Жила-была в Рязани на рубеже веков компания неразлучных друзей — три юноши и девушка. Один из них был сыном священника (В. Виноградов), двое других — сыновьями ремесленников (В. Стребулаев и Н. Гусев). Всё свободное время друзья-гимназисты проводили вместе. Пройдет всего несколько лет, и Василий Виноградов войдет в состав Исполкома Боевой организации максималистов, даже станет вторым человеком руководящего ядра самой опасной террористической организации в Российской империи, а его тёзка — Василий Стребулаев сделается одним из боевиков БОМ. Жандармы схватят их с разницей в один день после громкого вооруженного нападения на таможенников в Петербурге, 16 октября 1906 г. военно-полевой суд приговорит их к смертной казни через повешение, а 18 октября они будут казнены в Кронштадте и морская пучина поглотит их тела. Третий же друг, уже в юности увлекшийся учением Л.Н. Толстого, немногим позже станет секретарем писателя, директором музея Толстого в Москве и закончит свои дни маститым литературоведом, орденоносцем, будет похоронен на элитном Новодевичьем кладбище, пережив друзей на шестьдесят лет.
Но самая удивительная судьба тем не менее окажется у рязаночки из Мариинской женской гимназии Наташи Климовой, которая, словно мотылек на свет, полетела в самый адский пламень террора. Какая-то неведомая сила влекла ее в объятия тех, кто действительно сеял ужас для одних, и приводил в восхищение других. Причем не только в переносном, но и в буквальном смысле, ибо в скором времени ей предстояло стать «прекрасной дамой» двух, пожалуй, самых крупных «рыцарей террора» — Михаила Соколова (Медведя) и Бориса Савинкова…
Как сказал однажды во время заседания существовавшего в 1990-е годы «Левого исторического клуба» руководитель «Мемориала» Арсений Рогинский, эсерам не повезло дважды: сначала в истории, затем — в историографии. Правда, на недавнем семинаре «Партия трагической судьбы…» специализирующийся на изучении эсеров историк Константин Морозов утверждал, что подобную фразу он слышал от покойного историка Виктора Миллера. Но так уж важно, кто произнес её первым, а кто вторым — суть дела от этого не меняется. Главное, формулировка стала расхожей.
Историю, конечно, не перепишешь, а историографию подправить никогда не поздно, и возникновение своего рода сообщества «эсероведов» в столице и во многих других городах — наглядное тому свидетельство. К этому сообществу давно принадлежит автор книги о Наталье Климовой Г.С. Кан. Героиня его работы не была исключением в историографии: о ней не выходило ни статей, ни монографий (если не считать тоже совсем недавней работы швейцарской исследовательницы Мод Мабийяр «Красный цветок. Наташа Климова и русские максималисты», вышедшей в 2007 г.), ни тем более книг в популярных сериях «ЖЗЛ» и «Пламенные революционеры». В отличие от первой и от самого издательства «Молодая гвардия» — от второй серии и издававшего её Политиздата и след давно простыл. А книги-то выходили не безынтересные и авторы встречались далеко не пустые — Юрий Трифонов, Юрий Давыдов, Владимир Войнович, Василий Аксёнов, Анатолий Левандовский, Булат Окуджава, Натан Эйдельман… Доживи издательство и серия до наших дней, глядишь, самое место было бы запустить в «Пламенных революционерах» роман Михаила Осоргина «Свидетель истории» или повесть Варлама Шаламова «Золотая медаль». В этом смысле Климовой, ставшей главной героиней художественных произведений двух очень значительных мастеров, повезло несказанно больше других эсеров.
Как раз к слову о сериях, книга Григория Кана вышла в качестве третьего выпуска новой серии петербургского Издательства имени Н.И. Новикова, именуемой «Историко-революционный архив». В историю революции дочь председателя рязанского отдела «Союза 17 октября» и члена Государственного Совета от Рязанской губернии не вошла, а ворвалась. Дверь в историю приоткрылась для неё, как и для многих её сверстников, в январе 1905 г. Как выразился в своем романе М. Осоргин: «В те годы начиналась новая русская история. Год был урожаен на молодых героев — но они народились не на японской войне, непонятной и бесславной… И народились на скорую погибель, — чтобы оставить в истории красный героический след…».
