Каким образом рабочий класс является антагонистическим по отношению к капиталу? Каким он должен быть? Каким он может быть? И как наиболее эффективно сформулировать эти проблемы? Эти вопросы на протяжении вот уже двух столетий, если не больше, являются предметом запутанных и запутывающих аналитических дебатов, а также восторженных и разобщенных мнений о политической стратегии.
Первая проблема, которая требует уточнения: что мы имеем в виду под капиталом и что мы подразумеваем под рабочим классом? Лично я не склонен использовать бесплотные категории в качестве действующих субъектов общества. Я бы, скорее, сформулировал вопрос следующим образом: «капиталисты против рабочих?».
Но и тогда определение каждого из этих понятий не становится самоочевидным. Поэтому позвольте мне дать определения, с которыми я буду работать. «Рабочий» — это тот, кто создает добавочную стоимость, которая каким-то образом передается кому-то другому — через контракт (как, например, оплата труда или аренды), через долговые механизмы или через косвенное субсидирование получателя (роль труда в домашних хозяйствах). Если использовать такое определение, очень большая доля мирового населения оказывается в категории рабочих. Очень современный лозунг — «нас 99%» — точно отражает суть этого определения.
Конечно, не все рабочие одинаковы. Они очень сильно различаются по реальному уровню доходов. Они очень сильно различаются по типам выполняемой ими работы и политическим возможностям участвовать в синдикальных действиях. Они разные в своем самоопределении (или личности). Они различаются по полу и этнической принадлежности. И они различаются по своему классовому сознанию. Более того, ни одно из этих различий не является постоянным. Они все время развиваются, и наш анализ должен основываться на изменяющихся исторических условиях.
В таком случае, кто такой капиталист? Капиталист — это тот, кто стремится, в рамках капиталистической мир-экономики, максимизировать добавочную стоимость, которую он может получить, используя свой контроль как над средствами производства, так и над другими институциональными механизмами, а также путем обмана, воровства, подкупа и прочих, явно незаконных и аморальных методов. В достижении своей цели капиталист применяет и использует свои отношения с правительственными структурами.
Обратите внимание, что я особо подчеркнул тот факт, что он делает это «в рамках капиталистической мир-экономики». Потому что вне этих рамок у капиталиста могут слишком легко конфисковать его прибыль — в частности, те, кто обладает политической силой и полномочиями. Но снижение риска конфискации, что является преимуществом капиталистической мир-экономики, стоит дорого. Деятельность капиталистической мир-экономики налагает серьезные ограничения на действия отдельного капиталиста. Более того, капиталист, который не предпринимает шагов для максимизации полученной им добавленной стоимости по какой бы то ни было причине (например, из-за угрызений совести, или из-за обыкновенной лени), обнаруживает, что его особым образом «наказывают» на рынке. В конечном счете, поведение капиталиста либо соответствует правилам системы, либо этот конкретный капиталист исключается из конкурентной среды.
Я утверждаю, что капиталистическая мир-экономика существует с XVI века в большой географической зоне, которая, тем не менее, значительно меньше земного шара, и что внутренняя логика этой капиталистической мир-системы подталкивала ее к расширению, охватывая все больше и больше регионов, до тех пор, пока ко второй половине XIX столетия она не распространилась по всему миру. 1
Великая французская буржуазная революция
Классовая борьба между капиталистами и рабочими изначально являлась характерной чертой капиталистической мир-экономики. Здесь важно подчеркнуть, что ни капиталисты, ни рабочие не побеждали постоянно в периодически повторяющихся битвах. Действенность организации обеих сторон, циклические сдвиги в мир-экономике, циклические сдвиги в межгосударственной системе и географическое место конкретных битв подразумевают, что в нашем исследовании и анализе мы должны оценить относительную силу двух сторон для того, чтобы понять результаты на локальном уровне.
С течением времени получили развитие, главным образом, два процесса. Первый — степень механизации производства. Обычно ее называют промышленной революцией, как если бы существовал конкретный момент (за который большинство аналитиков принимают начало XIX века), который стал, по какой-то причине, решающим. На самом деле, это был длительный скачкообразный процесс, продолжавшийся пять столетий. И влияние, оказанное им на классовую борьбу, требует более тщательного анализа, чем обычно проводится.
Вторым процессом было запоздалое развитие геокультуры, что значительно осложнило борьбу обеих сторон. Я считаю, что это являлось одним из главных последствий Французской революции, которая трансформировала всю мир-систему.2 При этом геокультура базировалась на двух основополагающих принципах, которые не были столь широко распространены до Французской революции. Первый заключался в том, что изменения в политике следовало считать, скорее, стандартным, а не аномальным явлением. А второй требовал переместить очаг верховной власти от правителя и/или законодательного органа, в котором преобладала аристократия, к «народу», что бы это понятие ни означало.
