В последнее время, когда все внимание общества было приковано к политическим процессам, государство провело несколько ультралиберальных реформ в сфере образования и науки. Список «неэффективных» ВУЗов и перевод школ на самофинансирование не привели к массовым возмущениям, за исключением единичных случаев волнений, как, например, в МУХЕ. Студенческое движение так и осталось на уровне кружков энтузиастов, не понимающих толком, что они делают. Лозунг «Школа — не рынок, образование — не товар!» звучит в информационном пространстве гласом вопиющего в пустыне.
Ситуация выглядит, как минимум, странно. Если интеллектуальная городская молодежь («креативный класс») составляла основу протестного движения, то, по логике, она должна быть более всего обеспокоена ситуацией с образованием. Ведь университеты по сути являются фабриками по выпуску нужных протестному движению людей. И одновременно, университеты как место взаимодействия и общения прогрессивной молодежи всегда были источником вольнодумства. В России эта традиция идет со знаменитого кружка Станкевича, куда входили Герцен, Бакунин и остальные революционные демократы. Именно тогда в России университеты дали первую волну людей, зарабатывающих на жизнь своим интеллектом — интеллектуалов, не зависящих от государства, как это было на протяжении XVIII века.
Итак, государство сокращает финансирование образования, составляет списки «неэффективных ВУЗов», готовя их к закрытию, а многочисленная оппозиция игнорирует происходящее. Можно обвинить ее в «буржуазности», но ведь среди протестной массы не так уж и много именно предпринимателей или торговцев.
Вывод: образование в России находится в глубоком кризисе и находится в нем достаточно долго.
Отсюда напрашивается следующий вывод — если образование находится в столь тяжелом состоянии, то не является этот кризис причиной сокращения финансирования, а не наоборот?
Чтоб доказать этот тезис, я обращусь к истории высшего образования. Что есть университет? Университет в первую очередь есть, как ни странно, «корпорация равных (корпорация ученых), действующая в автономном режиме, хотя, конечно, с ведома и одобрения государственных структур». То есть нечто схожее, например, с Академией Наук, только в малом масштабе.
Вся история российских университетов — это попытки вернуть себе автономию. Парадокс, но самый либеральный устав существовал при Александре I. Наши университеты не имели долгой истории, в отличие от Европы, и были во многом скопированы с зарубежных учебных заведений, в которых тогда произошли перемены. Это был, наверное, один из самых важных этапов их истории — преобразования Вильгельма фон Гумбольдта. «Университеты ничем не обязаны правительству, наоборот, правительство всем обязано университетам», — гласил его лозунг. Он был направлен, в первую очередь, против распространения университетской французской реформы с ее тотальной «уравниловкой».
Однако в Российской империи и потом в СССР главенствующее положение заняли институты, ведущие свое происхождение от технических школ. В отличие от университета, с его корпоративностью и замкнутостью, институт был чисто утилитарным заведением. Его целью было не просвещать, а готовить специалиста. В Советском Союзе высшее образование находилось в привилегированном положении, но подчинялось плановой экономике. Поэтому с крахом СССР рано или поздно должна была обрушиться и система образования.
То, что мы сейчас видим, есть эхо гайдаровских реформ. ВУЗ превратился из места, дающего знания, в место для «откашивания» от армии. Лучшим доказательством служат цифры — треть выпускников не работают по специальности. Впрочем, это официальная статистика. Лично мне кажется более вероятной цифра в 60 %. Как закономерное следствие, отсюда вытекает попытка превратить все высшее образование в подобие среднего (Болонская система). Бакалавриат — красивое название и четыре года обучения. Повар (спрашивающий коллегу о профессии) в техникуме учится столько же.
Этим доказательством мы можем аргументировать и тезис, изложенный в начале. «Оппозиционная» масса не хочет защищать высшее образование, поскольку оно его таковым не считает. Современный интеллектуал предпочитает обучаться в интернете или платить серьезные деньги за образование в бизнес-школе, где образование не просто товар, а очень ценный товар.