В вышедшем впервые в 1932 г. «Свидетеле истории» главная героиня зовётся тем же именем Наташа, а фамилия узнаваема до неприличия просто — Калымова. И хотя главным свидетелем Истории в романе выступает о. Яков Кампинский (его прототипом, как установил литературовед О.Г. Ласунский, был реальный дальний родственник писателя), те, с кем странствующему «бесприходному попу» приходится сталкиваться воочию, — это, несомненно, звёзды первой величины. Наташа из них далеко не последняя, наряду со своим соратником и возлюбленным Михаилом Соколовым (в романе кличка «Медведь» изменена на Оленя).[1] И это понимал не только её всегдашний поклонник Михаил Осоргин, принимавший некогда активное участие в революционных событиях, но и многие другие современники. В их числе идейный оппонент Климовой, «веховец» Александр Изгоев, входящий в моду литературный критик Корней Чуковский, ушедший из эсерства в православие Вадим Руднёв, меньшевик-идеалист Константин Шиловский, религиозный философ Семен Франк, назвавший Климову «упоенной Богом человеком» и «замечательной душой», да много кто ещё. Да что там Изгоев — сам всесильный и умнейший начальник Петербургского охранного отделения, полковник (вскоре произведенный в генералы) А.В. Герасимов, по мнению Г. Кана, «крайне неравнодушный к Климовой», оказывал ей невероятные для других арестантов услуги. Более того, как предполагает историк, именно Герасимову через дворцового коменданта В.А. Дедюлина, имевшего прямой доступ к императору, удалось предотвратить неминуемую, казалось бы, казнь Климовой. Столыпин же, к покушению на которого непосредственно была причастна Наталья Климова, был непреклонен, и в ответ на просьбу о снисхождении ее тети О.Н. Климовой (вышедшей замуж за ее отца после смерти его жены, доводившейся ей старшей сестрой, и воспитавшей Наташу вместе со своими детьми) заявил: «Не забывайте, у меня искалечена дочь». Безутешного отца, разумеется, можно понять не в меньшей степени, нежели ошеломленную Ольгу Климову.
Разговор об оборотной стороне медали революционного и правительственного террора можно вести долгий. Особенно если это сопряжено с личными страданиями, хотя бы и психически-морального свойства. В далеко уже отстоящем 1995 г. «Левый исторический клуб» проводил конференцию «Индивидуальный политический террор в России», в которой автор этих строк и автор книги о Наталье Климовой принимали совместное участие. А в качестве волонтёра в подготовке и проведении этой конференции в Государственной публичной исторической библиотеке нам соучаствовал студент-дипломник Московской государственной юридической академии Станислав Маркелов…
«Смерть — тем более насильственная — всегда страшна и отвратительна», — пишет Григорий Кан об одном из самых ужасных терактов в истории русского революционного движения, унесшем жизни 28 человек (не считая троих подорвавших себя террористов). Героиня его книги Наталья Климова выступала пособницей боевиков БОМ, взорвавших 12 августа 1906 г. казенную дачу Столыпина на Аптекарском острове, доставив с конспиративной квартиры на извозчике одну из пущенных затем в дело бомб. До этого она принимала участие в разработке плана террористической атаки (равно как и плана других, несостоявшихся терактов, включая взрыв Государственного Совета). «Страдания умирающих и раненых, — продолжаю цитировать Кана, — горе их родных, да и сам вид окровавленных трупов — эта картина ничем не отличалась от той, что была на площадях Петербурга после Кровавого воскресенья или на улицах Москвы после жестокого подавления Декабрьского восстания… Но на сей раз кровь пролило не правительство, а сами революционеры: противоборствующие стороны оказались равны друг другу в жестокости и полнейшем пренебрежении к человеческой жизни».
