Недооцененный авангард

Сейчас в основном принято относиться к культуре 20-х и 30-х годов как к чему-то второстепенному: ну да, были интересные авторы (режиссеры, поэты, и т.д.), но не Серебряный век. Наследие 20-х до сих пор недооценено и до сих пор на него смотрят свысока. Просветительская деятельность «Центра Авангарда», который чуть более года существует при Еврейском музее, почти уникальна (интересно, кстати, что вопреки названию, авангардом его интересы вовсе не ограничиваются). С директором центра — Александрой Селивановой специально для Рабкор.ру побеседовала Анна Пронина.

Расскажите, пожалуйста, об истории Центра Авангарда, его работе, о проходящих здесь культурных программах. В чем основные цели Центра? Каковы направления работы?

Центр Авангарда появился здесь, в Еврейском музее, потому что сам музей находится в памятнике архитектуры. Это Бахметьевский гараж, построенный в 1927 году Константином Мельниковым. Конструкции перекрытия сделал Владимир Шухов, и это одна из его последних работ. Так что перед нами уникальный случай совместной работы двух гениев. Хотя к тому, как была проведена реставрация и реконструкция, у историков архитектуры очень много претензий, тем не менее, я твердо могу сказать, что это все-таки прекрасный пример того, как памятник авангарда активно живет, как он приспособлен под новые задачи. И очень удачный пример. Если говорить вообще о наследии авангарда в нашей стране, то его состояние крайне плачевно, поэтому такие примеры особенно ценны.

Мы существуем здесь только год, с января 2013-го. Сам музей очень молодой, он был открыт в ноябре 2012-го года, и мы запустили наши программы практически сразу. За этот год мы успели провести массу лекций. В первую очередь, то, что мы делаем, — это лекции, бесплатные образовательные циклы. Причем именно циклы, а не разовые встречи: любой человек, при желании, может глубоко погрузиться в интересный ему предмет, пройдя весь курс. Говорим же мы в целом о культурном наследии 20-30-х годов в нашей стране. Конечно, и о международном контексте, с заходами иногда и в послевоенное время, но специализируемся все же на этой эпохе.

Мы говорим о культуре, об искусстве, о повседневной жизни людей, о политике; и это наша позиция: чрезвычайно социальное искусство 20-х и 30-х годов не может быть оторвано от социально-политического контекста, в котором оно создавалось.

Поэтому важно и нужно говорить о том, как жили люди, чем они были заняты, какие существовали социальные институты, как жил город и так далее. У нас были очень разные циклы, связанные и с книжным дизайном, и с архитектурой, и с театром, и с кино этого времени. В большей степени мы стараемся найти темы междисциплинарные, которые захватывают больше, чем один вид искусства. Например, у нас был курс «Образ города в советском кино», который подготовила прекрасный исследователь Янина Урусова. Это было глубокое погружение в культурологическую тематику, ответ на вопрос, как различные символы, метафоры, связанные с городом и его жизнью, отражались в кинематографе, начиная с кино эпохи авангарда и заканчивая кино 30-х и даже 40-х годов. Или был цикл о коммунах: здесь мы говорили и об архитектуре, и о гендерных проблемах, об отношении к семье, к роли женщины в семье. То есть нам интересны темы, затрагивающие как можно больше, выходящие за рамки узкого искусствоведческого знаточества.

И, соответственно, есть у нас определенная установка относительно приглашения лекторов. Мы стараемся привлекать не столько маститых искусствоведов, сколько молодых исследователей, которые только что набрали новое знание по какой-то теме, у которых есть новая информация. Они часто могут рассказать что-то, что еще не опубликовано. Возможно, они и больше открыты для дискуссии с публикой, отчего общение может проходить более живо и интенсивно, в диалоге.

