Протест, начавшийся в мае 2018 года, сразу после объявления о правительственной инициативе по изменению пенсионного законодательства, резко отличался от всех протестных волн и кампаний постсоветской России. Я бы смело назвала его невиданным.
Прежде всего, он показал значительный потенциал мобилизации. Можно сказать, что это был протест так называемых «обычных, нормальных людей». Не слишком научное определение, зато понятное. На митинги в июне и июле выходили те, кто никак не засветился ранее в общественной деятельности, политически молчаливые и идеологически нейтральные горожане и селяне, работающие, семейные люди, не получатели льгот, не владельцы отторгнутой недвижимости, не обманутые вкладчики, не работники, лишенные зарплаты. Они не хотели, чтобы им что-то вернули или дали, они хотели уважения. Пенсия, между прочим, не льгота, а право, и люди это хорошо поняли. И вышли бороться не за то, чтобы раньше свалить с работы, как уверяли нас штатные пропагандисты, а за то, чтобы у них не отнимали реально заработанные и гарантированные законом деньги.
Очень важная особенность пенсионного протеста: он демонстрировал широкую низовую активность и в то же время настойчивость, идеологическую консолидацию, содержал заметный элемент низовой самоорганизации.
Тут проявляется вторая особенность пенсионного протеста. Спровоцированный конкретным поводом, он сразу же инициировал массовое осмысление гражданами сущности социальной политики государства. Пенсионный протест поэтому стал самым многообещающим с точки зрения расширения протестной повестки движением. И многие акции демонстрировали такое расширение, резолюции митингов содержали общесоциальные требования и, конечно, в обязательном порядке — требования отставки Правительства.
Главная особенность пенсионного протеста — масштабность. Он стал невиданным по интенсивности, массовости акций (в июле, по крайней мере) и по географии. Около 600 акций, и это только те, что попали в СМИ, прошли почти во всех регионах России. Это при том, что в среднем за квартал обычно отмечается 350-450 акций протеста, а за весь 2017 год их зафиксировано немногим более 1700 акций.
Не было протестов только в Чечне, но Рамзан Кадыров же пообещал не повышать пенсионный возраст своим гражданам, настрадались, де. Хотя как он это сделает в одностороннем порядке? Поживем — увидим.
Зато на протестной карте в июле проявились регионы, которых ранее там просто не было. Калмыкия, например. За семь лет, которые я занимаюсь мониторингом, и до лета 2018 года я отметила один-единственный одиночный пикет на главной площади Элисты. Справедливости ради нужно сказать, что 2003-2004 годах в Элисте было несколько протестов, которые довольно жестко пресекались властями. А потом тишина до лета нынешнего года, когда в Калмыкии стали организовывать митинги не только против пенсионной реформы, но и, например, против закона о добровольном изучении языков — акции «Защитим родной язык!». Повторяю, пенсионный протест выступил провокатором социальной активности в целом, такой эффект можно было летом подметить не только в Калмыкии. Протесты против пенсионной реформы притягивал многие протестные группы, заставлял их объединяться. Правда, как показала практика, не надолго.
В Анадыре состоялись акции против повышения пенсионного возраста, а вот уж Чукотку на карте протестов я не видела все семь лет. Прошли протесты в республиках Адыгея, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Тыва и Алтай, то есть в местах, не сильно активных и прилежных в протестах. На Колыме, в Магадане, прошли акции против пенсионной реформы, а это тоже регион не слишком бурный. Появилась на карте протестов Еврейская автономная область, замелькали в мониторинге ранее редко там появляющиеся Владимирская, Воронежская, Рязанская, Смоленская, Тамбовская области.
В июне акции были массовыми, по крайней мере, для российской политической жизни. Мы же не французы, на протестный подъём тяжелы. СМИ наперебой писали об исключительной численности акций протеста против пенсионной реформы. Многие митинги привлекали более 1000 участников, на большинстве менее многочисленных акций количество присутствующих колебалась от 300 до 500, чаще всего на митинги 1 и 28 июля выходило 700-800 человек. Очень важная деталь: акции были массовыми и в районных центрах, протест не сосредотачивался в региональных столицах, и нередко в малых городах акции были не менее, а иногда даже более массовыми, чем в крупных.
Протест против изменений в пенсионном законодательстве был замечателен и тем, что объединял разные оппозиционные партии, впервые обозначилось что-то вроде деятельностной солидарности оппозиции, которая в июле действовала сообща, что и позволяло делать акции массовыми, а протест — настойчивым и масштабным по географии.
Первые полтора месяца развитие «пенсионного протеста» дали основание для надежды, что тенденции пассивности, аполитичности и фрагментарности социального протеста будут в значительной степени преодолены. Но этим надеждам не суждено было сбыться.