Союз Климовой и Соколова, главного виновника произошедшего, цинично оправдывавшего не достигший своей цели (гибели Столыпин) теракт, — напоминает Г. Кан, — «заставляет вспомнить о романе Софьи Перовской и Андрея Желябова». По верному наблюдению историка, «совпадает многое: обе девушки… происходили из дворянских семей… для обеих вспыхнувшее чувство было первым в жизни, их возлюбленные являлись лидерами боевых групп и имели мужицкое, крестьянское происхождение, наконец, в обоих случаях любовь развивалась почти буквально у подножия эшафота и влюбленные заранее обрекали себя на скорую гибель».
Вот тут цепочку террористическо-эшафотных романов невольно хочется продолжить. Перво-наперво приходят в голову герои моих собственных многолетних поисков и исследований — Ирина Каховская и Борис Донской. Выходец их крестьян Донской взорвал 30 июля 1918 г. в Киеве командующего оккупационными войсками на Украине генерал-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна и был повешен по приговору немецкого военно-полевого суда 10 августа того же года. Аристократка по происхождению и по духу Каховская пришла в революционное движение буквально одновременно с Климовой и даже отчасти повторила ее путь. Вследствие событий 9 января 1905 г. она сперва присоединилась к социал-демократам, а через год перешла в Союз эсеров-максималистов. Весной 1908 г. две легендарные революционерки встретились в камере Новинской женской каторжной тюрьмы в Москве. (Г. Кан использует мемуарное свидетельство Каховской о встрече с Климовой.) Далее их пути навсегда разошлись, поскольку Каховская была отправлена по этапу на Нерчинскую каторгу, а Климова участвовала в знаменитом побеге 13 каторжанок из Новинской тюрьмы в ночь с 30 июня на 1 июля 1909 г., к которому был причастен юный Владимир Маяковский. В дни смертельной болезни и безвременной кончины Климовой входившая к тому времени в руководящий состав Боевой организации Партии левых социалистов-революционеров Каховская с нечеловеческим напряжением ожидала смертной казни в Лукьяновской тюрьме в Киеве, опять повторяя судьбу своей бывшей тюремной товарки.
По иронии истории, как раз около этого времени в Киев приехала соратница Климовой по Боевой организации максималистов и Каховской по БО ПЛСР Надежда Терентьева (та самая, вместе с которой Наталья Климова жила в одной комнате на Поварской во время учебы в Москве в 1905 г. и с которой она доставила смертоносное орудие убийства перед самым взрывом дачи Столыпина). Терентьева прибыла на Украину вместе с мужем — известным боевиком Моисеем Закгеймом специально с целью освобождения Каховской. И именно ей в те дни подруга-смертница исповедалась относительно своей связи с Донским: «И еще, Надя, положа руку на сердце, скажу тебе. Для меня Борис до самого конца был товарищ, и любила я его как товарища, а теперь, когда он умер, я уже и не знаю, как я его люблю, — я никогда не отрываюсь от него. Его глаза честные, светлые, восторженные решительно всегда передо мной… Господи, он совсем не Каляев и не Созонов, а двадцатитрехлетний матрос, который не читал «Войны и мира», первый раз со мной был ночью в лесу, который хотел всё знать, всё понять и отдавал целую, непочатую молодую жизнь с такой простотой, скорбью и радостью…».
Можно припомнить и другие пары. Народовольцев Гесю Гельфман и Николая Саблина, застрелившегося на глазах у подруги при аресте. Эсеров Маню Школьник и Арона Шпайзмана, бросивших бомбы в карету черниговского губернатора Хвостова (о них тоже рассказывается в книге Г. Кана). Американских анархистов русско-еврейского происхождения Эмму Гольдман и Александра Беркмана, покушавшегося с револьвером в одной руке и напильником в другой на управляющего заводом Фрика во время стачки в Хоумстеде, отсидевшего за это 14 лет, а потом взорвавшего виллу самого Рокфеллера. Бомбы изготовлялись в квартире Гольдман, которая ранее привлекалась к дознанию по делу об убийстве ее хорошим знакомым Чолгошем, эмигрантом-белорусом по происхождению, Президента США Мак-Кинли. Ульрику Майнхоф и Андреаса Баадера из немецкой леворадикальной Rote Armee Fraktion, державшей в страхе всю буржуазно-благополучную Германию. Или итальянских «бригадистов» Ренато Курчо и Мару Кагол из «BrigateRosse», не щадивших, кстати, ни адвокатов, ни журналистов.
