ОТ 1990-Х К 2000-М И ОБРАТНО
Ограбление страны было причиной кризиса 1990-х?
Перефразируя С. Довлатова: «мы без конца проклинаем 90-е, и, разумеется, за дело, но…». В оригинале лирический герой задавался вопросом о Сталине и миллионах доносов. К девяностым это, вроде бы, не применимо. И всё-таки, почему же массовое обнищание населения в девяностые стало возможным? Самый простой ответ: ограбили, отобрали! Не то чтобы ответ этот был неверным: тотальная финансовая и правовая безграмотность граждан бывшего СССР, плачевное состояние правоохранительных органов, а порою их прямое сращивание с криминальными организациями позволяли жуликам разного калибра с приятной легкостью на согражданах наживаться. И не только на простых согражданах — представители государственных органов зачастую были ничуть не менее безграмотны.
Примеров того, кто и как вполне незаконно или, как минимум, не вполне честно сколотил состояние на стране и согражданах, много — от пирамид наподобие МММ до уважаемых и по сей день олигархов, деятелей оппозиции и даже «особ, приближенных к императору». Хотя официальные идеологи (за немногим исключением) старательно противопоставляют «сытые» путинские 2000-е мрачным 1990-м, а светлый образ Владимира Путина — «зажравшимся олигархам» ельцинских времен.
К сведению идеологов, долларовых миллиардеров за время очного и заочного правления так называемого гаранта конституции существенно прибавилось, а суммарное состояние 100 богатейших людей страны сейчас превышает годовой бюджет РФ (со всеми учителями, врачами, чиновниками, пенсионерами, армией и ракетно-космическим комплексом вместе взятыми). По числу людей с состоянием более чем в 100 млн. долларов Россия практически впереди планеты всей: в 2022-м году она вошла в 10-ку стран с наибольшим количеством сверхбогатых людей (см. о доходах отечественных миллиардеров, о количестве центимиллионеров).
1990-е против 2000-х?
Наивно противопоставлять российские элиты 1990-х и 2000-х, ведь и первые, и вторые смогли укрепиться благодаря стремительному обнищанию граждан и сверхконцентрации капитала у немногочисленных собственников. Тем более что нищета исчезла далеко не везде: «развитой капитализм» получилось кое-как выстроить в основном в столицах и крупных городах и то не всем. Да и сам этот развитой капитализм обеспечивался во многом не грамотными действиями власти, а ростом цен на углеводороды.
Тем удивительней, что до сих пор такое противопоставление вполне срабатывает, причем даже в среде оппозиции, которая, казалось бы, должна чутко реагировать на властные манипуляции. Но нет, оппозиционеры продолжают выбирать, какой стороной монеты лучше расплачиваться. Наглядный пример — реакция на недавний пост журналистки Елены Костюченко в одной социальной сети, признанной на территории РФ экстремистской организацией. Журналистка осмелилась рассказать, как она голодала в 90-е. С каким же азартом, под крики: «держи путинистку!» пользователи принялись травить её!
Люди забывают, что это комплексный обед: не важно, что вам больше нравится, девяностые или современность, какой бы сорт вы не выбрали — съесть придётся всё вместе. Никуда, кроме как к какой-то разновидности «путинизма» (не важно, кто конкретно встал у власти), государственная политика, проводимая в девяностые, не могла привести, и требовать ликования по её поводу бессмысленно.
Это с одной стороны. С другой, наблюдать воспоследовавшее вслед за публикацией Елены и фильмом М. Певчих (признана «иностранным агентом») «Предатели» массовое прозрение либеральных журналистов, осознавших, как они страдали в девяностые, тоже забавно. Примерно в той же степени, как наблюдать прежние прозрения идеологов путинизма а-ля покойный Павловский или Невзоров (признан «иностранным агентом»), бодро переобувшихся в своё время в ярых врагов режима и спасителей отечества.
Не грабежом единым
Вернусь, однако, к самим девяностым. Да, обман был, да многое было разворовано, из страны активно вывозили капиталы, и всё-таки это только часть правды. Орды стремительно разбогатевших мошенников, за сравнительно малым исключением, столь же быстро теряли состояние, в том числе вследствие уже своей собственной финансовой безграмотности, но главным образом потому, что экономический кризис, начавшийся ещё в позднем СССР, и общая разруха в начале 1990-х только нарастали.
Даже если вы как-то смогли устроиться и использовать момент, если ваша жизнь складывалась более или менее благополучно, никаких гарантий того, что завтра всё не изменится, у вас не было. Отсюда и показное расточительство, и прожигание жизни немногими разбогатевшими, столь шокировавшее беднеющие массы, но что ещё делать, если завтра всё может закончиться.
