«Остались люди, которые выросли и состоялись, и которые 29 октября поднимали тосты за комсомол и за свою молодость.» © РБК
История комсомола, которому исполнилось 95 лет, это правдивая ложь, которая была заложена в самом названии. Не знаю, как в день своего рождения, но потом он точно никогда не был, ни ленинским, ни коммунистическим. А вот союзом он действительно был. Но каким?
Эстетически безобразное не может быть этически справедливым, — утверждал Оскар Уайльд. Но данную формулу я бы не спешил применять во всех случаях. Вот, например, история ВЛКСМ чисто эстетически не может претендовать на роль прекрасной, но нельзя же только на этом основании лишать ее некой этической справедливости.
Честно говоря, я всегда недолюбливал эту организацию за ее бюрократизм, достигший почти безобразного совершенства. За безудержное стремление лечь по стойке смирно под вышестоящий партийный орган. За готовность поднять миллионы на передовую и оставить их там, чтобы так же стремительно идти к противоположной цели, освещая путь своей розовощекостью и истошным энтузиазмом.
Но вот я невольно сравнил комсомол с «Единой Россией» и ее молодежными отрядами, и вдруг понял, что ВЛКСМ это просто великий труженик, по сравнению с абсолютной бесперспективностью текущей правящей партии, которая неспособна гордиться ни одним своим отдельным членом, ни своими центральными органами.
После комсомола осталась не только узкоколейка Корчагина, но и пока никому не нужный БАМ и отданная Казахстану поднятая Целина. Остались люди, которые выросли и состоялись, и которые 29 октября поднимали тосты за комсомол и за свою молодость. Думаю, выпил чаю на нарах и Михаил Ходорковский (заместитель секретаря комитета ВЛКСМ МХТИ), и хорошо пригубил в Сколково Андрей Шаронов (бывший секретарь ЦК ВЛКСМ).
А после «Единой России» останется разве что раздробленная на мелкие государства страна (к этому все неумолимо идет), счета в оффшорных зонах, да недвижимость в разных престижных местах, если её не экспроприирует снова восставший пролетариат.
В социальных сетях о комсомоле в эти дни говорили много. Кто-то написал, что организация послала его на учебу в Москву, другой сообщил, что комсомольцы сделали все, чтобы он не сел на скамью подсудимых, а пошел в ПТУ. При всем своем образцовом бюрократизме, смешных идеалах и идеологическом мракобесии, организация работала эдаким социальным лифтом. Скажете, она поднимала к солнцу лицемеров и пройдох? Соглашусь. Но вместе с ними поднимала и простых, честных ребят.
Я учился в Высшей Комсомольской Школе при ЦК ВЛКСМ (смягчающее обстоятельство — на отделении журналистики), и в этом идеологическом раю мне встречались совершенно потрясающие люди. Вот жил я в одной комнате с парнем из Узбекистана, попавшем в первопрестольную из глухого сельского района (сейчас бы сказали — из средневековья). Как бы он из такой глуши добрался до Москвы?
А он стал любимцем школы, поскольку всегда ходил с сияющим лицом и с потрясающим акцентом дарил всем комплименты. В столовке стокилограммовой женщине, стоящей на раздаче, он сумел сказать такое, что она ждала его луноподобное лицо каждый день, и кормила, как… Боюсь не угадать чувства, которые она к нему питала.
Не скажу, что он умел говорить по-русски, но вполне сносно читал. Правда, под угрозой физической расправы. На каждые летние каникулы он спешил домой, к жене и, возвратившись, терпеливо ждал результат. Но он все время был один и тот же — девочка. Однажды, волнуясь, он спросил меня — может быть, есть какие-то секреты, чтобы родился мальчик? Я посоветовал ему отрастить ногти на ногах. А когда он спросил причем тут ногти, объяснил — чтобы лучше отталкиваться. Он… поверил и стал отращивать, пока об этом не узнала вся общага и ржала как подорванная.
Кстати, он родил шесть девочек, пока не добился своего. Седьмым вышел пацан. Он прислал мне телеграмму на чистом русском: «Девочки кончились, пошли мальчики». Увы, восьмая была тоже девочка. На этом свой демографический взрыв он завершил.