Недавно в Мюнхене проходил процесс над 36-летней террористкой из неонацистской группировки NSU («Национал-социалистическое подполье») Беатой Чепе, обвиняемой в соучастии в 10 убийствах и 15 вооруженных ограблениях. Не раскаиваясь ни в чем, она пыталась затеять роман прямо из тюремной камеры, отправляя многостраничные любовные послания некоему 28-летнему активному участнику неонацистской сцены Дортмунда по имени Робин, отбывающему с 2007 г. восьмилетний срок за грабёж и вымогательство. А в 2011 г. в Москве по обвинению в двойном убийстве адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой были осуждены выпускник истфака МГУ Никита Тихонов и его гражданская жена Евгения Хасис (последнюю судили за пособничество в двойном убийстве и хранение оружия), приговоренные к пожизненному заключению и к 18 годам соответственно. Вплоть до вынесения приговора подсудимые выкручивались и пытались уйти от ответственности. Позже в рамках второго следственного дела БОРН они дали признательные показания не только в отношении самих себя, но и в отношении группы соратников.
Вот тут-то и возникает, вероятно, самый непростой вопрос: а существует ли вообще грань между добром и злом при рассмотрении такого социального явления как индивидуальный террор? И как быть тогда с Клаусом фон Штауфенбергом, от «адской машины» которого в ставке Гитлера «Волчье логово» погибло четверо и было ранено 17 человек, а сам фюрер почти не пострадал (если не считать небольшой контузии). По внешним, по крайней мере, признакам это событие чем-то отдаленно напоминает драму на Аптекарском острове в августе 1906 г. Или, скажем, с библейской историей Юдифи, зарезавшей ассирийского завоевателя Олоферна и ставшей своеобразной «музой» многих художников эпохи Возрождения. Как быть с тираноборцем Брутом? С чешскими патриотами, казнившими гитлеровского палача Гейдриха?
С лучшими из декабристов (Иван Якушкин, Михаил Лунин), судившимися за умысел на цареубийство? «Меланхолический Якушкин, // Казалось, молча обнажал // Цареубийственный кинжал…» — напишет в Десятой главе «Евгения Онегина» читавший заговорщикам свои неподцензурные «ноэли» экстремист Пушкин? (Живенько под 280-ю бы подвели в наше время!) Как быть с желанием вступить в БО эсеров юного Осипа Мандельштама? С признанием Марины Цветаевой: «С 12 лет и поныне — Наполеониада, перебитая в 1905 г. Спиридоновой и Шмидтом». С самим Пушкиным, наконец, устраивающим демонстрацию в театре с портретом убийцы герцога Беррийского седельщика Лувеля с собственноручной подписью под портретом: «Урок царям»?
С одной стороны, вслед за современником Климовой, философом и эссеистом Евгением Лундбергом можно сказать:
«У героя партии — не особая мораль, не расчёт — но, вероятно, каждый раз особая, своеобразная обречённость. Товарищи по партии удивляются своему герою — точно он создан из другого, чем они материала. Это удивление было особенно сильно после Каляева.