Это было рождением геокультуры, а не просто ограниченными изменениями в технологии и организации рабочего пространства на рубеже XIX века, согласно простейшему объяснению развития того, что мы считаем современными общественными движениями, в особенности, движениями профсоюзов и рабочих/социалистических партий в течение XIX столетия. Именно по этой причине большинство дискуссий на тему «капитал против рабочей силы» начинают свой анализ приблизительно с 1830 г. и ведут свое повествование от того времени и дальше.
Какая картина складывалась в 1830 г.? На тот момент не существовало еще социалистических партий. Несколько радикальных организаций действовали в Англии и Франции, в меньшей степени подобные организации были представлены в некоторых других, менее богатых и экономически сильных странах мир-системы. И так как профсоюзов как таковых еще не существовало (в основном, из-за того, что они все еще являлись незаконными), имели место тайные синдикальные структуры, принимавшие участие в вооруженной борьбе рабочих против государства.
Рабочие, принимавшие участие в синдикальных действиях, о которых мы ведем речь, в тот момент представляли собой ремесленников, и это нашло широкое отражение в литературе. Ремесленники, объединенные в цеха, в течение длительного времени оставались самой мощной движущей силой в классовой борьбе и были способны сохранять относительно высокий уровень солидарности в своих рядах. Конечно, они также были эксклюзивистами. Они закрепляли за собой цеховое членство, принимая в свои ряды, в основном, родственников действующих членов и ограниченное число новых членов. Это были мужчины. Обычно они происходили из преобладавших в стране или даже в более маленьком регионе этнических групп. Других рабочих они называли «чужаками» и обычно не были готовы принять их в свои ряды. На самом деле, они видели в этих чужаках потенциальных и реальных противников синдикальных действий.
В определенной степени технический прогресс в средствах производства в тот момент угрожал некоторым функциям ремесленников в производственном процессе. Поэтому естественно, что они враждебно относились к таким изменениям и боялись за свое будущее ремесленников. Чартистское движение в Англии и забастовки ткачей во Франции были политическим самовыражением, с воодушевлением поддержанным таким ремесленным сообществом. Однако определенный политический успех этих движений не помешал бы ухудшению положения ремесленников в производственном процессе в долгосрочной перспективе.
Мир-революция 1848 г. стала во многом главным поворотным пунктом этой истории. Что же случилось в 1848 г.? Произошли так называемые революции двух типов. Первый тип — социальная революция во Франции, которая являлась попыткой определенных групп рабочих и их сторонников навязать правительству, образованному после свержения короля Луи-Филиппа, повестку дня, включающую острые вопросы. В сущности, они пытались создать государство, в котором низы могли пользоваться всей совокупностью политических прав. В действительности, эта революция продолжалась всего четыре месяца. Она была подавлена, в результате чего племянник Наполеона, Луи Наполеон, пришел к власти, совершив государственный переворот в декабре 1851 г. Он стал Императором Наполеоном III.
Второй тип революций историки окрестили «Весной народов». Это была попытка создания независимых государств (либо путем выхода из состава государства, либо путем объединения), что позволило бы группам, считавшим себя угнетенными, стать свободными и равными с другими народами. По всей Европе прокатилась волна подобных восстаний в их различных вариантах. И хоть и разными способами, но эти революции также были подавлены.
Как социальная, так и националистические революции вскоре обернулись политическим провалом. Но этот политический провал имел важные последствия. Революции сильно напугали власти всего мира и изменили их политическую стратегию.
Прежде всего, противоборствующих идеологий в мир-системе из двух стало три. До 1848 г. идеологическое разделение существовало между консерваторами и либералами. Консерваторы континентальной Европы были «реакционерами». После окончательного разгрома Наполеона в 1815 г. они стремились, под дипломатическим и идеологическим руководством австрийского принца Меттерниха в составе так называемого Священного союза, решительно подавлять все проявления недовольства где бы то ни было и уничтожать любые структуры, проявлявшие склонность к прогрессивным изменениям.
Либералы, наоборот, настаивали на том, что прогрессивные изменения, под которыми они по сути подразумевали расширение политической роли средних классов, являлись возможными и желательными. Позиция либералов была более сильной в Англии и Франции (и, возможно, нам следует добавить в этот список Соединенные Штаты). Во многих странах также существовали те, которых можно было бы назвать радикалами. Но как группа они были слабы. Действовали они, главным образом, либо в качестве малочисленной группы раздраженных либералов, либо как относительно небольшая группа людей, выступавших за стихийные насильственные восстания. До 1848 г. радикалы не воспринимались всерьез ни консерваторами, ни либералами.
Собрание чартистов в Лондоне, 1848 © wikipedia.org
Мир-революция 1848 г. имела два политических последствия. Прежде всего, сила радикалов, особенно во Франции, серьезно напугала либералов. Никто не ожидал, что радикалы способны в течение четырех месяцев противостоять государственной системе. Теперь либералы восприняли их всерьез, в результате чего объединились со своими прежними оппонентами, консерваторами, с целью государственного подавления радикалов.
