Е.В. Пригожин и парадоксы политических институтов современной России
На пестром небосклоне современного медийного пространства, как официального (и даже официозного), так и неофициального (и зачастую оппозиционного), наиболее ярким небесным телом на данный момент выглядит создатель ЧВК «Вагнер» Е.В. Пригожин. Кому-то он «освещает путь» (независимо от того, куда в действительности этот путь ведет), кого-то «слепит в глаза» довольно-таки «жестким излучением», где-то он ярко освещает те или иные проблемы, на которые официальные «прожекторы» не могут направить даже отдельные тусклые лучики света. Но главным во всей этой «механике небесных светил» кажется не столько то, насколько ярким является испускаемый свет, сколько тот промежуток времени, в течение которого он будет светить. Что это? Новое солнце, которое будет сиять миллионы лет, или небольшая комета, которая, несмотря на свой яркий хвост, искрящийся тысячью огней, быстро сгорит в плотных слоях атмосферы? (А нужно заметить в скобках, что на политическом небосклоне России слои атмосферы настолько плотные, что там по определению возможно только одно «солнце» и считанный ряд или довольно блеклых, или слишком уж вычурных «небесных карликов».)
Многие либеральные политики или влиятельные блогеры (не будем называть конкретных имен, поскольку с точки зрения современного российского законодательства они практически все являются «иностранными агентами» или того хуже, и если не упомянуть все их эпитеты, то издательство, публикующее статью, может пострадать) скорее относят Пригожина к числу «комет», которым в не столь отдаленном будущем отрубят их пышный «хвост», или еще что поважнее. Во всяком случае, как они считают, в жарком конфликте с Министерством обороны РФ Пригожин довольно скоро сгорит. С.К. Шойгу с В.В. Герасимовым его «затмят» не только своим большим «весом» и, соответственно, «взаимным притяжением» с нашим «солнцем», но и гораздо более мощным и жестким (хоть и менее ярким) светом российского бюрократического институционализма. Дело в том, что Пригожин, при всей своей публичности, не носит ни одного официального титула. Не встроен в ряды бюрократии. Несмотря на возрождение в России худших черт монархии, когда человек, заправляющий за царем постель или убирающийся в его комнате, организующий для него охоты или пиры, занимал высшие должности в правящей верхушке (как сейчас некоторые охранники президента становятся губернаторами, а друзья, коллеги по прежней работе и т.п. занимают ключевые места на высших административных или хозяйственных уровнях), «повар Путина» скорее «ограничился» (или был ограничен) неформальными контактами с «солнцем», связанными с выполнением «особых поручений» (вроде деятельности той же ЧВК) на основе денежно-материальной заинтересованности. Так или иначе, но официальных должностей он не получил. И именно поэтому, как считают либералы, он потерпит поражение в борьбе с тяжеловесами российской бюрократии.
Вполне возможно, что борьба Пригожина с «бюрократами с Рублевки» имеет своей целью не только популизм, желание снискать славу «человека от народа», недовольного нынешним положением дел, но и подсознательную (или вполне осознанную) жалобу на то, что его «не взяли в бюрократы». Мол, не хотите меня брать в свои ряды — вам же будет хуже! Впрочем, у него есть заступники во власти. Вспомним того же С.М. Миронова, позирующего с вагнеровской кувалдой, или «сына Пескова», отслужившего в ЧВК «Вагнер». Но это явно не «бюрократический мейнстрим». Не верхние ступени иерархической лестницы, на которых стоят Шойгу с Герасимовым (особенно учитывая все еще действующую СВО).
При этом стоит отметить, что либералы не высоко оценивают статус и самих бюрократов, практически полностью лишенных политической субъектности. В условиях современной российской автократической государственности, действительно, практически невозможно найти ни одного самостоятельного «официального» политика (разумеется, за исключением «солнцеликого»). В такой системе форма начинает превалировать над содержанием, и министерский или депутатский сюртук может иметь гораздо большую значимость, чем то тело, которое его носит. В жестко выстроенной вертикали власти именно уровень иерархии определяет значимость человека. Сам же человек может при этом даже отсутствовать (в конце концов, за него всегда есть кому нажать нужную кнопку). В данной политической структуре институционализм (который лучше назвать «квази-институционализмом» за его полную искусственность, оторванность от реальной жизни), принадлежность к определенному месту в официальной структуре, это практически все, что есть у «политического деятеля». И будь ты семи пядей во лбу или имей за своей спиной целую армию последователей (состоящую из подписчиков в тех или иных соц. сетях), но не чувствуя под собой кресло, вмонтированное в ряды официальной структуры, для свершающейся «государственной политики» ты так и останешься «блогером». Здесь как раз место не только красит, но и творит «государственного человека».
Но подобная значимость «места» важна именно для данной системы. Искусственно созданная властная структура (во многом уже отторгаемая реальной социально-экономической действительностью) требует гораздо больших усилий, как правило полицейских (и вообще силовых), для своего самосохранения. Поэтому в ней все иерархические ступени жестко зафиксированы, а вертикальная мобильность, как правило, заменяется горизонтальной. Система окостеневает и замыкается в себе. Поэтому все, что находится за ее рамками, выглядит инородным телом. И таковым может оказаться не только условный «Пригожин», но и народ в целом. Система лишь воспроизводит саму себя, как правило — за счет общества.