Есть в террористическом акте анархическое начало: личность противопоставляет свои силы силам государства и побеждает. Есть желание унизить. Чем пышнее обставляет себя носитель власти и чем больше бережётся, тем соблазнительнее уничтожить его…
Есть воля к испытанию себя, к саморазъятию: какой я глиняный или стальной — и, вот, весь хочу прокалиться на огне, гибельном до последнего волоска. Есть великая нежность к братьям и жертвоприношение за них — оно прозвучало когда-то в прелестных письмах казненной царским правительством Рагозинниковой. И есть темная воля к самоуничтожению — инстинкт гибели — пушкинское упоение гибелью, в котором самоутверждения больше, чем в жестокости Карамазовых…»
Эти строчки Лундберг написал в «Дневнике писателя», узнав о казни Бориса Донского.
С другой стороны, ни у позднего Пушкина, согласно которому, тирана (Павла I) казнит в Михайловском замке «свирепая шайка палачей», ни у Достоевского, предполагавшего «отправить» Алешу Карамазовав в ряды народовольцев и в итоге обречь на эшафот, — похоже, нет четкого и ясного ответа на больные вопросы.
БО ПСР, БОМ, летучие Боевые отряды эсеров, БО ПЛСР. Гершуни, Созонов, Каляев, Вноровский, Мазурин, Медведь, Коноплянникова, Каплан, Блюмкин, Каховская, Донской… Подорвавшиеся при изготовлении бомб Покотилов и Швейцер, покалечившая себя при снаряжении метательного снаряда Мария Беневская… Героические сёстры Измайлович. Одна, младшая Екатерина, мстившая за беспощадное подавление восстания на крейсере «Очаков» и казнь лейтенанта Шмидта, расстрелянная на месте без суда за попытку неудачного покушения на адмирала Чухнина. Другая, старшая Александра, желавшая отомстить за кровавый еврейский погром в Минске, вместе с простым русским парнем Иваном Пулиховым вышедшая на двойной теракт. Пулихов бросил в губернатора Курлова разряженную провокаторшей «болванку», а Измайлович промахнулась, стреляя в полицмейстера Норова. Во время суда над ними, приговорившего Ивана к повешению, а Александру к бессрочной каторге, в зале висел… портрет генерала Измайловича, отца сестёр-террористок, начальника артиллерии в Минске. «Самые смелые, самые самоотверженные — лучший человеческий материал», — так говорил об эсерах В. Шаламов в «Четвертой Вологде».
И вот теперь БОРН, Боевая организация русских националистов. История повторяется дважды? Одного ли порядка эти явления? По формальным внешним признакам и психотипу они, казалось, даже в чем-то похожи. Как известно один из организаторов БОРН Алексей Коршунов, например, самоподорвался на собственной гранате. В дерзости, аскетичности да и в самоотверженности им не откажешь. Посыл — сражаться с Системой за свободу русского народа (в отличие от народников — народовольцев и эсеров, впрочем, понимаемого, как этническую, а не социологическую общность) местами тоже совпадает.
И, тем не менее, между ними нравственная пропасть. Каховская вспоминала о том, как ее соратник и возлюбленный Борис Донской «с презрением отвергал… те планы побега, которые предлагали ему товарищи: «Если я уйду, дело потеряет половину смысла. Террорист должен остаться, открыть себя. Этим уничтожается то аморальное, что есть в убийстве человека человеком»». Яков Блюмкин, сам-то как раз покинувший место убийства графа Мирбаха, по словам Ильи Эренбурга, узнав, что тот едет в Париж, просил поинтересоваться у Бориса Савинкова, «как он смотрит на уход с акта». Понимал, что нарушил неписаный кодекс? Или в другом отрывке Каховская вспоминает о разговорах с Донским: «Если бы не было возможности своей смертью и муками искупить то аморальное, что было для него в самом убийстве, — он, может быть, не смог бы его совершить. Мы знали это, много говорили с ним на эту тему в последние наши ночи…».