Второе изменение было связано с консерваторами. С одной стороны, казалось очевидным, что реакционная программа Меттерниха провалилась. Весна народов показала, что она была неэффективной для подавления националистических порывов в странах Европы. А с другой стороны, именно они задали очень интересный вопрос. Как случилось, что Великобритания, страна, где существовало наиболее мощное радикальное движение в 1830-х и 1840-х гг., оказалась в буквальном смысле единственной в Европе, где не было никаких волнений во время мир-революции 1848 г.?
Разгадка этой головоломки заключалась в том, что британские консерваторы (или, следует сказать, английские консерваторы) не прибегали к реакционной стратегии. Наоборот, они выступали за ограниченные, и что примечательно, политические реформы. Реформа избирательной системы в Англии 1832 г. избавилась от некоторых наиболее нелепых и недемократических особенностей структуры парламента и предоставила право голоса ограниченному числу избирателей — представителям среднего класса.
Однако даже являясь ограниченной, реформа избирательной системы воспринималась в качестве шага в правильном направлении. То же самое можно сказать и об эмансипации католиков. Чартисты стали достаточно сильными в течение почти шести лет, за что Меттерних упрекал английских консерваторов. Конечно, эта сила уравновешивалась поддержкой консерваторами некоторых мер, против которых выступали чартисты, таких, например, как отмена хлебных законов. Так же никаких положительных изменений не было в области предоставления политических прав Ирландии. Тем не менее, до 1848 г. ограниченного «реформизма», пропагандируемого лидером консерваторов, сэром Робертом Пилем, было достаточно для того, чтобы чартистское движение провалилось. Оказалось, что в качестве «консерванта» уступки были эффективнее репрессий.
Поэтому можно заметить, что промежуточный период, последовавший за мир-революцией 1848 г., состоял из двух последовательных этапов. Сначала это был период решительного подавления, направленный на ослабление радикалов, за которым последовал период послабления ограничений и вступления на путь продуманных уступок с целью кооптирования радикалов. Это решение вернуться на путь уступок, тем не менее, было принято не травмированными центристскими либералами (которым принадлежала эта доктрина), а, скорее, так называемыми просвещенными консерваторами.
На этот счет существуют три версии, заслуживающие внимания. Во Франции Наполеон III начал проведение серьезных реформ в 1860-х гг. Он узаконил профсоюзы и забастовки и попытался создать образ монарха, сочувствующего рабочим. В Великобритании премьер-министр консерватор Бенджамин Дизраэли в законодательном порядке значительно расширил избирательное право в 1867 г. Это все еще было не всеобщим избирательным правом, и даже не всеобщим избирательным правом для мужчин, однако состав избирателей был существенно расширен. А после 1870 г. в воссоединенной Германии канцлер Отто фон Бисмарк после первоначального подавления нарождавшегося профсоюзного движения создал первые зачатки того, что впоследствии мы стали называть социально-ориентированным государством.
Идеологическая арена в мир-системе изменилась. Прежде всего, теперь существовали три (а не две) действующие идеологии, где либерализм играл роль «центристской» идеологии. А, во-вторых, оказалось, что три идеологии, явно конфликтующие друг с другом, на деле сводятся к одной. Все чаще и консерваторы, и радикалы склонялись ближе к позиции либералов, превращаясь в действительности в реальное олицетворение центристского либерализма. Созвездие трех идеологий, представлявших собой приблизительно одну и ту же, в которой доминирующей силой являлся центристский либерализм, единственная истинно законная идеология, по сути, просуществовало до мир-революции 1968 г.
Это происходило в рамках геокультуры, в которой преобладал центристский либерализм, которую и профсоюзы, и социалистические партии старались организовать в период между 1870-и гг. и Первой Мировой войной. В тот же самый период начали появляться националистические движения в колониальном и полуколониальном мире. Все эти движения были слабыми в том смысле, что ни одно из них не являлось серьезным противником власти. Но они играли мускулами, впервые став реальными игроками на политической арене.
Но как они собирались из второстепенных актеров на политической сцене стать сильными настолько, чтобы быть способными выполнить свои официальные задачи? И каковы были их официальные задачи? Эти вопросы стали предметом интенсивных дебатов, ставших неотъемлемой частью классовой борьбы.
Одним из первых вопросов как для социалистических, так и для националистических движений являлся вопрос о том, следует ли им обращаться за поддержкой к беднейшему, наименее образованному слою общества в стране. Помните, что самые ранние общественные движения были основаны ремесленниками. А наиболее ранние националистические движения, в основном, брали свое начало в среде интеллигенции. Когда к 1870-м гг. оба вида движений были готовы выйти за рамки первоначальных условий, вопрос состоял в том, насколько далеко они готовы были пойти? Ответ — на некоторое расстояние, но не очень далеко.
Этот вопрос связан с политикой, которую должны были иметь эти движения в отношении государственной власти. В общественном движении, оформившемся в Первый Интернационал, происходили знаменитые дебаты между марксистами и анархистами. Тогда как марксисты считали, что государство являлось, как они говорили, исполнительным комитетом правящего класса, они также верили, что историческое движение вперед возможно только после захвата власти в государстве. Они доказывали, что, в противном случае, они будут просто разгромлены.