Залоговые аукционы, на которых акцентирует внимание фильм «Предатели», были, мягко говоря, предприятием сомнительным, но это было лишь одно из многих зол. Отнюдь не все олигархи сколотили свои состояние именно на них. Скажем, экс-замминистра иностранных дел и экс-министр внешних экономических связей РФ, а ныне миллиардер Пётр Авен в них не участвовал. Многие получали бенефиции от реформ девяностых на более-менее законных основаниях, но законность вовсе не означает, что произошедшее тогда перераспределение собственности принесло власти и обществу пользу. Первое, пока ещё робкое, перетекание собственности в карманы бывших партийных функционеров и чиновников началось не просто до проведения залоговых аукционов, оно началось даже ещё до прихода к власти Ельцина: ещё в горбачёвские времена.
Возвращаясь к аналогии, использованной в самом начале: каким бы ни был тираном Сталин, существовали конкретные механизмы, конкретные причины, позволившие ему удерживаться до конца жизни у власти и сгноить миллионы человек в лагерях.
Конкретные личности, конкретные злодеяния, конкретные ужасы затмевают для нас стоящие за ними общественные процессы и механику власти. Затмевают к немалой выгоде наследников и бенефициаров этой власти, которым иначе пришлось бы нести какую-никакую ответственность за её свершения. Термин «культ личности» был когда-то введён в обращение преемниками Сталина среди прочего именно для «маскировки», чтобы в завуалированной форме переложить ответственность на «главного злодея», хотя при этом-то злодее и началась их карьера и в репрессиях они поучаствовать успели.
Почти подобным же образом, вспоминая сейчас «лихие девяностые», как правило ограничиваются предъявлением претензий конкретным деятелям того периода (хрестоматийному Чубайсу, например, или там Ходорковскому (признан «иностранным агентом»), как в упоминавшемся фильме), и это опять же к немалой выгоде наследников 90-х. В том числе к выгоде окружения нашего светлоликого.
Свои микроходорковские и микрочубайсы были чуть не в каждом городе, и именно для них привлечение внимания к наиболее одиозным фигурам было выгодно — оно отвлекало от их собственных дел и делишек, выставляло (да и выставляет) их самих в более выгодном свете.
В девяностые не только начали сколачиваться капиталы, но, как уже сказано, перераспределялась власть (и это, как видно на примере того же Авена, процессы взаимосвязанные). Не всё сегодняшнее высшее чиновничество, но значительная его часть находится у власти как раз с начала или же с середины 90-х. Причём это относится к представителям самых разных фракций — от Лаврова и Набиулиной до Шойгу и Патрушева.
Не то чтобы я предъявлял претензии именно авторам упомянутого фильма (они, я думаю, и не ставили себе аналитических задач, у них свои прагматические цели — дистанцироваться от прежнего поколения либералов, оттеснить их от лидерства в рядах оппозиции, создать плацдарм для возможной борьбы за власть и т. д.), но в целом механика кризиса 90-х остаётся скрыта, а без понимания этой механики и общественных процессов избежать «повторения пройденного» будет сложно, тем более, как я уже писал в своей колонке, именно воспроизведение после Путина (и по мере приближения к концу его правления) ситуации, близкой к 90-м, более чем возможно.
Дело даже не только в том, что экономическая политика 90-х оказалась провальной, что установление суперпрезидентской власти давало главе государства после 1993 года уже почти неограниченные права (впрочем, с тех пор ещё более расширенные), что расстрел Белого дома и война в Чечне легитимизировали насилие как форму политики, что и доверие к публичной политике было окончательно подорвано после неоднократного обмана ожиданий избирателей. Всё это так, и ворох глупых, часто преступных решений и сговоров того времени ещё надо осмыслить и проанализировать. Но в первую очередь дело всё же не в них, а в причинах, по которым всего этого не удалось избежать.
Из СССР с проблемами
Переход к рыночной экономике на рубеже 1980–1990-х годов происходил во всех европейских авторитарных потскоммунистических (будем использовать этот термин, хотя коммунистического в этих странах, было явно меньше чем, например, феодального) странах, и всюду он проходил довольно тяжело: обнищание населения, нарастание напряжённости и межэтнические конфликты.
Страной с наибольшими элементами рынка (и наибольшей свободой) к началу экономических преобразований была Югославия. Одна из стран, ранее входивших в состав Югославии — Словения, имела как минимум на 2022 год самый высокий уровень ВВП на душу населения среди посткоммунистических стран (опять же, в рамках самой Югославии экономика Словении была самой развитой). Словения, однако, сомнительный пример: получается змея, кусающая свой хвост: чтобы безболезненно перейти к рынку, экономика уже должна быть в достаточной степени рыночной, а чтобы не сильно пострадать в кризисе и меньше обеднеть, нужно уже изначально быть богатым (какая неожиданность). И все же для стран бывшей Югославии переход этот был одним из самых болезненных на всём посткоммунистическом пространстве, включал череду настоящих войн, политических убийств, а отголоски тех конфликтов слышны и сейчас.
