От протестов к революции
23 января 2021 года несомненно войдет в историю как переломная дата, а возможно и как начало демократической революции. И дело не только в том, что несанкционированные митинги и шествия, прокатившиеся по всей стране, были беспрецедентно массовыми и охватили множество населенных пунктов, где подобного отродясь не было. Они продемонстрировали, что накапливавшееся годами недовольство само становится основным фактором политики.
Массовые протесты в России случаются регулярно, причем в последнее время можно было наблюдать несколько волн общественных выступлений. Первая волна поднялась в 2018 году в связи с пенсионной реформой. Именно тогда в сознании большинства граждан произошел принципиальный перелом. Не только резко ухудшилось отношение к Путину, окончательно утратившего облик «доброго царя», защищающего народ от назначенных им же «злых бояр», но изменилось и восприятие власти. Из «плохого, но своего», государство превратилось, в глазах людей в чуждое и враждебное. И если сейчас кто-то изумляется внезапно выросшей далеко за пределами привычного круга сторонников фигуре Алексея Навального, то пенять надо не на YouTube и даже на всеобщее возмущение коррупцией, а именно на пенсионную реформу, вызвавшую непоправимый перелом в общественном мнении.
Этот перелом далеко не сразу сказался на политической жизни. Протесты 2018 года были исключительно легальными, санкционированными. Официальная оппозиция сделала всё возможное, чтобы они остались под контролем и оказались совершенно бесполезными, разочаровав и деморализовав большинство участников. А власть, со своей стороны, обнаружив, что общество настроено всё более критично, пошла по пути завинчивания гаек. После неудачных для «Единой России» региональных выборов осенью 2018 года начали исправлять законодательство, превратив фальсификацию голосования по сути в официальную и обязательную к исполнению норму, причем даже тот уровень подтасовок, что имел место в провинции осенью 2019 года, сочли недостаточным. Последовали позорные поправки к конституции, голосование на пеньках, отстранение от власти двух сохранявших авторитет оппозиционных губернаторов — Сергея Левченко и Сергея Фургала. После чего осенью 2020 года выборы были окончательно убиты — мало того, что все опасные кандидаты были заранее сняты с дистанции, при избрании губернаторов реальные голоса в большинстве регионов уже даже не считали.
Однако ни протесты против пенсионной реформы, ни стихийные митинги москвичей в защиту снятых с выборов независимых кандидатов в 2019 году, ни движение «Нет» и впечатляющая мобилизация электората против путинских поправок и «обнуления» президентских сроков, ни даже беспрецедентные выступления в Шиесе, Куштау и Хабаровске не имели продолжения. Протест вспыхивал и выгорал. Либо он постепенно сходил на нет, либо, развиваясь в одном отдельно взятом регионе, почти не захватывал другие территории. Попытки организовать движение солидарности тоже гасли, создавая ощущение, будто вся страна превратилась, по выражению одного блогера, в «ватное болото».
На самом деле взрывной потенциал накапливался. Всё это сильно напоминало ситуацию в Бейруте, когда на склад в порту сперва завезли огромное количество селитры, потом там же сложили и фейерверки, а напоследок, придя к выводу, что всё это совершенно безопасно (ведь до сих пор ничего не случилось!), решили там же провести и сварочные работы.
То, что всё это обязательно взлетит на воздух, было заранее ясно. Вопрос лишь в том, кто и что выступит в роли детонатора. Но даже если таким детонатором выступил Алексей Навальный, то в роли «бейрутского сварщика» отличилась сама власть, последовательно превращая своими действиями оппозиционера с довольно значительной, но всё же не массовой народной поддержкой в символ сопротивления. В результате акции в защиту несправедливо арестованного Навального сделались точкой сборки совершенно разнородных политических сил, объединенных одной единственной чертой: желанием и умением бороться.
Было бы, конечно, приятно, если бы в каком-то идеальном мире точкой сборки протеста оказался не Навальный и его антикоррупционная деятельность, а безупречный левый герой с правильным пролетарским происхождением. Но к сожалению, жить приходится в реальном мире. И если часть «старых» оппозиционеров сегодня сетует на то, что народ вместо того, чтобы умиляться их прежними заслугами (тоже не всегда бесспорными), идет за Навальным, то им сперва стоит задаться вопросом о том, что они сами сделали, чем рискнули или пожертвовали для того, чтобы иметь возможность возглавить протест.
