В конце зимы нынешнего 2014 года мы все внезапно проснулись, кто «фашистом», кто «антифашистом», в зависимости от своего отношения к происходящему на Украине. Официальные СМИ РФ стали называть новое киевское правительство «фашистской хунтой». Сопротивление ему в самой Украине, идейно разнородное и размытое, объединилось антифашистским пафосом. Кремлевская пропаганда записала российскую либеральную оппозицию, поддержавшую переворот в Киеве, в «фашистскую пятую колонну».
Потом, правда, в этой риторике стало происходить нечто странное: «пятая колонна» осталась, но украинское правительство «фашистской хунтой» называть перестали. При этом новоросское антифашистское движение так и не получило от Кремля существенной поддержки ни в форме официального признания, ни в форме официальной военной помощи (хотя что может быть более обоснованным, нежели поддержка антифашистского движения и разрыв всяких отношений с фашистами, незаконно оказавшимися у власти?).
С противоположной стороны, в пропаганде националистического Майдана и официального Киева, также использовалась антифашистская риторика: оппозиционное движение на Юго-Востоке изображалось ими как миазм «русского фашизма». Однако в стране, в которой победил агрессивный антикоммунизм и курс на этнически унитарное государство, где сносятся памятники Ленину и возводятся Бандере, где правительство поощряет охоту на ведьм и уличный террор, где, наконец, оно ведет войну с собственными гражданами и уничтожает инфраструктуру целого региона, антифашистская риторика звучит как-то не убедительно.
Но в наиболее абсурдном положении оказались украинские и российские леваки и анархисты, объявившие войну на два фронта (по большей части виртуальную, в интернет-пространстве) — с киевским правительством и оппозиционной Новороссией.
Если допустить, что последняя — это движение действительно фашистское и/или имперское, то почему тогда эти «особо сознательные» леваки и анархисты не являются сторонниками правительства Порошенко, которое, как они сами утверждают, борется с «фашизмом» и «оккупантами»? Как может антифашист выступать против антифашистского правительства, да еще во время войны с «фашистами» и «оккупантами»? Не оказывается ли он сам в этом случае «пособником фашизма» и «имперства»?
Если анализ общественной реальности ограничить «дискурсами», взять за точку отсчета рассуждений фантомы, никак не связанные с практической реальностью (вроде «незалежной» евроинтеграции или демонического, «империалистического» Путина, а так же фрагменты информационного поля самой Новороссии), как это принято у либеральных или левых прогрессистов, то действительно очень легко свести новоросское движение к «русскому фашизму», тем самым обосновав АТО, а с ней вместе и власть тех, кто ее проводит. Иные, «внедискурсивные», причины этого противостояния, лежащие в историческом контексте событий и в предыдущем историческом периоде, ими просто не принимаются в расчет.
Это не случайно. Таково общее состояние как украинского, так и российского левого движения: как в левой теории под влиянием постмодернизма считывание «дискурсов» заменило исторический анализ, так и в левой практике ролевая игра давно уже заменила реальную политическую борьбу. Даже у толкиенистов перед леваками то несомненное преимущество, что первые, в отличие от левацкой богемы, отдают себе отчет в игровом характере своей деятельности и никогда не станут выдавать символическое, говоримое, мыслимое, «дискурсивное», за действительное — если они не сошли с ума, конечно. Что уж удивляться тому, что в этом своем теоретическом и практическом состоянии левые не могут возглавить ни одно массовое движение. Что уж удивляться тому, что их политические конкуренты, такие, например, как представители праворадикальных кругов («дугинцы», «прохановцы» и т. д.), перехватывают инициативу, как это было в Новороссии. Но в этой неудаче виноват не Губарев, не Дугин, не Проханов. В ней виноваты они сами.
Итак, почти с самого начала гражданского конфликта на Украине общественности была навязана особая понятийная сетка, с помощью которой он стал интерпретироваться.
Штамп «молодая украинская демократия vs русский фашизм в Новороссии» стал дополнением другому штампу: «православная (или «евразийская») цивилизация vs цивилизация западная» — естественно, «фашистская». В итоге интеллигенция, как украинская, так и российская, как провластная, так и оппозиционная, в постсоветские годы приученная мыслить «дискурсами» и запутавшаяся в своих придуманных антиномиях, стала простым статистом в новой драме постмодернистского «общества спектакля». Ясно, что «фашизм» в ее словоупотреблении — не более чем инвективная фигура речи, а не научное понятие.
