Я уже давно не спрашиваю себя, за что и почему я знаю наизусть песни Алены Апиной, Ирины Аллегровой, Татьяны Овсиенко, Вадима Казаченко, Децла и Иванушек Интернешнл. Я не спрашиваю себя, почему я помню трагедию девушки рэкетира Витьки, «Ксюши в юбочке из плюша», «Наташки с улицы Семашко», у которой есть «дружок Аркашка, такой же с улицы Семашко» и шальной императрицы. Более того, я рада, что я все это знаю.
Я родилась в 90-м. Я и мои друзья детства очень любили сухие ролтоны и милкивэй, а еще мы постоянно бегали покупать сухарики с дымком за три рубля. Мы ели их грязными руками, а потом расчленяли червяка-дождевика и хоронили его на кладбище домашних животных, что за домом на улице Победы. У нас были куклы Кенди, дешевый аналог Барби. Волосы у Кенди пахли пластиком, а ноги не гнулись, зато из настоящих Барби с гнущимися ногами периодически выделялись какие-то чернила, так что Кенди даже лучше. Однажды моя мама привезла мне из Германии красивую куклу по имени Стефани, а моя подруга, у которой мама в Германию не ездила, назвала свою куклу Мартини, по созвучию. Мы смотрели вместе с бабушками «Дикую Розу», «Богатые тоже плачут» и, конечно, «Санта-Барбару». А Марии из киношедевра «Просто Мария» я писала письмо в Мексику. Это было письмо «на деревню дедушке» 90-х.
Однажды мой папа пришел домой очень торжественным, он принес какой-то волшебный подарок. Это был «видак» и кассета с «Ну, погоди!». Мне было 4 года, и у меня уже был «видак»! Если кассета застревала, я ее доставала, засовывала палец в кассетное колесо и вправляла пленку вручную. Я очень любила «Простоквашино». Я гордилась, что у моего папы чудесный голубой Запорожец, точно такой же, как у папы Дяди Федора. Один раз ночью наш Запорожец перевернули какие-то хулиганы, а утром папа перевернул Запорожец обратно. Это был действительно легковой автомобиль. Дедушка, когда хотел меня побаловать, давал мне пять рублей на пирожное «Пенек», а бабушка учила меня печь вкусных «жаворонков». Когда подруги выходили на улицу раньше меня, они кричали «Аня, выходи! Аня, выходи!». Кода мама хотела, чтобы я пришла домой, она кричала в форточку: «Аня, домой». Мы играли в дочки-матери, казаки-разбойники, «гусеницу» и прыгали в «резиночки», и наши коленки всегда были разбиты.
Так выглядит типичное детство людей, родившихся в начале 90-х. Нищее, хулиганское, неуклюжее, немножко развязное. Но для нас чудесное, даже несмотря на то, что мы не хотим помнить всю жизнь мотив песни «в голове ни бум-бум малолетка, дура дурой», но помним.
Как будет выглядеть типичное детство людей, родившихся в 2010-х, представить сложно. Такой важный в традиционной классификации человеческой жизни этап как «детство», кажется, исчезает. Остается «детство» условное: человек в возрасте от 0 до 11 лет. Хотя и это условное, физиологическое детство сокращается. Новые дети быстро взрослеют, этапы «отрочество» и «юность» наступают гораздо раньше, чем у предыдущих поколений.
Детство как область метафизики, как жадное познание наощупь, как желание беспорядочного поглощения разных запахов (лужи, майского жука, фломастера, клевера), вкусов (травы, дерева), звуков куда-то уходит. У поколения 2010-х сокращается возможность интенсивного переживания детства, культура впечатления перемещается в однообразный виртуальный мир. «Детство», детально описанное Толстым, Прустом, Набоковым, кажется «своим», знакомым, людям, выросшим и в 1980-х, 1990-х. А вот те, кто вырастут в 2020-х, вряд ли узнают себя в книгах этих авторов. Достоевский писал: «Одно сокровенное воспоминание детства порой заменяет целые университеты». У нового поколения возможность получить это свое сокровенное воспоминание путем случайного поиска по необъятному миру уменьшается в разы. Это воспоминание, конечно, будет у каждого. Свои «сухарики с дымком» и Барби будут и у них. Но эти воспоминания будут скорее из жизни виртуальной, то есть ненастоящей.
«Есть мамин телефон с прикольными играми. Если мамин телефон разрядится, то есть папин. Мне исполнится 3 года, и мне подарят свой. Гулять не хочется, я дошел до третьего этапа новой компьютерной игры, не хочу прерываться. Друг у меня есть, мы с ним по скайпу «замочили» гладиаторов из Колизея. Есть не хочу. Подумаешь, сухарики с дымком. Нет, гулять не хочется. Я с Ваней по компьютеру. У него теперь вай-фай дома. Он может смотреть телевизор и играть одновременно. Я вырасту и у меня будет Хаммер. Нет, четыре Хаммера. Вообще, когда я вырасту у меня будет дом из денег: потолок, стены, двери, все из денег».
Я знаю песни «Ласкового мая» и группы «Руки вверх». Я их знаю, потому что я ездила в детские лагеря, потому что во дворе эти песни пели все. Мне придется с этими текстами жить. Но когда в 2013-ом я сажусь в маршрутку или захожу в магазины «Продукты», «Хлеб. Овощи. Вино», «Мясо. Рыба», «Мебель. Джинсы», «Жевательная резинка. Молоко», «Анюта», «Анна», «Машенька», «Мария», «Виктория», «Ольга», «Светлана», «Татьяна», «Михалыч», «Сан Саныч», и слышу эти безобразные песни, я вспоминаю свое невиртуальное детство.