Более интересен опыт таких стран, как, например, Польша и Чехия (обе экономически весьма успешны, даже если не брать в расчёт только посткоммунистические режимы). И там и там после отстранения от власти правящих коммунистических партий значительную роль играли представители организаций, связанных так или иначе с рабочими, опирающихся на их поддержку и худо-бедно отражающих их интересы. В Польше это были организации, вышедшие из независимого профсоюза «Солидарность». Конечно, как раз выходцы из Солидарности оказались инициаторами рыночных «шоковых» реформ, и само движение в 1990-е раскололось на несколько разных групп с очень различной идеологией. Тем не менее, игнорировать изменение положения рабочих эти группы не могли и вынуждены были как-то пожелания трудящихся учитывать. В Чехии же долгое время оставалась сильна «Социал–демократическая партия» (социал-демократия была развита в Чехословакии ещё в довоенный период), влияние социал-демократов пошло на спад только в последние годы (хотя снизилось оно крайне резко). Иными словами, в этих странах были влиятельные силы, несмотря на все внутренние противоречия и скандалы, отражавшие интересны рабочих, а не только интересы рекрутируемых из бывшей партийной элиты предпринимателей и чиновников. Существовало то, о чём так много говорил, но к чему так мало стремился Б.Н. Ельцин: реальная система сдержек и противовесов.
В СССР, несмотря на предпринятые в конце 1970-х годов попытки, независимые профсоюзы до самого его конца так и не возникли, не стали серьёзной частью движения сопротивления, профсоюзы были и оставались «приводными ремнями» партии. Массовое рабочее движение в СССР не появилось (вернее, оно к концу СССР утратило хоть какую-то массовость). Наиболее эффективной стратегией оказалось индивидуальное сопротивление: возможность увольнения по собственному желанию или банальный уход в запой. К тому моменту, как СССР прекратил существование, советское общество уже было крайне атомизировано, раздроблено, не готово к коллективному сопротивлению и отстаиванию своих интересов. Членство в профсоюзных организациях в советский период было «добровольно-обязательным», так что в последние годы СССР начался прямо-таки исход из профсоюзов (и эта тенденция продолжалась все 90-е, да и сегодня, увы, работники в большинстве своём не стремятся в профсоюзы вступать). Реальную помощь в 1990-е могла дать семья, но не организация, а её помощи было достаточно для существования, но недостаточно для сопротивления.
Мои слова кажутся парадоксальными, особенно если вспомнить массовые рабочие протесты 1990-х, например протесты шахтеров в Москве, но это так: опыта самоорганизации и противостояния власти на низовом уровне всё-таки не хватало. Федерация независимых профсоюзов России на самом деле была и остаётся крайне зависимой, она постоянно сдавала свои позиции. Во время противостояния Ельцина и Верховного Совета поддержавшая было Совет ФНПР довольно быстро от этой поддержки отказалась: её руководство банально испугалось возможного роспуска. Соглашательские позиции ФНПР привели к дальнейшему оттоку работников из профсоюзов.
Какой вывод я могу сделать из сказанного, применяя это к сегодняшнему дню? Авторитарная власть возникает на осколках крайне атомизированного общества (вовсю пользуясь его разобщенностью), она же и поддерживает в дальнейшем атомизацию, подменяя реальную активность добровольно-принудительной, декоративной, заставляя граждан искать решение своих проблем не коллективно, а «в индивидуальном порядке». Только преодоление этой атомизации — проявление реальной общественной активности, солидарности, наработка опыта взаимодействия — может помочь преодолеть последствия авторитаризма. Только низовая солидарность позволит реально противостоять новым попытками союза чиновников и капиталистов перераспределить собственность и дальше паразитировать на обществе. Не так важно, за что (и против чего) конкретно ведётся борьба: против массовой застройки, лишающей привычных мест отдыха, за сохранение исторических памятников, за права заключенных, за адекватную оплату труда, за переименование учебного заведения, в конце концов — вспомним протесты студентов против создания ВПШ им. Ивана Ильина. Важно, чтобы эта борьба шла, чтобы люди объединялись, важно движение.
После столь пламенной тирады всё-таки вынужден оговориться, «все животные равны, но некоторые равнее других» — любая борьба значима, но есть та, без которой хотя бы умеренно светлого будущего нам, скорее всего, не видать. Без создания профсоюзов, без поддержки работы и расширения влияния профсоюзов уже существующих — без этого обеспечить благополучие российского общества в не столь уже далёком будущем будет крайне проблематично. Важно успеть к этому будущему подготовиться.