Однако фашизм — это явление конкретно-историческое. Он представляет собой прежде всего социально-политический и социально-экономический проект позднеиндустриальной эпохи. Я не буду здесь описывать его полностью, укажу только на некоторые его существенные моменты: 1. агрессивный антикоммунизм; 2. иррационализм; 3. массовый политический террор; 4. апелляция к самым широким слоям населения, в т. ч. индустриальному рабочему классу, но в то же время и к крупному капиталу (олигархам) от имени «национальных интересов»; пятый момент состоит в том, что классические фашистские режимы, каждый на свой лад, и германский, и итальянский, и франкистский и т. д., пытались выстроить социально-ориентированную систему перераспределения (паллиативный социализм). Отчасти им это удалось (другой вопрос: какой ценой и за счет кого?).
Из этих пяти моментов у киевской власти мы находим только первые четыре. Гражданское общество Украины оказалось настолько «свидомо-сознательным» (включая даже иных анархистов и леваков, в том числе и российских), настолько идейно подчинившимся властям, что последние не ощутили в себе ни малейшей потребности действовать в его интересах и принялись свертывать последние остатки социального государства, сохранявшиеся от прошлых «тоталитарных» режимов. Поэтому можно сказать, что как февральский переворот 2014 г. в Киеве, так и не ставший социальной революцией, не заслужил своей Вандеи, а заслужил только Порошенко, так и режим Порошенко не дорос до брутальности классического фашизма. Он оказался гораздо хуже: заурядной копией неолиберального проекта, облаченного в праворадикальную упаковку, слабой тенью политики Пиночета. Так сказать, «не взрыв, а всхлип». По этой причине если уж и добавлять ему эпитет «фашистский», то только для обозначения тенденции, правда, весьма сильной. Скорее, этого эпитета заслуживает украинская «свидомая» общественность, преисполненная националистических, державных и садо-мазохистских устремлений, столь красочно описанных в свое время Эрихом Фроммом и Вильгельмом Райхом.
Одним словом, на Украине мы видим смесь государственной неолиберальной практики и националистической риторики, доносящейся сверху и снизу.
И эта смесь одобряется российской либеральной оппозицией. Удивительно ли, что гражданское общество России считает ее хуже путинской власти, которая не столь последовательна в своем неолиберализме и национализме?
Если неолиберальная практика киевской власти более чем очевидна, следовательно, как и антинеолиберальный характер борьбы с ней, то в какой мере мы можем доверять националистическому измерению этого конфликта?
С обеих сторон противоборства без труда можно найти русских и украинцев. С той и другой стороны мы встретим как факты национальной ненависти, так и уверения в ее отсутствии, что никак не вяжется с их однозначной оценкой как «фашистских» и «националистических».
Более того, простейший контент-анализ информационного поля новоросского движения показывает, что оно идейно не однородно и не может быть сведено к противостоянию «Русского» и «Украинского» миров. На новоросских пабликах в социальных сетях мирно — до поры, до времени, конечно — уживаются русско-державная и советская символика, отсылающая к ценностям интернационализма. Подобная эклектика говорит не только об идейной незрелости движения, но и о наличии каких-то общих, объединяющих смыслов. Они-то и делают возможным, чтобы православный монархист И. Стрелков вместе с традиционалистски настроенными ополченцами сражался за народную республику против неолиберальной экспансии.
Но, в отличие от киевского Майдана, эти объединяющие смыслы не только отрицательны («против правительства»), но и включают в себя положительный элемент. Перед нами разворачивается борьба между остатками советской индустриальной цивилизации (едва прикрытой флером пресловутого «Русского мира») и постмодернистским «обществом спектакля», за которым скрывается власть торгово-спекулятивного компрадорского капитала и его «свидомой» обслуги. Если восстание на Майдане мотивировалось ничем не подкрепленной верой либо в успешную евроинтеграцию, либо в этнически-унитарное государство, то на Донбассе речь идет ни более ни менее как о сохранении уже давно сложившегося жизненного уклада миллионов людей.
Далеко не случайно во главе сопротивления экспансии ЕС находится крупнейший промышленный регион Украины, население которого еще живет теми экономическими и культурными связями с Россией, которые сохранились с советских времен.
Жизненный уклад индустриальной окраины оказался в большей степени источником рационального поведения, чем у обитателей столичных офисов, неспособных осознать истинные экономические потребности своей страны. Вероятно, с этим связано целенаправленное уничтожение украинской армией донбасской инфраструктуры: вместе с заводами уничтожаются и материальные условия рационального мышления и поведения.
