Результат погрома в Бирюлево. © mn.ru
По слухам, где-то в столичных подземельях, имеющих прямое сообщение с преисподней, сидит Инстанция, которая распечатывает и подшивает всё написанное нами в сети по горячим политическим темам. Бедные берёзки! Если аналитику о Бирюлёвском погроме где-нибудь и правда распечатали, на это ушла целая роща мелованной финской бумаги. Ушла, сгинула бессмысленно и беспощадно, потому что никакой аналитики там почти и не было, а если и была, то затерялась, одно переливание из пустого в порожнее и толчение оного в ступе.
В десятый раз про Москвабад и Россию в составе Чечни, в сотый — о визовом режиме со Средней Азией и Закавказьем. «Скучный погром» или русский бунт? Провокация сотни «нацистов на зарплате», организованная Кремлём, или восстание униженных и оскорблённых? Рукопожатны ли противники визового режима? Являются ли апологеты бирюлёвских погромщиков нацистами? С обеих сторон наспех выстроенных баррикад летят фразы-снаряды: Бирюлёво как водораздел, последний рубеж, отделяющий агнцев от козлищ.
Если же удалиться от поля интеллигентской брани, усыпанного разбитыми канделябрами, появляется возможность остыть и отчётливо увидеть, что в этих диспутах не рождается истина и даже не ставятся проблемы (они давно поставлены). Происходит лишь банальное, но техничное «забалтывание» основного вопроса политической и интеллектуальной жизни современной России. А попутно — и дальнейшее расщепление, натравливание друг на друга внесистемных интеллектуалов. Когда и как падёт путинский режим — вот Сфинксова загадка наших реалий, кто не найдёт ответа, будет раздавлен обломками.
Понять существо упомянутого основного вопроса как раз на примере событий в Бирюлёво совсем нетрудно. Достаточно посмотреть на реакцию федеральной власти — мгновенную, отложенную и, что наиболее информативно, упреждающую.
На этом пути встретятся и ответы на большинство «проклятых вопросов», о которые ломаются публицистические копья.
Когда 13 октября в депрессивном спальном районе Москвы народный сход, собравший от 2 до 6 тысяч человек, перерос в локальные волнения, по приказу главы МВД России мгновенно был поднят по тревоге весь личный состав московской полиции (около 68,5 тыс. штатных сотрудников). То есть, согласно полицейскому плану «Вулкан», на каждого участника схода, включая многочисленных пенсионеров и молодых мам с младенцами, приходилось по десятку здоровых, вооружённых профессионалов. В разгроме торгового центра и штурме овощебазы принимали участие от 500 до 1 тыс. человек, что делает соотношение бунтовщиков и стражей порядка ещё более впечатляющим. При этом, по сообщениям очевидцев, район был блокирован, рейсы общественного транспорта отменены. Ни одна «болотная» демонстрация, включая драматическое 6 мая 2012 года, не вызывал такой масштабной и срочной мобилизации карательной системы.
Уже этот факт свидетельствует, насколько серьёзно режим воспринял волнения в Бирюлёве. Но почему? С одной стороны, мирный сход в течение часа превратился в настоящий погром с перевёрнутыми машинами и подожжёнными магазинами. Это первое событие такого рода в Москве за новейшую российскую историю. Событие ожидаемое — раздражение жителей рабочих окраин наглым беззаконием непрошеных гостей с юга, покрываемым коррумпированной номенклатурой, копилось годами. И погром — единственное, во что оно могло вылиться при систематическом бездействии властей. Но, с другой стороны, эти беспорядки по материальному ущербу и тем более жертвам ни в какое сравнение не идут с парижскими и лондонскими аналогами последних лет, не говоря уже о страшных этнических чистках, проходивших на окраинах советской империи в годы её крушения.
Участники волнений — те самые «гопники» и «быдло», малограмотные, постоянно нетрезвые любители шансона с московских окраин, вроде бы послушно готовые поддержать барина, сколько бы он их ни порол на конюшне. Атомизированные, апатичные, политически безнадёжные. По крайней мере, об этом свидетельствуют результаты федеральных и московских выборов в районе Бирюлёво Западное.