Сама Каховская делилась собственными душевными терзаниями с Терентьевой: «У меня, Надя, карамазовские, ужасные мысли были обо всем, и страшно, невероятно мучило убийство, и повесившийся извозчик («утка», запущенная следователем — Я.Л.). Революция, акт куда-то отошли на задний план — перед глазами были два человеческих страдальческих лица. — Старик (фельдмаршал Эйхгорн — Я.Л.) и молодой (погибший при взрыве бомбы Донского адъютант — Я.Л.), одиноко мечущийся по камере повесившийся мужик-извозчик; замученная, прекрасная, ценная жизнь Бориса, — стоял в душе один вопрос: Господи, что я наделала, что я наделала? Если б меня не арестовали, не мучили, я бы на воле, верно, не выдержала бы этого вихря, — а тут как искупление какое-то пришло. Видишь, Надя, какая я террористка. Полезла с суконным рылом в калашный ряд, и вся нравственная ответственность за провал, за невыполненный второй акт (в отношении гетмана Скоропадского — Я.Л.) падает только на меня, Надя. Я себе кажусь часто каким-то Смердяковым».
Вернемся к нынешней БОРН, на счету которой убийство адвоката, журналистки, инородцев, лидеров боевого крыла движения «Антифа», покушение на убийство офицера полиции, ликвидация федерального судьи. Ни грамма той морали, которой пронизаны письма Егора Созонова с каторги и дошедшие до нас тексты других эсеров, у бывших наци-скинхедов, провозгласивших себя Боевой организацией, не наблюдается. Точнее, у них, конечно, есть своя вульгарная мораль, сводящая нравственность к кодексу определенных понятий. А в итоге выходит прямо по поэту Николаю Ушакову. Вначале:
Леди Макбет! Где патроны,
Где ревОльвер боевой?
А после вынесения приговора –
Не по честному закону
Поступили вы со мной.
Однако ведь в своё время именно максималисты (наряду с анархистами-«безмотивниками») стали отходить от той революционно-нравственной парадигмы, которую сформулировали Лавров и Кропоткин и которую наиболее ярко продемонстрировали Созонов и Каляев, склоняясь в отринутую ещё первыми революционными народниками «нечаевщину». Вовсе не случайно и очень уместно Григорий Кан цитирует теоретика максимализма Григория Нестроева, упрекавшего Соколова-Медведя в «преступно-легком отношении» к чужим жизням!
В итоге к такому же взгляду склонится и Наталья Климова, и пойдет еще дальше, дойдя через рождение детей и до лампадки перед иконой, и к написанию слова Бог с большой буквы, и к таким словам, сказанным накануне кончины: «Мы должны бороться с нашими врагами беспощадно… Но мы должны в то же время относиться к нашим врагам со всей любовью, вниманием (и нежностью), помня, что они люди…». Такой взгляд и отличает бомбистов Каляева и Донского от подавляющей массы неофашистских, исламистских, палестинских и иных современных террористов. Автор книги «Наталья Климова. Жизнь и борьба» соглашается с Шаламовым в том, что «жизнь Климовой, ее судьба… — трещина, по которой раскололось время», по одну сторону которой «весь гуманизм девятнадцатого века, его жертвенность, его нравственный климат, его литература и искусство», а по другую — «Хиросима, кровавая война, и концентрационные лагеря, и средневековые пытки». В этом случае Климова, вкусив искушение двадцатым веком, принадлежала все же к завершившемуся на её глазах девятнадцатому. Тогда как люди типа Тихонова, Хасис, этапированного подобно им сейчас в Москву и уже осужденного за убийство антифашиста Джапаридзе Тихомирова, ожидающих суда их соратников Волкова, Баклагина, Исаева, — в свою очередь тоже не перешагнули в новый век, оставшись в кровавом двадцатом. И еще печальней, когда этим палачам уподобился антифашист-«безмотивник» Кузин, подсудимый на идущем сейчас процессе в Рязани. Между прочим, в родном городе Наташи Климовой.
[1] Подробней о раскрытии прототипов романа см. мою статью: Образы террористов эпохи Первой русской революции в художественной литературе // Сто лет спустя… Материалы научно-практической конференции, посвященной 100-летию революции 1905-1907 гг. (Труды Государственного исторического музея. Вып. 162). М.: ГИМ, 2007. C. 130-143.