укрощения» будущего. Материально страна была к этому в основном готова, а идейно еще не разложена. Требовалась только свежая марксистская мысль, и ее, к величайшему сожалению, не оказалось. Ни Брежнев, ни Андропов, ни большинство членов тогдашнего политического руководства не были бюрократами, а, наоборот, являлись искренними коммунистами. Но они не оказались марксистами с большой буквы, подобно Ленину. А любой теоретик меньшего масштаба вряд ли бы осилил те планетарные задачи, которые стояли перед обществом.
Сноски:
[1]См., напр.: Эпштейн Д.Б. Социализм XXI века: Вопросы теории и оценки опыта СССР. М., 2016. С. 183-255; Гражданкин А.И., Кара-Мурза С.Г. Белая книга России: Строительство, перестройка и реформы: 1950-2012 гг. М., 2013.
[2]Цит. по: Майсурян А. Другой Брежнев. М., 2004. С. 55.
[3]Там же. С. 161.
[4]Можно в определенной мере согласиться с помощником генсека В. Голиковым, который в разгар огульного шельмования брежневского периода, предвзятой критики «периода застоя» отмечал: «…Л.И. Брежнев, не побоюсь сказать, был крупнейшим политическим деятелем современности, хорошо подготовленным лидером, способным возглавлять великую державу» (Болдин В., Голиков В. Генсек Брежнев // Завтра. 2002. 26 ноября).
[5]Цит. по: Майсурян А. Указ. соч. С. 205.
[6]Митрохин Н. Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах. М., 2023. Т. 1. С. 150-155.
[7]Бурик М.Л. Виртуализированный мир капитализма: монография. М., 2022. С. 19.
[8]Митрохин Н. Указ. соч. Т. 1. С. 209-217.
[9]Попович А.С., Попович З.А. От бюрократизации управления до бюрократизации мысли: Марксистский анализ феномена бюрократии. М., 2015. С. 165-220.
[10]Бурик М.Л. Указ. соч. С. 283.
[11]Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 264; Т. 44. С. 418; Т. 45. С.94.
[12]Леонид Брежнев в воспоминаниях, размышлениях, суждениях. Ростов-на-Дону, 1998. С. 259; Майсурян А. Указ. соч. С. 289.
[13]Брежнев Леонид Ильич // Вестник Архива Президента Российской Федерации. М., 2006. С. 60-61, 141-143.
[14]Цит. по: Леонид Брежнев в воспоминаниях, размышлениях, суждениях. С. 146.
[15]Цит. по: Александров-Агентов А.М. От Коллонтай до Горбачева. М., 1994. С. 262.
[16]Цит. по: Майсурян А. Указ. соч. С. 162.
[17]Брежнев Л.И. Рабочие и дневниковые записи. В 3 т. М., 2016. Т.1. С. 195, 258.
[18]Брежнев Леонид Ильич. 2006. С. 72, 73, 186.
[19]Брежнев Л.И. Рабочие и дневниковые записи. Т.1. С. 432.
[20]Брежнев Леонид Ильич. 2006. С. 99, 101-102.
[21]Брежнев Л.И. Актуальные вопросы идеологической работы КПСС. В 2 т. М., 1979. Т. 2. С. 292.
[22]Брежнев Леонид Ильич. 2006. С. 73, 134.
[23]О теоретических взглядах И.В. Сталина см.: Черняков С.Ф. История и теория социализма XX века: Новый взгляд на актуальные вопросы. М., 2022. С. 124-146.
[24]Брежнев Леонид Ильич. 2006. С. 189-190.
[25]Болдовский К.А., Джалилов Т.А., Пивоваров Н.Ю. Ю. В. Андропов: два года на вершине власти (рабочие записи 1980 – 1983 гг.) // Новейшая история России. СПб., 2018. Т. 8. № 1. С. 232-279.
[26]Многие соратники и исследователи отмечают вдумчивость, умеренность, осторожность Андропова. Например, ближайший соратник генерального секретаря Е.К. Лигачев вспоминал: «Как заведующему отделом мне приходилось докладывать Андропову о положении дел… в важнейших сферах жизнедеятельности государства. Обычно Юрий Владимирович начинал так:
– Расскажи-ка, Егор Кузьмич, где мы находимся?
С этой фразы – «Оцените, где мы находимся? Дайте оценку текущему моменту» – Андропов часто начинал рабочие совещания. А потом добавлял:
– Давайте погоняем эту проблему.
И мы основательно «гоняли» ту или иную проблему…» (Лигачев Е.К. Кто предал СССР? М., 2009. С. 25).
[27]Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР // Коммунист. 1983. № 3. С.12, 14, 20.
[28]Там же. С. 12.
[29]Андропов Ю.В. Ленинизм – неисчерпаемый источник революционной энергии и творчества масс. Избранные речи и статьи. М., 1984. С. 473.
[30]Цит. по: Корниенко Г.М. Холодная война. Свидетельство ее участника. М., 1994. С. 232.
[31]Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР. С. 20.
[32]Там же.
[33]Там же. С. 15, 17.
[34]Источник. 2001. № 5. С. 132-142; Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР. С. 15.
[35]Шубин А. Истоки перестройки. Т. I. М., 1997. С. 145-151, 163-164.
[36]Эксперимент по расширению хозрасчета и самостоятельности предприятий уже в 1984г. выявил те же противоречия, что и реформа 1965 г.: незначительное повышение производительности труда было сопряжено с приписками, занижением плановых заданий и другими элементами теневой экономики (Митрохин Н. Указ. соч. Т. 2. С. 385).
[37]Андропов (в отличие от Горбачева) четко представлял грань между социализмом и капитализмом и безоговорочно выступал против расплывчатости, туманности представлений «о самой сути социализма, его коренных отличиях от капитализма… Когда фактически отвергаются общие закономерности социалистического строительства» (Андропов Ю.В. Ленинизм – неисчерпаемый источник революционной энергии и творчества масс. С. 365, 366).
[38]В свое время К. Маркс создал политэкономию капитализма. А вот политэкономии социализма, несмотря на все призывы и предостережения классиков, в советское время создано так и не было.
[39]Косолапов Р. Идеи разума и сердца. М., 1996. С. 94.
[40]См., напр.: Легостаев В. Как Горбачев «прорвался во власть». М., 2011.
[41]Кагарлицкий Б.Ю. Марксизм: не рекомендовано для обучения. М., 2006. С. 59.