Надо сказать, такая установка родилась не здесь, а намного раньше. Еще с 2008 мы делали культурологические семинары в Доме Булгакова, которые назвались «Новая Москва». Они были построены по похожему принципу, только проходили раз в месяц, к ним долго готовились, и получались в итоге большие лекции в среднем на три часа. Здесь же совсем другой темп, более интенсивный. Параллельно идет несколько циклов, обычно два. Сейчас у нас идут одновременно четыре цикла: два больших курса, рассчитанных на долгий срок, почти на год («Философия искусства», который ведет Андрей Великанов, и «Элементарные частицы русского авангарда» Леонида Кациса) и два более коротких. Совсем скоро начнется один из них, посвященный теме евреев в авангарде. Цикл совершенно предсказуемый для нашего центра, и наверное поэтому мы делаем его, как видите, только спустя год после запуска программ, слишком уж это было очевидно. Тем не менее, если посмотреть статистику, можно увидеть, что огромное количество архитекторов, художников, музыкантов, писателей 20-х годов по своей национальности евреи. Этому есть вполне понятные культурные и социально-исторические объяснения. Эта эпоха открыла для них возможность реализации, возможность получить образование, дала шанс, которым многие активно воспользовались. Второй из идущих сейчас цилов — «Архитектура отдыха 20-30-х». Это четыре лекции, посвященные санаториям и домам отдыха, начиная с Прибалтики, Ленинградской области и заканчивая Крымом и Абхазией, югом СССР.

Помимо лекций, мы занимаемся и экскурсионными программами. Но так как по Москве водят сейчас очень многие, эта тема довольно раскрученная, мы пытаемся найти свой ракурс. В частности, мы делаем экскурсии по местам, куда так просто попасть нельзя, например, по промышленному авангарду. Это здания, которые вошли во все учебники, они известны по картинкам и фотографиям, но на их территории не были даже специалисты по истории архитектуры. Мы попадаем туда как официальная организация, пишем письма, добиваемся разрешения. На все это уходит много времени, но экскурсии того стоят. Мы недавно ходили в МОГЭС. А самое сильное, потрясающее для меня архитектурное впечатление этого года, наверное, посещение ЦАГИ, аэродинамического института на улице Радио, крупнейшего памятника русского авангарда, которого, в действительности, внутри никто не видел, кроме людей, которые там работают. Но, слава Богу, они понимают ценность здания и могут о нем рассказать и все показать.

А подготовкой программы и приглашением лекторов занимаетесь Вы?

Да, это именно моя работа — формирование программы. Но еще есть два сотрудника Центра, которые больше занимаются координацией проектов, экскурсиями, помощью с выставками.

Расскажите, пожалуйста, еще про ваши выставочные проекты, в частности, про выставку Василия Маслова, которая сейчас идет в центре.

Выставочных проектов у нас не так много, но они важная часть нашей программы, хотя стоит ближе к исследовательской деятельности. Скоро уже заканчивается выставка, посвященная Василию Маслову, и это, действительно, очень важное открытие. Такие талантливые художники эпохи авангарда всплывают, становятся вновь известными не так уж часто. Чтобы сейчас, в 2013-14 году, появилось совершенно новое для искусствоведов имя — большая редкость. Это художник, о котором до сегодняшнего дня знало лишь небольшое число музейных сотрудников, хранивших коллекцию его графики в Нижнем Новгороде и в подмосковном Королеве, и тут вдруг его имя вышло на поверхность.

Есть нечто трагичное в том, что оно открылось только в связи с уничтожением дома Стройбюро Болшевской коммуны…

Да, это поразительное совпадение, что имя Маслова всплыло именно из-за всей этой истории с разрушением Болшевской трудовой коммуны. Это абсолютная случайность, что на стене были замечены его росписи, и, по сути, эти росписи и спасли дом. Он стал объектом культурного наследия, одна роспись была спасена. Одна из задач нашей выставки была привлечь внимание к фигуре Маслова, ускорить снятие остальных трех росписей. Но, к сожалению, они и сейчас под завалами, а завалы не расчищены до сих пор.

Какие у вас планы относительно выставок на ближайшее будущее?