Анархисты, с другой стороны, утверждали, что государство являлось главным препятствием общественных преобразований, и отрицали саму идею о возможности достижения чего-либо, если прилагать усилия в этом направлении. Как раз наоборот, говорили они. Движение должно, прежде всего, стремиться изменить отношение угнетенных масс с молчаливого принятия неизбежности своей плачевной судьбы (признание бессилия) на активное сопротивление в любой возможной форме.
Одновременно велись параллельные дебаты среди националистических движений. Расчетливые националисты настаивали на том, что без получения государственной власти ничего нельзя достигнуть, и что основной целью любой националистической организации является создание государства, которым они будут управлять в интересах группы, которую они определили в качестве своего народа. Те, кого мы называем культурными националистами, опровергали такой подход. Государственная власть не имеет смысла без культурных преобразований. Возрождение общего языка, создание культурного наследия, а самое главное, культивирование полноценной самобытной идентичности имеют приоритет над политическими баталиями. Культурные националисты были больше заинтересованы в культурной автономии, чем в политической независимости.
Две точки зрения, по которым два вида движений последовательно культивировали различное отношение к общепринятой основе. Для марксистов единственной надежной основой являлась та, в которую верил пролетарий. Они были готовы и стремились обратиться к неквалифицированным рабочим и включить их в круг своих активных сторонников. Но те, кто не являлись квалифицированной рабочей силой, кто в городах выживал за чужой счет, воровал, срывал забастовки, назывались люмпен-пролетариями и исключались из категории пролетариев. С другой стороны, анархисты были склонны протянуть руку любому угнетенному и действительно старались вербовать активистов именно из числа тех, кого марксисты считали люмпен-пролетариями.
Аналогичным образом политические националисты стремились найти поддержку среди политически активных или потенциально политически активных лиц, кто мог быть завербован в качестве обученных членов их организаций, особенно в городах. Культурные националисты часто искали поддержку у гораздо более широких слоев населения и часто были готовы, в поисках поддержки, фактически учиться у необразованных крестьян. Помимо прочего, культурные националисты утверждали, что крестьяне с большей вероятностью сохранят культурные традиции, которые они, культурные националисты, стремились возродить среди горожан. Последние уже «ассимилировались» в культурные нормы, отличные от тех, что считались культурными националистами своим наследием.
Эти параллельные дебаты были весьма жаркими. Во многих случаях анархисты и культурные националисты действовали более радикально по отношению к существующей государственной власти. Тем не менее, а возможно и поэтому, в долгосрочной перспективе (скажем, до Второй Мировой войны), марксисты и политические националисты выигрывали битву за стратегию. Их упор на политический реализм, организационную дисциплину и интенсивное образование и подготовку, казалось, предполагал большие перспективы для их основы. Движения, ориентированные на овладение государственной властью, хотя и не быстро, но достигали конкретных результатов.
С чем соглашались и марксисты, и политические националисты, так это с так называемой двухступенчатой стратегией: сначала захватить государственную власть, затем преобразовать мир. Процесс захвата государственной власти не так прост; он состоит из нескольких стадий. Прежде всего, необходимо решить, стоит ли участвовать в выборах. Во-вторых, следует понять, следует ли избранным представителям поддерживать правящие коалиции. В-третьих, стоит ли принимать позицию члена правительства. Каждый шаг отдаляет движения от радикальных потрясений и сближает де-факто с доводами центристских либералов в пользу содействия постепенным, неизбежным прогрессивным изменениям.
Именно следуя этим шагам, марксисты начали участвовать в знаменитых дебатах, которые Роза Люксембург назвала «реформа или революция», и которые, в конце концов, начали описываться как разногласие между позицией Бернштейна и позицией Ленина. Грубо говоря, так называемый ревизионизм Бернштейна основывался на доказательстве того, что поскольку рабочий класс представлял численное большинство населения, то, как только страна осуществит всеобщее избирательное право (для мужчин), социал-демократы смогут просто избрать себя во власть и далее законодательно закрепить социализм. Конечно, это предполагало, что все рабочие будут голосовать за социал-демократов — допущение, которое оказалось исторически не совсем верным.
Февральские дни на улицах Петрограда. Фото. 1917.
Большевики в России доказали обратное. Они утверждали, что власть можно получить единственным путем — путем государственного переворота, так как буржуазия никогда не откажется от своей власти и привилегий мирным путем. Безусловно, тот факт, что у России не было законодательства, согласно которому представители рабочих могли сами избрать себя во власть, являлся очень сильным и убедительным аргументом против возможности применения ревизионистских предложений Бернштейна в России.
Тем не менее, случилось так, что русская революция была не просто результатом авангардной организации пролетариата в повстанческом движении, как предполагала первоначальная большевистская программа. Нужен был крах российского государства для того, чтобы разрушить легитимность царского режима. И как только он рухнул, стало правдой то, что «власть лежала на улицах», и большевики смогли взять штурмом Зимний дворец.