Когда же система рушится, все может кардинально поменяться. Во время социально-политических потрясений действуют не «места», а люди (как говорится — «структуры не делают революций!»). Но их-то, живых людей, в действующей институции как раз и нет! Система их «перемолола» и встроила в себя в качестве винтиков и колесиков механизма, получающего свое движение от главного и единственного «мотора». К тому же не будем забывать и о так называемой «отрицательной селекции», которую либералы любят приписывать действующему режиму. В таких условиях шансов найти в политике «настоящего человека», даже обладая самым ярким фонарем, еще меньше, чем у в свое время было у Диогена.
Некоторые умеренные консерваторы и правые либералы (которых тоже лучше не упоминать, поскольку даже консерватизм не смог их уберечь от клейма «иностранного агента»), наоборот, считают, что как раз люди вроде Пригожина (и в первую очередь — он сам) смогут сыграть одну из главных ролей в изменившихся социально-политических обстоятельствах. И даже на некоторое время (очень короткое) прийти к власти. Но это не будет решением нынешнего серьезнейшего системного кризиса. Можно сказать, что специфика кризиса сама же и порождает лекарство, или же плацебо, приносящее лишь временное психологическое облегчение, но не купирующее болезнь. Скорее всего именно по линии СВО, т.е. военной, и будет идти ответ: либо его усугубление от «турбопатриотов» (одним из лидеров которых и является Пригожин), либо прекращение — от оппозиции. И как показывает более или менее объективная социология, затягивание СВО вряд ли увеличивает количество ее сторонников. Особенно учитывая достигнутые успехи и вероятные перспективы. Скорее наоборот: время ее проведения обратно пропорционально количеству ее сторонников, как и сторонников ее полководцев всех уровней и мастей.
И здесь, в некотором смысле, уместно будет вспомнить о судьбе А.Ф. Керенского (несмотря большие различия между ним и Пригожиным в личностном, деловом и т.п. планах). Керенский в свое время не только был гораздо более яркой «медийной личностью», чем сейчас Пригожин, но ему даже удалость стать «диктатором на час». Но его политическая активность, несмотря на популизм, шла в разрез с реальными потребностями общества. Керенский попытался найти решение кризиса власти путем возврата к прежним, хоть и серьезно скорректированным революцией, политическим институтам (и прежде всего в армии). Он хотел продолжать войну (Первую мировую) и не хотел решать ключевого для тогдашней России земельного вопроса. В конце концов, он даже вступил в сделку с откровенно реакционными силами из военного лагеря. Но все пошло прахом. Жесткая институциональная структура, скованная военной дисциплиной, «перемолола» бывшего революционера (ведь Керенский был социалистом-революционером) и предопределила его незавидную участь.
Только большевики, наименее институционализированный элемент тогдашней политической арены, смогли найти выход из кризиса. При этом даже в оппозиционной среде, включая социалистические партии, они не были «мейнстримом». А уж после Февральской революции 1917 г., особенно после оглашения В.И. Лениным «Апрельских тезисов», их вообще списали «в архив революционной истории». Но, как мы знаем, история распорядилась иначе. Наименее институционализированная партия оказалась наиболее укорененной в народные чаяния. За сильнейшими социально-политическими флуктуациями, возносящими на политический небосклон все новые «светила», скрывалась социально-экономическая реальность со своими законами «притяжения» и «отталкивания». Не только Керенский, но и другие не менее яркие политические «кометы», вроде П.Н. Милюкова или А.И. Гучкова, довольно быстро «сгорели» в раскаленных слоях революционной атмосферы, несмотря на гораздо большую вовлеченность в пока еще действующие политические институты. Здесь можно даже сделать следующий вывод: во времена коренной ломки, чем меньше политический субъект непосредственно связан с разлагающимися политическими институтами, тем больше у него возможностей во вновь возникающих социально-политических перспективах.
Это касается и верхушечных переворотов, как раз происходящих в рамках действующих институций, поэтому и не решающих ключевых проблем, пробудивших дремавшую прежде социально-политическую активность (в том числе, в качестве одного из ответов, вылившуюся в данный верхушечный переворот). А ведь на подобный переворот, скорее всего, и рассчитывают наши либералы. Не даром они говорят почти как о «фронде», о С.С. Собянине, М.В. Мишустине и других «технократах», не так сильно вовлеченных в открытую поддержку СВО, и при случае способных занять опустевший трон. Но это лишь откладывание на неопределенный срок действительного и неизбежного разрешения более фундаментальных вопросов, которые не по зубам ни одному субъекту из действующей вертикали власти.
Таков уж парадокс современной политической системы, что наиболее четко и последовательно проводить ее курс способен человек, который находится вне ее, и даже в конфликте с ней. Но это говорит лишь о том, что система либо уже мертва и ее приходится толкать извне, либо она пока еще находится в стадии безумной агонии и крушит сама себя. Трудно предугадать, что ждет Пригожина впереди. Но одно можно сказать определенно: если его судьба окажется незавидной, то не потому, что он не вписывается в современные российские институты, а как раз потому, что он с наибольшей последовательностью выражает их самые мрачные стороны.