После окончания ВКШ он работал секретарем райкома комсомола, а потом много лет председателем колхоза, который из отстающих вывел в передовые. Он состоялся… Его уже нет. И я иногда думаю, что даже одна его судьба это почти полная реабилитация комсомола. А сколько было таких?
Поймал себя на мысли, что по сути пою эдакий гимн комсомолу. Увы, петь дифирамбы мешает накопившийся скептицизм. Все, познавшие законы собраний, кооптаций, сверок, членских и не-членских взносов и прочее, невзлюбили всей душой эту организацию.
Особенно надоедали мальчики огненным взором, со значком на груди, упорно желающие всем управлять и пытающиеся везде внедрить неведомые никому ленинские нормы. Словом, у меня к ним накопилось немало всякого, чтобы я с удовольствием опрокинул на их седые головы в этот праздник.
Но… Не поднимается рука. И не потому, что мой папа был секретарем ЦК ВЛКСМ (взят был на работу самим Шелепиным, вошедшим в историю под именем Железный Шурик). Хотя, может, и лукавлю. Именно потому. Потому что мальчик из Ферганы, сын маляра, прошел путь от первички до центрального органа, и в 32 года стал секретарем ЦК по кадровым вопросам. Скажете, карьерист. Не буду спорить. Но я опять назову это социальным лифтом, которого сегодня просто нет. И вы знаете, сколько людей он поднял от районных центров до Москвы? Вы скажете, они образовали застой. Соглашусь. Но вы посмотрите, сегодня на них — ведь это теперь успешные бизнесмены, классные менеджеры.
Я могу привести пример историю «Комсомолки», центрального, между прочим, органа ЦК ВЛКСМ. В то время была такая практика — искать людей на местах. Они приходили собственными корреспондентами. Или приезжали в Москву и жили на Белорусском вокзале. Вам рассказать, как юнкор Мишка Сердюков, блистательный репортер семидесятых, просто приехал в столицу и нашел приют на коврике в прихожей у заведующего спортивным отделом «Комсомольской правды» Володи Снегирева? А до этого он месяц лежал на скамейках Белорусского. Но ведь стал звездой.
«Комсомолка» была совершенно непостижимым очагом свободомыслия. Поэтому вполне понятно, что именно выпускники этой газеты стремительно выросли в эпоху гласности (и замолкли после ее отмены?). Между прочим, три пресс-секретаря президента России — бывшие журналисты этой газеты. А один даже возглавлял администрацию президента.
Конечно, приходилось лавировать, прогибаться и даже колебаться с линией партии. Но все, включая даже главного редактора, четко отличали правду от лжи. Вот только одна история той поры. Журналист Валерий Аграновский поехал в Узбекистан по письму в редакцию и раскопал удивительную историю о том, как в одном городе был организован некий досуг для приезжающих комиссий и местного актива. Досуг этот включал не только хорошо накрытые столы, но и предоставление в пользование гостей нестрогих комсомольских активисток. Для активного отдыха.
Вернулся Аграновский в Москву, стал писать материал, а местная власть стала предпринимать активные шаги для блокирования материала. И вот звонит главному редактору Борису Панкину, кандидат в члены Политбюро, первый секретарь ЦК партии Узбекистана Ш. Рашидов и сообщает, что меры приняты, все строго наказаны и не надо раздувать скандал. Словом, «советует» материал не публиковать.
Что делает в этой ситуации Панкин? Он тут же вызывает Аграновского, рассказывает о звонке и приказывает — материал ставим в номер. Аграновский взмолился:
«Боря, кандидат в члены Политбюро просит не публиковать материал, а ты его ставишь в номер? Тебя еще спасут, а что делать мне?».
И Панкин объясняет:
«Если мне звонит кандидат в члены Политбюро и просит не печатать материал, а утром видит его в газете, то он подумает, что мне позвонил некий член Политбюро и приказал поставить его в номер».
Всё так и произошло. Вот только один пример из работы, замечу, комсомольского органа печати. А кто из нынешних главредов способен устоять, если ему позвонит, допустим, господин Песков и что-то посоветует?
В то тревожное время цензоры печати находились на Старой площади. А сегодня они в каждом из нас. И кто сказал, что эта свобода лучше, чем не-свобода?