В период с 1870-х гг. до Первой Мировой войны общественное движение находило самовыражение в двух формах — в качестве политических партий и профсоюзов. Эти две структуры действовали на разных сценах: первая — во власти, вторая — на рабочем месте, где пролетариат выполнял свою ежедневную работу и обеспечивал материальную базу своего существования и существования своих семей. Они стремились работать в тандеме, но реальные отношения между профсоюзами и социалистическими партиями были с самого начала серьезной и острой проблемой.
И движения марксистов, и политические националистические движения представляли собой вертикальные организации. Они верили в то, что являлись единственными антисистемными организациями в своей стране. Они чувствовали, что все организации прочих видов, служившие интересам конкретных групп (женщин или молодежи), или преследовавшие конкретные политические цели (мир, забота об окружающей среде, или права социальных меньшинств), должны существовать только как структуры в составе вертикальной организации и подчиняться ее политическому руководству. Группы, организованные вне единой вертикальной структуры, рассматривались как объективно контр-революционные.
По логике вещей, это также относилось и к профсоюзам. Однако, в большинстве стран, профсоюзы организовывались как формально независимые структуры, которые затем путем переговоров устанавливали тесные, но неполноценные отношения с вертикальной революционной партией. Результатом часто являлось подчинение профсоюза де-факто партийной структуре (как, скажем, во Франции), но иногда профсоюзная структура занимала необычно важное положение в партии (как в Англии).
Тем не менее, тот факт, что профсоюзы являлись формально автономными структурами, означал, что они были вынуждены реагировать на давление со стороны своих членов. А кто были их членами? Это, конечно, варьировалось, в зависимости от мир-экономической роли страны. Но в общем и целом, в этот период самые сильные профсоюзы существовали среди квалифицированных и полуквалифицированных промышленных рабочих и низших правительственных служащих. А каковы были интересы таких рабочих? Очевидно, что прежде всего их заботили три вещи: уровень заработной платы, трудовой стаж и условия работы. Забастовки превратились не в средства преобразования государственных структур, а, скорее, в средства получения и сохранения материальных благ объединенных в профсоюзы рабочих.
И партии, и профсоюзы превратились во все увеличивающиеся бюрократические структуры и страдали от того, что Роберто Мишель назвал бы железным законом олигархии. Это фактор сам по себе сдерживал многие порывы участвовать в повстанческих действиях со стороны тех, кто участвовал в таких бюрократических аппаратах, поскольку это угрожало материальному благополучию этих штатных кадровых рабочих. Эти кадры показали явное отсутствие заинтересованности в организации рабочих из отраслей, которые они считали нестабильными и потому опасными.
И партии, и профсоюзы организовывались в рамках отдельных государств. Их риторика включала номинальный интернационализм, границы которого стали, как известно, очевидны после того, как в Европе разразилась война в 1914 г. За день до ее начала большинство этих партий обещали не поддерживать империалистической войны. Через день после ее начала большинство из них голосовало в рамках своих национальных парламентов как патриоты, поддерживающие свою страну.
Самым известным (но не единственным) исключением был Ленин и большевики, которые осудили войну и ее сторонников по обе стороны фронтов. Когда большевики пришли к власти в 1917 г., подошла их очередь продемонстрировать последовательность своей позиции и способность следовать ранее заявленным целям.
Как мы знаем, на протяжении почти тридцати лет перед началом Первой Мировой войны было широко распространено мнение марксистов о том, что «первая» социалистическая революция должна произойти в Германии. Очевидной основой такого утверждения являлся тот факт, что Германия являлась наиболее экономически развитым государством. Определенным образом истолковывая работы Маркса, марксисты верили, что развитые страны будут освещать дорогу другим странам. На самом деле, конечно, таким наиболее развитым государством, по предположению Маркса и прочих, должна была быть Англия. Но к концу девятнадцатого столетия Англия стала считаться безнадежной для революции, тогда как в Германии существовала на тот момент самая хорошо организованная социал-демократическая партия в мире, которая к тому же стимулировала важнейшие идеологические дебаты. Итак, Германия стала считаться местом, где произойдет первая революция.
Следовательно, даже сами большевики удивились, что Россия оказалась «первой». Все думали, что это было случайностью и кратковременным отклонением от правильного пути, что вскоре будет исправлено революцией в Германии. Но революции в Германии не случилось или же она была подавлена. И к 1920 г. лидерам нового Советского государства пришлось скорректировать свои доктрины с учетом этой новой реальности. Как мы знаем, ими была разработана теория социализма в одной стране и доктрина, согласно которой Советский Союз являлся моделью государства, которое должны защищать коммунисты всего мира.