В масштабах истории Навальный, конечно, является фигурой в значительной мере случайной, поскольку накопившийся потенциал протеста всё равно так или иначе должен был рвануть. Но в плане политической тактики Навальный на данном этапе и в самом деле переиграл всех своих соперников, в том числе и в либеральном лагере. Он был решительнее, смелее, последовательнее, не боясь прямой конфронтации с властью, и связанного с этим риска, он выбрал самый эффективный «угол атаки», сосредоточившись на проблеме коррупции. Эта тема могла объединить как левых, видящих в коррупции порождение капитализма, так и правых, мечтающих о «хорошем капитализме» без коррупции.
Объясняя успех Навального и его сторонников, Сергей Левченко справедливо отметил, что критиковать отдельных людей и отдельные преступные действия всегда легче, чем разоблачать систему, а тем более — предлагать конструктивные решения. Однако успех Навального имеет и ещё одно основание — он не боялся неразрешенных акций, и именно с его подачи политический протест вернулся на улицу в виде повторяющихся несанкционированных митингов.
Немалую роль в росте популярности оппозиционера сыграла и кремлевская пропаганда в лице проплаченных публицистов любого идеологического окраса, которые старательно сводили любой протест к выступлению в поддержку Навального. Логика охранителей была проста: Навального позитивно поддерживает не более 10-15% населения (что, кстати, больше, чем у любой официальной оппозиции в Думе). Следовательно, если мы будем говорить, что протест это выступления сторонников Навального, то остальные 85-90% будут против. Однако такой подход мог бы сработать лишь в случае, если бы, с одной стороны, социально-экономическая ситуация в стране была стабильна не давая повода для роста недовольства, а с другой стороны, власть расширяла бы возможности официальной оппозиции, давая ей больше свободы, вступая с ней в диалог и тем самым предлагая иной канал для выражения несогласия с происходящим, более безопасный и в краткосрочной перспективе более эффективный. Но власть пошла по прямо противоположному пути. Никаких попыток смягчить тяжесть кризиса для большинства населения она не предпринимала, а официальную оппозицию лишала любого шанса чего-то добиться и на что-то повлиять. Лидеры оппозиционных думских партий были вынуждены смириться с ролью открытых союзников власти, стремительно теряя остатки авторитета. Недовольство продолжало искать выход, общество радикализировалось, а единственным видимым каналом для этой радикализации оставалась поддержка Навального.
Свою роль сыграла и пандемия, обернувшаяся принудительным сидением миллионов здоровых и молодых людей под домашним арестом на протяжении почти года. Накопившаяся энергия требовала выхода.
После того, как Навальный, переживший попытку отравления летом 2020 года, вернулся в Россию и тут же был незаконно арестован, ситуация взорвалась. Создав повод для всероссийского протеста, Кремль, похоже, так и не осознал его действительные причины. Поскольку власть продолжает бороться именно с Навальным вместо того, чтобы решать социальные проблемы, выводящие людей на улицы, ситуация будет только ухудшаться. И мы подошли к той точке, когда репрессивные меры и запреты уже не пугают людей, а наоборот подливают масло в огонь.
Несмотря на задержания и аресты активистов, на повсеместные угрозы в по всей стране 23 января вышли десятки тысяч протестующих. Их не остановила даже сибирская стужа, когда на востоке России температура опускалась кое-где ниже -30 градусов. Столь масштабных демонстраций страна не знала с 2005 года. И важно, что на улицы вышли не только жители городов-миллионников, население которых всегда было настроено против режима, демонстрации прошли и в райцентрах, считавшихся электоральной опорой «Единой России» и Путина.
Сибирь и Дальний Восток не только благодаря разнице часовых поясов начали первыми, но и показали образец всей остальной стране. За ними подтянулся Урал. Когда мы выходили в Москве на Пушкинскую площадь, мы уже знали и чувствовали, что за нами вся страна.
Митинги 23 января отличались от прежних выступлений не только массовостью. По географическому охвату они совпадали в значительной мере с протестами против пенсионной реформы. Но тогда акции были санкционированы, а состав протестующих иным, чем на несанкционированных молодежных акциях навальнистов. На сей раз обе эти волны сошлись. По данным социологов 44% протестующих вышли на несанкционированную акцию впервые. Многие вообще никогда ранее в протестах не участвовали. Медианный возраст демонстрантов составил 31 год. При этом моложе 18 лет оказалось только 10%. Иными словами, «за Навального» вышли массы людей, прежде не имевших к нему никакого отношения. Но за Навального ли они вышли?
Конечно, нет. Вместо «бестолковых подростков», «замороченных» агитацией Навального, мы увидели людей всех возрастов и разных социальных слоев. Пенсионеров и школьников, представителей вымирающей советской интеллигенции, студентов, безработную и работающую молодежь. И хотя нельзя не отдать должное смелости Алексея Навального, вышли люди не только за него, но именно за себя. Даже лозунг «свободу Навальному!» звучал гораздо реже, чем требование «Путина — в отставку!»