Поэтому имеет смысл эту войну сравнивать не с чеченской (как это постоянно делает либеральная и левацкая общественность), а со штурмом Белого дома в Москве в 1993 году. Сама логика борьбы за влияние на массы толкает лидеров Новороссии справа налево, от националистической риторики к социально значимым проблемам. Последний вздох Новороссии будет вздохом Коммуны. Борьба новоросского движения объективно совпадает с потребностями рабочего класса: так или иначе, оно ведет вооруженную борьбу с западными корпорациями, проводником интересов которых стало правительство Порошенко. Благодаря его борьбе неолиберализму в Восточной Европе поставлен предел. И ЕС и Путин с этим вынуждены считаться.
Конечно, с точки зрения общественных интересов суть не в том, с кем Украина или Донбасс — с ЕС или с Россией, а в том, какая Украина и какой Донбасс с каким ЕС и с какой Россией. От союзников, практикующих неолиберализм, ничего хорошего Украине и Донбассу ждать нельзя. Точно так же, как и от буржуазных правительств. Следовательно, Украине и ее регионам имеет смысл остаться с тем, кто изменится, не только по отношению к себе, но, прежде всего, по отношению к ним. Но это для них будет иметь смысл лишь постольку, поскольку изменятся они сами.
Однако как бы ни менялся в своей внутренней и внешней политике ЕС, вековые социокультурные и экономические связи с Россией будут делать восточный выбор для Украины и ее регионов объективно более предпочтительным и оптимальным в условиях сохранения ее целостности. Когда связи с Россией нарушаются, да еще под флагом украинского национализма, ничего хорошего с Украиной в целом не может происходить по той простой причине, что на ее территории проживает почти двадцатимиллионное русскоязычное население, становящееся в этом случае мощнейшим дестабилизирующим фактором.
Таким образом, конфликт между официальным Киевом и сепаратистами Юго-Востока Украины оказывается многослоен.
Он включает в себя не только и не столько этнонациональные, но и социокультурные, социопсихологические и экономические моменты. Причем каждый из них совсем не обязательно может быть осознан. Поэтому нельзя преувеличивать значение этнонациональной (так сказать, «фашистской») составляющей этого конфликта, хотя она и сыграла решающую роль на начальной стадии его эскалации.
В связи с этим возникает вопрос: если война на Юго-Востоке Украины вызвана противостоянием местного населения экспансии неолиберального ЕС, то почему восставшие не выражают свои цели и задачи ясно и четко, в столь приятной для левого прогрессиста символике? Почему Донецк и Луганск не увешаны красными флагами и почему, по крайней мере, один из проектов конституции Новороссии имеет явно консервативный характер?
На это можно ответить, что сторонники Новороссии просто копируют идеологию современной России, помощи от которой они ждут. Но дело не только в этом.
Я советую всем левым и либеральным пуристам, особенно левым ролевикам, подражающим революционерам рубежа XIX—XX века, всем, кто высокомерно относится к новоросскому движению, сходить на любой завод, чтобы поговорить с рабочими на мировоззренческие и политические темы, на Украине ли, в России или даже во Франции или Германии. Если даже они не встретятся с откровенным конформизмом, то они услышат многое, что отвратит их от эмпирического рабочего класса. То, что они услышат, идет вразрез с тем, что они прочли в книжках столетней давности о революционном свободомыслящем пролетариате.
Многие рабочие окажутся религиозными, авторитарными, патриархальными, чуждыми проблематике ЛГБТ, равнодушными к свободе слова и акциям «Пусси Райот». Единственное, что их волнует — это зарплата и прочие столь же «низменные» блага. Не читают они Жижека и даже не знают, кто такой субкоманданте Маркос. Если такие рабочие даже начнут бороться за свои права, они будут это делать, шарахаясь от тех, кто назначил себя пролетарскими вождями, с православными хоругвями в руках, с оглядкой на власти, как это происходит в России на акциях, проводимых КПРФ и официальными профсоюзами. Оппозиционная партноменклатура, либеральные и левацкие чистоплюи, варящиеся в собственном соку уже несколько десятилетий, обзывают их «фашистами», «ватниками» и т. д. И это, если иметь в виду только слышимое и видимое («дискурс»), может оказаться часто совершенно справедливым.