После июня протест стал терять свои самые многообещающие в политическом отношении признаки. Прежде всего, стала исчезать масштабность. Уже в августе и количество, и массовость акций резко упали, в августе интенсивность протеста восстановилась, но численность акция была в основном уже меньше, часто — значительно. Снижение численности коснулось и регионы с наиболее высокой активностью пенсионного протеста, такие, например, как Свердловская, Челябинская и Тюменская области. Правда, и в сентябре были акции с 1000 и более участников, скажем, в Барнауле, Новосибирске, Омске, Санкт-Петербурге, Москве. Но, несмотря на то, что многочисленные митинги в сентябре были, и люди выходили на несогласованные акции, протест потерял и свой напор, и тенденцию к росту и расширению. Протест продолжался и в октябре, но своё политическое значение, свой масштаб и энергию он уже утратил.
Кроме того, уже к сентябрю распалась только что наметившаяся солидарность оппозиции, разные партии и группы стали делить протест на кусочки. В результате в одном городе в один день могло проходить параллельно два, а то и более митингов и пикетов, организованных разными политическими силами. Профсоюзы, кстати, не выводили своих членов на несогласованные акции, что также разбивало протест, снижало массовость. Нельзя сказать, что оппозиция в России представляет собой многообещающую политическую силу, она либо слаба, либо вообще является имитацией. Но пенсионный протест оживил деятельность региональных отделений КПРФ, ФНПР, других политических партий, создал условия для превращения их в реальную политическую силу вопреки центральному руководству. Однако тенденция стала чахнуть, не развившись, что и стало одной из причин ослабления протеста.
Невиданный для России по масштабу и низовому импульсу протест остался почти невидимым политически, недооцененным ни властью, ни оппозицией, ни экспертами, ни самими гражданами.
Власть упорно не слышала разумные аргументы оппозиции, предпочитая устами телепропагандистов упрекать граждан за «лень» и излишнюю склонность к халяве, убеждая, что продление трудовой активности — прямой путь к долголетию и счастливой жизни. Если власть и проявила реакцию на протест, то совершенно не адекватную: президент выступил с предложением либо незначительных, либо плохо реализуемых поправок. До сих пор непонятно, уже после принятия законопроекта, как будут обеспечиваться финансово и юридически обещанные президентом льготы с 55 лет для женщин и с 60 для мужчин. Ведь все эти льготы по закону до сих пор действительны лишь с наступлением пенсионного возраста. В законодательстве появились нелепые и очевидные противоречия, которые в наших условиях гарантированно заблокируют практическую реализацию обещаний власти.
Очередной губернаторопад сентября был, конечно, опосредованным ответом на пенсионные протесты, но ответом каким-то кривым: вроде бы и трясут исполнительную власть в ответ на недовольство граждан, но почему именно тех, кто никакого отношения к причинам недовольства не имеет? И почему так, почему при этом не признаются в Приморье и Хакасии результаты выборов, волеизъявление этих самых граждан?
Эксперты-политологи, социологи и СМИ уже похоронили пенсионный протест, отправили его в архив, де, слился, затух, не удался. Системная оппозиция либо ворчит и обещает продолжение, либо апеллирует к поправкам, которые предложены под «влиянием масс». Сами массы удовлетворенно констатируют своё разочарование «мы так и знали, что всё без толку!»
Я бы не стала утверждать, что причиной падения интенсивности протеста стало выступление президента Владимира Путина 29 августа, когда он выдвинул предложения о смягчении реформы. Во-первых, в сентябре интенсивность протеста восстановилась после резкого августовского падения, которое имело вполне традиционный сезонный характер. В это время года протестная активность всегда падает. Во-вторых, на многих митингах участники говорили о том, что предложения президента не существенны и не меняют антинародной сути законопроекта. И, в-третьих, причина ослабления пенсионного протеста, скорее всего, в недостатке политической воли, в нерешительности его главных организаторов — КПРФ и профсоюзов.
Протест против пенсионной реформы не смог до конца выполнить свою непосредственную задачу — предотвратить изменение пенсионного законодательства. Ещё печальнее, что он не смог реализовать свой потенциал активизации политической протестной активности, формирования нового, эффективного субъекта социально-политического движения, способного на формулировку принципиальных и адекватных политических требований и конструктивной социально-экономической повестки.
И всё-таки пенсионный протест рано отправлять в архив. Даже ослабевая, даже исчезнув из текущей повестки, он останется актуальным фактом социальной жизни в России, став важной частью социального опыта массы граждан. Именно потому, что был уникальным, а ещё потому, что, не решив своих главных задач, он всё же заставил власть как-то действовать. Не адекватно, без учета реальных интересов, но всё же действовать вроде как в ответ на недовольство своего народа. Всего, а не отдельной, пусть даже и большой, социальной группы. То есть надавить на власть протест всё же сумел, хотя и не так, как можно было бы надеяться. Но важно запомнить, что такая возможность есть, проанализировать свои ошибки и вычислить слабости. И, главное, мы не должны забыть об этом опыте прежде, чем власть снова даст нам повод для очередного уникального протеста.