Сейчас мы делаем еще один выставочный проект, но уже общемузейный. Это выставка «Авиация и авангард», которая откроется в начале июня. Она будет посвящена тому потрясающему импульсу, который придало искусству развитие авиации в нашей стране. Очарованы образами летчика, аэропланами были абсолютно все: архитекторы, графики, художники, дизайнеры. Перед нами модельная ситуация, когда авангард напрямую отталкивался от технической истории, вдохновлялся ею и создавал свои произведения. Это будет большая выставка с привлечением крупнейших отечественных музеев (ГМИ им. А.С. Пушкина, Русского музея в Санкт-Петербурге, Музея современной истории России в Москве, Музея архитектуры, Музея вооруженных сил), а также частных коллекций, в том числе Фонда Лабаса. Без Лабаса трудно, конечно, говорить об авиации в 20-е годы, потому что все его произведения проникнуты романтическими образами дирижаблей и самолетов. Фонд Сефирот даст нам супрематические работы Ильи Чашника, Николая Суетина, которые имеют прямое отношение к этой теме, а также фотографии эпохи авангарда таких классиков, как Родченко.

Занимается ли Центр Авангарда работой по сохранению памятников авангарда? Как вы вообще оцениваете ситуацию с его сохранностью в России?

Мы стараемся, конечно, участвовать в различных кампаниях, сотрудничая с ВООПИиКом, Архнадзором, которые тоже занимаются наследием авангарда. Мы писали письма в поддержку дома Стройбюро, наше письмо было одним из первых. В данный момент мы пытаемся остановить демонтаж башни Шухова. С другой стороны, мы сотрудничаем с научными институциями: с Институтом искусствознания, НИИ теории и истории архитектуры и градостроительства, Академией художеств. Вместе с ними мы организуем конференции и научные события, помимо практической деятельности.

Ситуацию же с сохранением памятников авангарда можно оценивать только как однозначно катастрофическую.

Наследие целенаправленно уничтожается, потому что не считается ценным и представляющим интерес, более того, у большинства принимающих решения оно вызывает неприятные ассоциации, такие же, как в 50-60-е годы. Требуются значительные усилия, чтобы объяснить и донести до чиновников и до горожан, чем ценна эта архитектура и почему ее необходимо защищать. Даже такие общепризнанные памятники и шедевры, как башня Шухова требуют пояснения. Сейчас, когда я собирала подписи в ее защиту, попадались люди, которые утверждали, что она безобразна и ее надо разобрать. Эти памятники даже не воспринимаются как наследие, как нечто, что может нравиться. С одной стороны, чисто визуально они похожи на архитектуру советского модернизма и на 60-е, поэтому, например, жилые рабочие кварталы 20-х годов многими считываются как пятиэтижки-хрущевки, разница просто не воспринимается. С другой стороны, эта архитектура — порождение социальной утопии, которая сейчас абсолютно непопулярна и вызывает негативную реакцию и даже агрессию. Забавно, но даже сталинская неоклассика вызывает бóльшую симпатию: она более буржуазна, это и высокие потолки, и просторные квартиры с широкими окнами и комнатами для домработниц. А аскеза авангарда находится в абсолютном противоречии с массовыми ценностями сегодняшнего дня. Поэтому это так трудно объяснить. Трудно, например, найти сейчас человека, который хотел бы жить в доме Наркомфина.

В целом, вся эта новая типология, все огромные фабрики-кухни, школы-гиганты, дома-коммуны требуют сейчас нового осмысления, потому что они не востребованы в том формате, в котором они создавались, ведь они создавались под совершенно особый уклад и организацию быта, отличную от сегодняшней. Требуется усилие, чтобы это наследие адаптировать, приспособить, объяснить. Обычно эта задача решается лишь через обращение к личной истории семьи. Ведь чаще всего те, кто живет в конструктивистских кварталах, их любят, воспринимают гармонично: это их память, их история. Для большинства же это унылые и убогие пространства. Здесь, конечно, причина и в том, как они выглядят. Если их покрасить и отреставрировать, эти здания будут восприниматься совсем по-другому, например, как те же самые рабочие кварталы во Франкфурте или в Лионе. Но на данный момент это несчастные и запущенные обломки.

И одна из целей вашего Центра привлечь внимание к сложившейся ситуации, широко рассказать о ней?