Но давайте вспомним, что предшествовало этому идейному состоянию рабочих? Этому предшествовал грандиозный коллапс левых движений и теорий конца XX века. Откуда взяться зрелому рабочему движению?
Вспомните, с чего оно вообще началось в России и на Западе! Вспомните про хилиазм Мюнцера и прочих вожаков протопролетарских движений позднего Возрождения, про то, что рабочее движение и в России вначале было связано с раскольниками, про то, что даже в Парижской Коммуне марксистов было меньшинство (что не мешало Карлу Марксу приветствовать ее как диктатуру пролетариата).
Рабочее движение повсюду в нынешнем мире начинает с нуля!
Даже с минусовой отметки, если учесть его прошлый неудачный опыт. Оно всюду сейчас выступает либо как элемент буржуазного гражданского общества, если оно противостоит государству, либо в союзе с государством, если оно борется с буржуазией под лозунгом «социального государства». В этом случае идейные различия являются меркой не классовых различий, а личных предпочтений, мод, образовательного уровня и т. д. В этих условиях нет оснований говорить о существовании развитого, специфически пролетарского, освободительного движения пролетариата в индустриально развитых странах мира, а тем более на Юго-Востоке Украины. Это не значит, что оно не появится никогда, а лишь то, что оно сейчас только начинает развиваться вновь и делает это стихийно, методом проб и ошибок. Развиваться как-то иначе — например, в результате чтения умных книжек, — оно просто не в состоянии.
Такое положение дел должно стать стимулом для теоретической и организационной работы левых, для пересмотра их программ и отказа от мировоззренческих и теоретических штампов, — но как раз этим-то они сейчас меньше всего занимаются (не говоря уже о либералах). Они только презрительно фыркают про «неправильный» рабочий класс и про то, что борьба с правительствами происходит в «неправильной» форме. Так делайте лучше — вот и все, что им можно ответить. А не можете — так не мешайте тем, кто хоть что-то делает. Пусть даже не с портретами Че Гевары, а под российским триколором. Крот истории работает тихо, долго и не роет линейных нор.
Таким образом, новоросское движение не только многосторонне по своим предпосылкам и целям, но и противоречиво: его идейное оформление противоречит его практическим задачам. Этой противоречивости и не хотят в нем замечать его левацкие и либеральные противники.
Амбивалентностью новоросского движения объясняется и двойственное отношение к нему восточного соседа.
В последнее время появилось много спекуляций на тему: «сливает Кремль Новороссию» или «не сливает»? Но давайте уточним, о чем речь.
Если в той или иной степени гипотетически предположить, что предметом «слива» является «имперский проект Новороссия», то почему же он не защищается по-имперски? Кремль боится лобового столкновения с НАТО? Но поводов ввести войска НАТО на территорию Украины уже более чем достаточно, особенно после аннексии Крыма и уничтожения самолета с американскими гражданами (правда, пока неизвестно, кем — но разве для Вашингтона это затруднение?). Помощь со стороны российского государства Новороссии оказывается, но это пока лишь либо дипломатическая, либо пассивная, объясняемая прежде всего давлением общественного мнения России.
Это и понятно: зачем Кремлю все эти эксперименты с национализацией, «народными губернаторами», антиолигархической риторикой и наивными мечтаниями о возрождении Советской власти? Бесспорно, геополитические интересы не дают Кремлю полностью бросить Новороссию на произвол судьбы, но все же в большей степени ее независимость от шибко «свидомого» Киева, нужна, кроме ее самой, еще только гражданскому обществу России как прецедент восстания против неолиберализма и компрадорства. С учетом этого обстоятельства большей поддержки Новороссии, чем есть, со стороны Москвы ждать не приходится.
Итак, значение того, что происходит на Юго-Востоке Украины, значение новоросского движения, значение сопротивления киевскому правительству, под какими бы лозунгами оно не происходило, под левыми, под правыми, под центристскими или какими бы то ни было еще, лежит за его пределами. Значение этого движения — в Киеве, в Москве, Вашингтоне, Брюсселе, где угодно, только не в Донецке и Луганске. Это движение не обрело себя, оно противоречит самому себе постоянно. Измени Киев, Брюссель, Вашингтон, Москва свою политику в отношении Украины — изменится и содержание этого движения. Но пока признаков таких перемен нет. Стало быть, смысл борьбы Новороссии остается прежним: это борьба против угрозы поглощения неолиберальным ЕС Донбасса и всей Украины. И как таковое его необходимо поддерживать.
