Фото: Никита Шохов / polyteatr.ru
Под занавес сезона и накануне закрытия на реконструкцию Большой аудитории Политехнического музея в Политеатре представили пьесу поэта Андрея Родионова «Нурофеновая эскадрилья» (постановка Руслана Маликова) — антиутопию в багровых тонах про бригаду биологов, выращивающих на заводе будущего при помощи нанотехнологий самолеты. Действо, пронизанное темнейшим колоритом густой безнадеги, начинается в военизированно-тоталитарном обществе будущего, а оканчивается и вовсе в царстве мертвых — на метафизической Луне, куда после гибели попадают фантастические технологические аппараты из разных культурных дискурсов (вроде фольклорного летучего корабля и ретрофутуристической фашистской летающей тарелки).
Посещение спектакля вряд ли окажется приятным опытом: катастрофичность и болезненный надлом нагнетаются с самого начала при помощи видеодекораций, которые в какой-то момент прямо-таки начинают внушать отвращение своей натуралистичностью. События пьесы разворачиваются во время Третьей мировой войны («православной, термоядерной»), среди персонажей, постоянно «болеутоляющихся» вынесенным в заглавие препаратом, присутствует неудавшийся самоубийца; и хотя текст Родионова местами просто блестящ, он, в конце концов, начинает сильно действовать на нервы своей тяжеловесной грубостью и полуночной мрачностью. Все эти нарко-суицидально-эротические фантазмы заставляют поморщиться и подумать: а стоит ли вообще оно того, чтобы быть воплощенными на сколь бы то ни было крупного формата сцене? Темно-красная кровавость постановки в иные моменты доходит до какой-то совсем уж потусторонней лиловости, отчего зрелище начинает пафосно трещать по швам, напоминая самодеятельность.
Автор пьесы, надо полагать, наполняет пространство условного «будущего» собственной разрушительной внутренней болью, и оно становится одновременно невыносимо пустым и тяжелым. И чем дальше поэт ведет нас, как на экскурсию, в свои душевные потемки, каждый раз доставая оттуда новые пугающие образы, завернутые в безупречную поэтическую упаковку, тем меньше хочется туда идти. Возможно, будущее у кого-то и рождает ощущение тяжелого похмелья, но стоит ли это ощущение так отчаянно проецировать на публику?
Спектакль оставляет чувство зловещей усталости и какой-то невнятной досады – для чего в очередной раз тратить столько щедрых творческих сил на то, чтобы показать зрителю очередной фантазм-апокалипсис? При всем уважении к утонченным эстетам, созерцая кровавую пену, вряд ли можно испытать какое-то другое удовольствие, кроме мучительного, но таким удовольствием довольствуются те, для кого недоступна какая-то иная, на другом энергетическом и смысловом уровне живущая радость. Иногда до нее тяжело добраться, это да, но из-за этого мазать всеобщее небо кровавым цветом?
Желающим благосклонно оценить спектакль ничего не остается, как в очередной раз посчитать трэш средством исцеления авторской боли, извращенным психотерапевтическим методом. В подобном разрезе он, безусловно, имеет право на существование, однако чем все это должно и может затронуть окружающих незаинтересованных лиц, в общем, не слишком понятно. Художники периодически увлекаются любованием темнотой, но это, собственно говоря, их личное дело. Каждый следующий эксперимент в жанре «мы все умрем» все больше оставляет у автора этих строк ощущение какого-то странного недоумения, отторжения и скуки.
Хрустящая мрачность «Эскадрильи» сделана стильно и по звуку, и визуально, однако все равно это, хотя и красивый, но пирожок с начинкой из смердящей субстанции, мало подходящей для приема внутрь. Это все, как выражается сам автор пьесы, цитируя теоретика, «телесный низ» — причем, «телесный низ» самой души, кровавая пена боли, которую разглядывать интересно разве что в лаборатории под микроскопом из чисто научных соображений. Хотя, может, кому-то хочется специально остро-неприятных ощущений – тогда милости просим, можно полюбопытствовать.