Они также перешли к осуществлению в России индустриализации и урбанизации форсированными темпами, используя жестокие средства. Так как в 1917 г. в России практически не было промышленного пролетариата, Советскому Союзу теперь приходилось создавать свой собственный, что он в действительности и сделал. Но конечно, одновременно с этим он фактически создал и буржуазию, имевшую привилегии и преимущества, получаемые в результате исполняемой ею роли и положения в государственных структурах, партийных структурах и производственных структурах с участием государственного капитала. Он даже придумали название для идентификации этой фактической буржуазии — номенклатура. И хотя номенклатура не могла продавать свои экономические привилегии на открытом рынке, она могла и передавала их своим потомкам.
Период после 1945 г. оказал огромное влияние на структуру мирового рабочего класса. Расширение мир-экономики в период приблизительно 1945-1970 гг. было самым продолжительным в истории современной мир-системы. Оно включало значительный рост механизации производства, урбанизации мира, уровня образования рабочих и реальных доходов рабочих слоев населения. Такой рост происходил во всем мире, хотя и неравномерно.
Рабочие стали жить лучше. Одним из последствий этого стало повышенное стремление к заключению сделок с капиталистами. Их политические и профсоюзные структуры инкорпорировали это стремление в подробные программы в наиболее богатых странах. Однако, помимо этого, как в так называемом социалистическом лагере (или в советской зоне), так и в так называемом третьем мире параллельно происходили другие процессы.
Столь фантастический рост не мог продолжаться вечно. Как во всех А-циклах Кондратьева, квази-монополии лидирующих товаров, в конечном итоге, были уничтожены появлением серьезных конкурентов, что привело к резкому снижению рентабельности таких ведущих отраслей.
Переход мир-системы к В-фазе застоя (и одновременному окончанию господства квази-геополитической монополии Соединенных Штатов, что в данной работе не рассматривается), был отмечен удивительным феноменом мир-революции 1968 г. Наше обсуждение здесь будет ограничиваться ее влиянием на мировую классовую борьбу и структуры мировой рабочей силы.
Несмотря на тот факт, что любое национальное восстание особо выделяет локальные проблемы и локальное соотношение сил в классовой борьбе, существуют некоторые общие черты восстаний и конфликтов во всем мире. Одной из них является неповиновение старым левым, воплотившееся в коммунистических, социал-демократических партиях и национально-освободительных движениях. В контексте двухступенчатой стратегии, которую проповедовали эти движения, очевидно, что в большинстве стран мира старые левые пришли к власти (шаг первый). Но, как говорили революционеры 1968 г., куда же подевался шаг второй — изменение мира? Экономическая поляризация по-прежнему является повсеместной реальностью. Государства не стали более демократическими; во многих отношениях они являются демократическими даже в меньшей степени. А классовая система выжила, даже если сейчас ее называют другими именами.
Второй общей темой являлось усиление позиций «низов общества» — женщин, представителей социальных меньшинств, нетрадиционной сексуальной ориентации и многих других. Эти группы сказали старым левым: мы отвергаем ваши вертикальные структуры. Особенно мы отвергаем идею того, что наши проблемы должны быть отложены до тех пор, пока группа, определенная вами в качестве ключевого действующего лица истории, не совершит свою революцию. Наши проблемы столь же актуальны, как и их, и должны решаться сейчас, а не потом, в предполагаемый после-революционный период.
Эти две темы изменили геокультуру и классовую борьбу. Во-первых, они подчеркнули тот факт, что в геополитическом смысле не было никаких трех миров, как это было принято в мире после 1945 г. — пан-европейский запад, советский восток и третий мир. С геополитической точки зрения они представляли собой единый мир, в котором классы сражались в каждой отдельной стране и одновременно вели борьбу на мировой арене.
Во-вторых, различия между тремя историческими идеологиями были реальными. А притязание центристского либерализма на роль единственно подлинной идеологии было денонсировано. И консервативные правые, и радикальные левые заявили о своей независимости от притязаний центристского либерализма. Центристский либерализм после этого не исчез, а сократился до того, чем он являлся ранее — одного варианта из многих.
В-третьих, способность повторно получивших политические права правых и левых сил использовать преимущества новой ситуации была разной. В условиях стагнации мировой экономики правые изобрели и поддерживали доктрины неолиберализма, разъясненные так называемым «Вашингтонским консенсусом» и претендующие на то, что их существование оправдано новой реальностью, каковым термином они называли глобализацию.
Ядром этой глобальной программы являлось отрицание доктрины национального развития, которая была широко распространена в период после 1945 г. среди всех основных игроков — США и их союзников, Советского Союза и национальных освободительных движений. Национальное развитие предусматривало тот или иной вариант участия государства в промышленном развитии, урбанизации и инвестициях в образование и здравоохранение.
