Столетний юбилей революции 1917 года удивительным образом оказался поводом для реакционного идеологического шабаша по всем медийным каналам, хоть как-то связанным с действующей властью. Такое впечатление, что отмечаем мы не годовщину события, положившего начало грандиозным социальным преобразованиям, а вспоминаем про какую-то исключительную неприятность, случившуюся в одном отдельно взятом городе по вине нескольких злоумышленников. Единственный урок, который правящие круги готовы извлечь из отечественной истории, состоит в том, что народу надо при любых обстоятельствах слушаться начальство, а начальству — всеми силами избегать революций. Как тут не вспомнить Уильяма нашего Шекспира: «чтоб это нам сказать, не стоило вставать из гроба».
Впрочем, даже и урок относительно избегания революций российские элиты, похоже, не усвоили. По крайней мере ностальгические вопли о погибшей православной монархии свидетельствуют об обратном.
Называть Россию начала ХХ века, управляемую немецкой династией, для приличия сохранявшей фамилию Романовых, православной империей, это значит ничего не знать про историю, культуру, экономику и быт той реальной страны, в которой развернулись революционные потрясения. Могущественная, но всё же отсталая держава, возглавляемая космополитической элитой, заимствовавшей на Западе всё — от технологий до моды и кулинарных пристрастий, страна, государство, получавшее финансовые ресурсы из Франции и Бельгии и расплачивавшееся за кредиты жизнями своих солдат. Православной империей была Византия, но отнюдь не монархия, разместившая свою столицу в Петербурге, специально построенном как образцовая европейская столица, своего рода градостроительная утопия, воплощение передовых архитектурных концепций XVIII века.
Взгляды, на основе которых сегодня строится образ утраченной великой монархии, в предреволюционной России показались бы дикими, архаичными и просто мракобесно-невежественными не только противникам самодержавия, но и его сторонникам, которых вопрос о внедрении передовой немецкой и бельгийской техники занимал куда больше, чем сохранение православной святости и русской «особости». Другое дело, что и с технологическими задачами развития российский правящий класс того времени не справился.
Если вернуться к современной России, то православно-монархическая идеология, пропагандируемая близкими к власти кругами, вполне логично отражает общую идейную динамику реставрации.
Иными словами, вполне соответствует общей логике политического процесса, с той лишь разницей, что на уровне слов и образов пытаются доделать то, что не удается совершить в реальности. Политическая дискуссия 2017 года по-своему подтверждает правильность той интерпретации событий 1917 года, которую давали В. И. Ленин и Роза Люксембург, доказывая, что стабилизировать либеральный режим Временного правительства не было никакой возможности. После падения монархии выбор был исключительно между развитием революции, что и было обеспечено приходом к власти большевиков, и скатыванием в откровенную реакцию, имеющую своим неминуемым результатом развал страны. На идейном уровне мы повторяем ту же динамику сто лет спустя. Идеологический режим буржуазной реставрации не удалось консолидировать в рамках либерального и прогрессивного западничества, инерция антисоветизма и антикоммунизма неминуемо привела к торжеству взглядов откровенно варварских и фундаментально неверных.
Логика реставрации требует максимального возврата к старому режиму если и не по сути, то хотя бы по форме. Но со времени революции 1917 года прошло слишком много времени, чтобы подобный возврат мог состояться в реальности. Именно поэтому он происходит в сфере идеологии, в сфере политических доктрин и пропагандируемого приближенными к власти мировоззрения. Однако здесь возникает уже новая психологическая ловушка, из которой идеологам вряд ли удастся вырваться. Запоздалая волна реакционных идей и настроений в реальности начала XXI века выглядит уже откровенно неадекватной. В конечном счете пропаганда идеи православной империи в нашу эпоху выглядит не более адекватной, чем попытки спустя несколько столетий после Коперника доказать, что земля плоская.
Если бы речь шла об обычной постмодернистской игре, это бы ещё куда ни шло. Но идеологи российской реакции столь же серьезны, сколь и невежественны. Образ мысли и образ жизни, продвигаемый этой публикой, настолько противоречит всем нормам современного общества и даже требованиям теперешнего капитализма, что носители официально одобряемой идеологии неминуемо оказываются маргиналами.
Это специфическая особенность идейных дискуссий нашего времени, делающая его по-своему уникальным. Общество далеко не всегда верит в официальную идеологию. К концу брежневского периода не так уж много народу всерьез было проникнуто коммунистическими идеями в их официальной партийной интерпретации. Но даже не принимая идеологию всерьез, общество относилось к ней достаточно терпимо или хотя бы равнодушно принимало её как жизненный факт, а люди, жившие в соответствии с её требованиями отнюдь не выглядели идиотами или безумцами.
Напротив, в современной России всякая попытка жить и действовать в соответствии с принципами, которые нам проповедуют с телевизионных экранов, превращает человека в посмешище.
Ряженные казаки, депутатки, призывающие лечить детей прикосновением к бюсту покойного царя, хоругвеносцы, священники, ведущие войну против музеев, активисты, призывающие защитить Путина от назначенного им же правительства и прочие подобные персонажи вызывают в лучшем случае иронию, в худшем — раздражение. И хуже того, политическая пропаганда разбивается пропагандой коммерческой, тоже являющейся необходимой и важной частью повседневной идеологии при капитализме — призывы к сексуальному воздержанию гробятся потребительско-эротическими образами, распространяемыми теми же медийными структурами по тем же каналам, а патриотическое кино, снятое по худшим лекалам Голливуда, демонстрирует свою полную несостоятельность при столкновении с американскими оригиналами, демонстрируемыми на тех же экранах.
В конечном счете политико-идеологическая и коммерческая пропаганда ставят перед собой одни и те же задачи, обслуживая воспроизводство современного российского капитализма, но, вступая в диссонанс между собой, они его не столько стабилизируют, сколько подрывают, демонстрируя всю остроту и непреодолимость возникающих в обществе и в его идеологии противоречий.
Проигрывает, как всегда, именно политическая идеология, которая несмотря на свой официальный или полуофициальный статус является — по отношению к обществу — маргинальной.
А правящие круги в своем увлечении пошлой реакционной романтикой становятся всё более похожи на французских Бурбонов, которые, как известно, «ничего не забыли и ничему не научились».
А ведь сто лет спустя после революции русской неплохо бы вспомнить и уроки французской революции.
Бурбоны неважно кончили…