Да, наша миссия рассказать об этой эпохе, причем максимально объективно, не приукрашая это прошлое, но и не относясь к нему с презрением, как к «совку». Мы хотим оценить его трезво. Мы говорим, что, да, это утопия, но не подлежит сомнению, что это ценность и абсолютная инновация нашей страны. Это то, что было абсолютно впервые сделано у нас, и хотя бы поэтому надо эту архитектуру беречь. Башня Шухова — первая конструкция такого размера и высоты, такой мощи; она была самой мощной радиостанцией в Европе на момент строительства. И хотя бы из-за этого стоит сохранить ее в том виде и на том месте, где она есть. То же с конструктивизмом, который вызывает восторг во всем мире, но совершенно не ценится у нас. Он оказал влияние на всю архитектуру XX и XXI века, включая даже таких лидеров, как Корбюзье, который приезжал сюда и кое-какие идеи почерпнул здесь. А потом реализовал во Франции: но уже после войны, в той же «Марсельской жилой единице». Но взял он их в России в доме Гинзбурга на Новинском бульваре. 

Насколько можно говорить о единой линии развития и преемственности архитектуры в XX веке?

Авангард — явление очень многослойное. Говоря слово «авангард», мы все очень упрощаем. В нашей стране он существовал очень недолго, конструктивизм — это какие-то десять лет.

К авангарду мы обычно плюсуем еще футуризм, дореволюционное искусство. Но если говорить об архитектуре, это, действительно, от силы десять лет. При этом, существовало множество направлений и организаций, в том числе враждебных друг другу группировок, например, таких как ОСА и АСНОВА, у которых были несколько разные представления о том, что такое современная архитектура. И чтобы упростить разговор об этой эпохе, искусствоведы обозначают ее общим словом «авангард», нивелируя различия. Что касается преемственности, то конструктивизм, конечно, сильно оторван от того, что делалось до революции и в первые годы после нее. Эта новая архитектура, скорее, пришла из живописи, из прикладного искусства, дизайна, театральных постановок, оформленных Весниным, то есть архитектура пришла не из другой архитектуры, а из других областей искусства, из техники, инженерных открытий. То, как она мутировала в начале 30-х годов (это сфера моих научных интересов и моей диссертации), — большой и сложный вопрос.

Сталинский ампир, или неоклассика, тоже очень неоднородна, внутри нее есть свои периоды и свои течения. Я пыталась проследить, как авангард — не как стиль, а как творческий метод, инструментарий — продолжал жить в других формах, в других фасадах. Настоящие конструктивисты, не эпигоны и эклектики, даже после изменений 1932 года и насильственного поворота к классическому наследию продолжали использовать метод, по сути, формальный, говоря, что он «может одеться в любые одежды», оставаясь тем же. Они открыто это говорили до средины 30-х годов. Памятники того времени очень интересны, это эксперименты — как авангард надевает эти самые другие одежды. Я огрубляю, но они брали какие-нибудь элементы классики: колоннады, арки, порталы, фронтоны, — и строили из них, используя методы пропедевтики ВХУТЕМАСА, новые вещи. Поэтому ломка 1932 года для них не была столь трагичной, как это описывают историки архитектуры. Трагичным для них был 1937 год, когда на Всесоюзном Съезде Архитекторов был запрещен сам их формальный метод, и это был реальный конец. Тогда многие из них были запуганы, сломлены, уже начались репрессии. Настала эпоха соцреализма, когда все принципы организации пространства, функционального устройства, пластики были признаны незначимыми. Как заявлял тогда Гинзбург: «Сейчас не принято говорить о плане здания, как о веревке в доме висельника». Сущность архитектуры, ее организация перестали обсуждаться, обсуждалась только формальная оболочка. Те, кто не мог сломаться, как Мельников, как Леонидов, просто ушли из практики. Леонидов до конца жизни продолжал делать на заказ макеты, кто-то ушел в преподавание. МАРХИ остался базой, где их идеи теплились и заново воскресли в хрущевские времена. Их пропедевтика была вновь извлечена и по ней выучились студенты в 60-70-е годы.

Интересно узнать о Вашем сотрудничестве с «Открытой левой», где недавно вышло Ваше интервью об истории архитектуры 30-х.

Просто Глеб Напреенко обратился ко мне с предложением поговорить об архитектуре 20-30-х годов, я всегда с радостью это делаю. В целом, мне, конечно же, скорее симпатичен именно левый ракурс при взгляде на все это. И мне кажется, что иначе не может быть, иначе просто невозможно заниматься этим наследием. Это какая-то оптика специальная, которая помогает понимать хотя бы, о чем шла тогда речь.