Новая доктрина настаивала на том, что основной целью национальных экономик должно быть ориентированное на экспорт производство, приватизация экономических структур, уменьшение размера государственной бюрократии и сокращение социально-ориентированных государственных затрат. Проведение этих «реформ» стало обязательным требованием, предъявляемым Международным валютным фондом (МВФ) в обмен на его финансовую помощь, в которой сегодня нуждаются большинство стран третьего мира и советского пространства из-за застоя мировой экономики и обусловленных этим проблем с внешним платежным балансом. Повторяя известное высказывание Маргарет Тэтчер, альтернативы нет. В 1970-х и 1980-х гг. большинство правительств стран советского пространства и глобального Юга согласились с этими требованиями. Многие из таких правительств были, в свою очередь, свергнуты своим народом, обвинявшим их в ухудшении экономического положения, к которому привели предъявляемые МВФ условия.
Плакат Маоистов
Тем временем, остальной мир пытался придумать альтернативы двухступенчатой стратегии. Массовый маоизм рухнул, когда его основоположник, Китай, сам отверг маоистские доктрины. Так называемые новые левые породили то, что сначала было динамичным Зеленым движением, которое, однако, перешло к аналогу дебатов в немецкой социал-демократической партии до 1914 г. между сторонниками участия в политической деятельности (реалисты, Realos) и теми, кто настаивал на отказе от нее (фундаменталисты, Fundis). В этой внутренней борьбе победу одержали Realos, став единым целым с системой и снова превратившись в олицетворение центристского либерализма.
Старые левые движения также трансформировались в центристские партии. Однако они действительно перестали настаивать на особой приоритетности классической революционной группы и включили требования «низов общества» в свои пересмотренные программы. Распад Советского Союза без кровопролитных сражений стал последним ударом по когда-то широко распространенному триумфализму мирового левого движения даже для тех его участников, кто долгое время критически относился к Советскому Союзу.
Глобальная стагнация и распространение задолженности в мире вели к дальнейшему росту и без того высокой безработицы и снижению уровня жизни мирового рабочего класса. Безработица серьезно подрывала возможность профсоюзов защищать своих членов. И правые активно стремились ограничить способность профсоюзов к сопротивлению.
Тем не менее, политическая самоуверенность «низов общества» оказала значительное влияние на мировой рабочий класс. Среди женщин увеличилась занятость. То же самое можно сказать и о социальных меньшинствах. И хотя сохранялась привилегированность мужчин по сравнению с женщинами и господствующей этнической группы по сравнению с национальными меньшинствами, это было неправильно и все в большей степени оспаривалось. И профсоюзам пришлось, иногда неохотно, учитывать это в своих структурах и экономических и политических требованиях. Больше всего это соответствовало действительности в старых богатых странах Северной Америки и Западной Европы. Но это также становилось верно и в новых так называемых развивающихся странах.
Какое-то время, когда казалось, что все складывается хорошо для неолибералов, реальность догнала и их. Прежде всего, те страны, которые отказались от государственных структур, как того требовал МВФ, обнаружили, что результатом такого отказа было не процветание, а увеличившаяся внутренняя экономическая и социальная поляризация. Ничего волшебного в рынке не оказалось. Патина сошла с блистательных обещаний теоретиков глобализации. И в этот момент стало ясно, что начали формироваться новые и воскрешенные мировые левые.
Я датирую такое воскрешение 1994 г. 1 января 1994 г. нео-сапатисты в Чьяпасе восстали и захватили столицу штата. Их программа оказалась необычной. Они не хотели захвата власти в Мексике. Вместо этого они хотели добиться самоуправления для коренного населения Чьяпаса (и мира). Вооруженное восстание продолжалось всего несколько месяцев и сменилось тревожным военным перемирием, которое длится и по сей день.
Сапатисты © AP
Две вещи следует отметить в этом восстании. Первое — это то, что оно произошло 1 января 1994 г. Этот день был выбран потому, что был днем вступления в силу Североамериканского соглашения о свободной торговле (NAFTA). Нео-сапатисты выступали против этого соглашения и внешней политики Мексики в целом.
Второе, что необходимо отметить — это отказ от цели захвата государственной власти. Тем не менее, они ни в коем случае не зацикливались на изолированной структуре. Вместо этого они созывали то, что они назвали межгалактическими конференциями, на которые приглашали прогрессивные, по их мнению, движения со всего мира. Они объявили о своей поддержке всевозможных антисистемных движений в любой части мира. На языке, возникшем позднее, они проповедовали горизонтализм как стратегию мирового левого движения — горизонтализм как противоположность вертикализму старых левых.
Следующим моментом этого возвращения мирового левого движения на политическую арену стала встреча в Сиэтле представителей Всемирной торговой организации (ВТО) в 1999 г. Предполагалось, что на этой встрече правительства стран мира примут концепцию защиты интеллектуальной собственности любой ценой. К их удивлению, участников встречи приветствовали массовые демонстрации, в результате чего встреча была сорвана.
Наиболее важное значение имеют три аспекта этих демонстраций. Большинство демонстрантов являлись гражданами США. Три основные группы, участвовавших в демонстрациях, были профсоюзы, защитники окружающей среды и анархисты (коалиция бывших антагонистов). А третий аспект заключался в том, что демонстранты одержали победу. ВТО отложило встречу, не подписав предполагаемого соглашения, и с тех пор так и не смогло его ратифицировать.