Показательно, что в отличие от прежних лет протестующие не давали себя бить, не разбегались. Это тоже было связано с резким изменением социального состава участников. Теперь неожиданно для себя полиция получила отпор. Видео, где запечатлена молодежь, играющая в футбол каской мента, станет символом этого дня. Протестующие сломали страх. И теперь очевидно, что народные выступления продолжатся, становясь с каждым разом всё более массовыми, всё более решительными. Как бы ни упиралась власть, ей придется считаться с новой реальностью и отступать под давлением общества.
Демократические требования предваряют неминуемый рост требований социальных. Страна хочет перемен, затрагивающих не только государственное управление, но и все стороны жизни. И политики из так называемой оппозиции, панически сплотившиеся вокруг режима, который они ещё вчера робко критиковали, пойдут на слом первыми. Рождается новая оппозиция — народная, стихийная и непримиримая.
Требования демократической революции ещё должны созреть в массовом сознании, но основные их параметры более или менее ясны. Мы должны добиваться освобождения всех политических заключенных, свободы собраний, митингов и демонстраций, отмены пенсионной реформы, трехдневного голосования на пеньках, незаконно навязанных нам поправок к конституции и антинародных законов, принятых в конце 2020 года. Мы должны требовать отставки президента, роспуска Позорной Думы, новых правил регистрации и функционирования политических партий, наказания преступников и коррупционеров с конфискацией их имуществ и состояний в пользу государства, включая национализацию захваченной коррумпированными олигархами народной собственности.
Такая программа имеет основания получить поддержку общества. Предложите её от имени левых людям, выходящим на митинги, и вы вряд ли увидите многих, готовых против неё возражать. Вырастающая из наших идей переходная программа, это и есть то, в чем нуждается сегодня страна. Нуждается объективно.
Осознание своих гражданских и классовых интересов происходит у людей и целых сообществ по мере того, как они втягиваются в практическую политику, в борьбу и в демократическую дискуссию. В этом и состоит процесс формирования зрелого общественного мнения, неминуемо сопровождающий вовлечение масс в демократическую революцию.
На данном этапе истории политику начинает делать улица. Завоевать авторитет, доверие и поддержку людей, готовых выходить на протест, — главная политическая задача, от решения которой будет зависеть то, кто станет определять ход событий в стране в ближайшие годы. А те, кто под тысячами разных «идеологически правильных» предлогов уговаривали других, но прежде всего именно самих себя, не ходить, не участвовать, не поддерживать протесты, не высовывать носа из своих теплых кухонь, на самом деле руководствовались просто страхом. Не только страхом перед арестами и побоями (это, в конце концов, можно пережить), но и страхом взять на себя ответственность, совершить поступок, последствия которого не можешь контролировать. Ведь если ты борешься, то можешь проиграть. И всегда найдется множество умников, которые из безопасной тишины будут шипеть, что не надо было ничего делать.
Для тех «левых», которые по-прежнему рассуждают о борьбе «жабы с гадюкой», в которой нельзя принимать участие, можно процитировать слова Ленина, сказанные более ста лет назад: “Только люди, совершенно неспособные думать или совершенно незнакомые с марксизмом, выводят отсюда: значит, республика ни к чему, свобода развода ни к чему, демократия ни к чему, самоопределение наций ни к чему! Марксисты же знают, что демократия не устраняет классового гнета, а лишь делает классовую борьбу чище, шире, открытее, резче; этого нам и надо. Чем полнее свобода развода, тем яснее женщине, что источник ее «домашнего рабства» – капитализм, а не бесправие. Чем более демократичнее государственный строй, тем яснее рабочим, что корень зла – капитализм, а не бесправие. Чем полнее национальное равноправие (оно не полно без свободы отделения), тем яснее рабочим угнетенной нации, что дело в капитализме, а не в бесправии.”(В.И.Ленин, Полн.собр.соч., 5-е издание, т. 30, с. 126-127).
Хотя, конечно, приводить доводы или цитаты людям, продолжающим призывать нас отказываться от участия в политической борьбе, дело бесполезное. Они всё равно сами ни в чем участвовать не будут и обречены остаться на обочине процесса. Что приведет их к этом бесславному финалу — страх потерять доход, регулярно и надежно получаемый в качестве безопасных для системы абстрактных критиков, страх перед ответственностью и риском или страх перед полицейской дубинкой — в конечном счете уже не имеет значения.