Сейчас в публицистике стала популярной формула социальной близости «коллективного Путина» и люмпен-пролетариев спальных районов: животным нюхом они определили в гаранте «своего», такого же гопника из бандитского Питера, и теперь он как альфа-самец имеет право унижать их в любой форме. Но если эта неприглядная картина верна, почему режим явно сильнее боится нескольких тысяч «социально близких» на окраине города, чем все стотысячные собрания белоленточной оппозиции? Разве что первый большой митинг на Болотной вызвал у власти подобный звериный страх, но потом быстро успокоились.
Дело в том, что состав погромщиков кардинально отличается от интеллигентных «болотных» митингов не одним уровнем образования и общей культуры. Главное, эти люди готовы не только поджигать палатки, но и вступить в схватку с ОМОНом, строить баррикады и брать штурмом крепости, за «колючкой» которых скрывается хорошо вооружённая, тренированная охрана. Трёх минут видео достаточно, чтобы понять: они готовы идти до конца, жертвовать свободой и жизнью. Им действительно нечего терять, кроме своих цепей.
Да, у них в собственности есть несколько десятков метров в панельной позднесоветской многоэтажке. Но этого совсем недостаточно для лояльности режиму, потому что он отнял у них будущее, а это стоит неизмеримо больше, чем недвижимость. Что страшного в тюрьме, если со двора каждый пятый сидел? Этот факт явно не станет катастрофой для карьеры, ибо в автосервисе или на мебельной фабричке это не имеет значения, да и какая карьера там светит? Зачем бояться смерти, если всё равно сдохнешь раньше срока — от пневмонии, «сердца», «почек» или многих других болезней, которые в районных больницах давно уже не лечат? Убьют — так хотя бы без мучений себе и родственникам. Всё это молодому обитателю столичных окраин и тем более провинции известно с раннего детства, он впитывает эту реальность с дешёвой смесью сухого молока и пивом, которым его щедро угощают родители, чтобы не шумел.
А сто человек, готовых умереть за свои убеждения, сильнее ста тысяч, готовых только голосовать.
Помню, в хронике переворота сентября — октября 1993 г. самым тёмным местом для меня всегда был вечер 21 сентября, после оглашения Ельциным указа 1400. Почему президентская сторона не разогнала парламент сразу же, не дожидаясь, пока противник мобилизует всех своих сторонников? Неужели единственной мотивацией всего спектакля, включая массовые убийства, было моральное унижение оппозиции, наглядная демонстрация на весь мир её слабости и убогости? Ведь даже в самый пик активного протеста — в марше на мэрию — киноплёнка безжалостно фиксирует, что на защиту законно избранной власти в многомиллионной Москве поднялось около десятка тысяч человек, что на порядок меньше стабильного числа участников крупных «болотных» митингов, не говоря уже о демонстрациях поздней перестройки. В чём дело, я поняла только после Бирюлёвского бунта. В кадрах хроники 20-летней давности проходили люди, которым тоже нечего терять, они с той же энергией отчаяния брали арматуру, шли на стражей порядка и штурмовали здания. И хунта Ельцина тогда внимательно смотрела — сколько их наберётся?
Митинги более 50 тыс., как известно, не разгоняют силой, потому что после появления человеческих жертв мирные демонстранты быстро превратятся в бунтарей с арматурой, а полиция разбежится по домам. Но и сотня тысяч, и полмиллиона относительно сытых «белых воротничков» могут пастись в заранее отведённом загоне, выпуская пар без всяких последствий для режима.
Коллективный Путин, как любой авторитарный дракон, имеет представления, пусть даже не отрефлексированные, чьё мясо он когда-то заглотил, откуда ждать погибели и как она будет выглядеть — хотя бы в общих чертах. И в нашем случае он чувствует, что конец его придёт, когда смутное недовольство «гопника» безнадёгой и несправедливостью превратится в убеждения, то есть сфокусируется на цели «валить режим». Это и есть основной вопрос российской политики — когда и как «гопник» превратится в ударную силу оппозиции? Иными словами, самое страшное, что может произойти для власти, — это объединение Болотной и Бирюлёва.
Являясь существом рациональным, дракон просто обязан пытаться предотвратить свою кончину, не меняя при этом паразитической сущности. Потому и тратит режим на распространение расизма и ксенофобии среди рабочей молодёжи значительно больше средств и усилий, чем на борьбу с либеральной оппозицией.