Третий момент имел место в 2001 г. Встречи в рамках Всемирного экономического форума в Давосе, которые проводятся, начиная с 1970-х гг., долгое время являлись краеугольным камнем в организационной структуре неолибералов. Коалиция, первоначально состоявшая из левых организаций Бразилии и групп из Франции и Италии, организовала Всемирный социальный форум (ВСФ), первоначально проводившийся одновременно с Форумом в Давосе. Первая встреча проходила в городе Порту-Алегри (Бразилия) с тем, чтобы подчеркнуть нужды глобального Юга. Встреча в Порту-Алегри имела огромный успех, и с тех пор ВСФ расширился как с географической, так и с политической точки зрения.
Возрождение левых, тем не менее, не поправило ослабленные позиции мирового рабочего класса, чье бедственное положение внезапно открылось мировой прессе, политикам и экспертам в результате так называемого «пузыря на рынке недвижимости» 2007-2008 гг. Последствия увеличивающейся задолженности во всем мире сегодня стали очень заметны. Мир вдруг начал обсуждать «неравенство». Правые отреагировали на это, выступив в защиту еще больших мер жесткой экономии, чем раньше. Левые ответили на это созданием движения «Захвати» (Occupy), движения «Возмущенных» (indignados), движения Oxi («Нет») в Греции, и аналогичных движений по всему миру.
Одна из акций Occupy Wall Street © theatlantic.com
Рабочие места, тем не мене, продолжали сокращать. Так было не только с рабочими местами в производстве, но и, что неожиданно, но логично, с рабочими местами в сфере новых интеллектуальных услуг, связанных с интернетом и новейшими средствами связи и контроля. 3
За уникальной мир-экономической экспансией в 1945-1970 гг. последовал рост мировой задолженности, возникшей в период с 1970-х гг. по первое десятилетие XXI столетия, до исключительно высокого уровня. Это сильно нарушило равновесие мир-системы, находящейся сегодня в структурном кризисе, а значит, капитализм как историческая система не способен к выживанию. 4
Система разделилась, и появились две альтернативные возможные перспективы: одна, как я ее назвал, в духе Давоса, а вторая — в духе Порту-Алегри. Тогда как принципиально невозможно предсказать, какая из этих альтернатив будет господствовать, скажем, к 2050 г., можно рассматривать эту борьбу как классовую борьбу между теми, кто хочет, чтобы система была иерархической, эксплуататорской и поляризующей, и теми, кто борется за то, чтобы система являлась относительно демократической и относительно эгалитарной.
Эта классовая борьба, начиная с сегодняшнего дня и заканчивая ее разрешением с установлением новой исторической системы (или систем), будет идти на двух уровнях или в двух временных интервалах. Существует непосредственная, ежедневная борьба капиталистов против рабочих, образно говоря, борьба 1% против 99%. В течение очень короткого промежутка времени это является борьбой, которую рабочие ведут для того, чтобы сохранить полученные права и предельно уменьшить свои страдания. В краткосрочной перспективе борьба должна вестись локально, на национальном уровне, но во всем мире. Проблемой являются рабочие места для всех рабочих во всех странах мира.
Кроме того, существует борьба в среднесрочной перспективе, цель которой — направить усилия на тот или иной из возможных вариантов разделения системы.
Изобретение альтернатив безудержной товаризации капиталистической мир-системы имеет здесь жизненно важное значение. Это не то же самое, что защищать временные рабочие места. И тем не менее, к этому нужно подходить в духе горизонтализма, примирив безработных, профсоюзы, защитников окружающей среды и участников движений «Захвати» таким образом, чтобы в этом расширенном и, возможно, запутанном мировом альянсе они смогли бы действительно мобилизовать если не все 99%, то хотя бы значительную их часть.
Какой будет классовая борьба после разделения мир-системы? Сейчас никто не знает наверняка. Прежде всего, мы не знаем, кто победит — дух Давоса или дух Порту-Алегри. И даже если победит дух Порту-Алегри, у нас есть лишь смутное представление о том, какого рода институты будут созданы в этой мир-системе нового типа. Классовая борьба, какую мы знали в нашей действующей мир-системе, прекратит свое существование. Но исторические изменения не исчезнут. И могут возникнуть новые и разные формы классовой борьбы, как бы хороша ни была эта новая мир-система.
Иммануил Валлерстайн
основоположник миросистемного анализа,
участник международной инициативы «Постглобализация»
1 See The Modern World-System, 4 vol., updated editions, Berkeley, CA: Univ. of California Press, 2011.
2 I have analyzed this quite specifically in Volume IV of The Modern World-System.
3 See the article by Randall Collins, «Technological Displacement of Middle-Class Work and the Long-Term Crisis of Capitalism» in G. Derluguian et al., Does Capitalism Have a Future? (forthcoming)
4 See my «Structural Crises,» New Left Review, No. 62, Mar.-Apr. 2010, 133-142.