Отдельно хочется сказать про интернет. На фоне деградации образования как в России, так и в Европе, он стал решением, способным преодолеть вызов, брошенный системой и временем. Сеть произвела революцию, которую можно сопоставить с открытием первых университетов или реформой Гумбольдта. Открытые онлайн-курсы, обозначаемые акронимом MOOC по сути «удешевляют образование как товар» в разы. Об успехах подобной системы вновь говорят цифры. Когда Себастьян Трун, профессор Стэнфорда, с успехом прочел в интернете бесплатный курс лекций об искусственном интеллекте, то его студентами стали 160 тысяч человек из 190 стран. Крупнейшие университеты, таким образом, превращаются в открытые системы, доступные всем. Одновременно с помощью Интернета они ловят ценные кадры, которые раньше просто бы не смогли обнаружить свои способности. «К примеру, Stanford, Duke, California Institute of Technology, University of Illinois at Urbana-Champaign, Berklee College of Music работают на базе Coursera, тогда как другие университеты создают собственные платформы для распространения MOOC (для MIT, Нarvard и University of California at Berkeley — проект edX). Создатели Udacity пошли другим путем и привлекают к ведению курсов (наравне с университетскими работниками) высококвалифицированных специалистов как из университетов, так и из крупнейших компаний вроде Google и Microsoft», — пишет Лента.ру. Образование через интернет вполне способно себя обеспечить за счет монетизации трафика. Но при этом лекции ведущих профессоров будут стоить в сотни раз дешевле обучения в самом заштатном ВУЗе.
Конечно, есть у такой системы и недостатки. Слушать профессора могут многие, но пообщаться с ним вживую — единицы. А главное, интернет не обеспечивает практики. Однако слушая лекцию по роботостроению, глупо надеяться, что в областном ВУЗе (обшарпанные стены, портрет Путина в кабинете декана, автомат с банками колы и твиксами) есть лаборатория, где можно будет спроектировать Скайнет.
Итак, сейчас российская система высшего образования распадается. И никакие денежные вливания не помогут, если их не возьмут под свой контроль студенты и профессора. Да, экономика первична. Но без самоуправления деньги будут попросту распилены еще в министерстве образования.
А иной перспективы, кроме как требовать повысить качество образования, нет. Купить зеркалку и воображать себя говнодизайнером а-ля Темочка Лебедев может каждый. Но стать? как Стивен Хокинг или Ричард Докинз — практически никто. Гуманитарные науки также вряд ли выживут и преодолеют кризис постмодерна без долгой практической работы.
Тактика выклянчивания денег и хихиканье над чудиками, решившими создать кафедру теологии в МИФИ, не работает. И «креаклам» и «государству» хватит Института нефти и газа, чтобы трубу обслуживать.
Студенческое движение, как и в целом борьба за «социалку», начинается тогда, когда совсем прижмет. В обычное время подходить к студентке из рабочей семьи, которая зарабатывает 40 000 рублей, работая барменом, просто глупо.
Тем не менее, можно обозначить три возможных источника студенческого движения, которые могут стать таковыми при правильной работе с ними.
Во-первых, это интеллектуалы. Точнее, специалисты в прикладных направлениях науки, однако планирующие связать свою жизнь с исследовательской деятельностью и преподаванием. Здесь необходимо ориентироваться на тех, для кого университет в дальнейшем станет главным полем приложения творческих сил. Специалисты в фундаментальных науках потенциально выходят на первый план как «горючий материал» для движения. Ведь капитализм не может их обеспечить, и они вряд ли могут напрямую продавать свой продукт.
Материальная база естественнонаучных исследований в большинстве российских вузов находится в удручающем состоянии. Студентов, протестующих против вторжения попов в высшее образование, легко обвинять в политической ангажированности. Но сложнее обвинить в этом студентов, требующих подотчетности бюджета института и новое оборудование для лабораторий.
Здесь также можно заключать союзы с трансгуманистами или просто любителями науки. Их свежие творческие порывы тонут без нужной среды.
Во-вторых, это обычные студенты. Вряд ли, правда, на этой социальной основе получится (по крайней мере, в ближайшее время) создать массовую организацию. Здесь ещё необходимо вести большую просветительскую работу, сопряжённую с трудностями. Но нужно с чего-то начинать. Самое естественное — с сокурсников и приятелей. Помогать им выводить на чистую воду недобросовестных преподавателей и администраторов, разоблачать коррупцию в вузе. Конечно, всё это потребует тщательно продуманной и разработанной тактики, практического изучения юриспруденции (чтобы избежать конфликтов, грозящих отчислением). На этой основе можно налаживать взаимодействие студентов разных специальностей и вузов, хотя логичнее начинать именно с организации по специальностям в городском (региональном) масштабе.
В-третьих, это левые активисты, горящие желанием заняться чем-то подобным. Но их работу нужно направить в наиболее конструктивное русло. Прежде всего, хотелось бы дать им совет: не стоит обрушивать на студента поток информации о самоуправлении, левом движении и т.д. У нас в России стало нормой, когда молодой человек еще в подростковом возрасте набирается азов левой литературы, а потом идет в люди и жестко разочаровывается. К тактике подобного сектантства, увы, склоняются представители Studaction.ru.
Однако попытки играть в «1968 год» в современной России выглядят еще более глупыми, чем игрища ролевиков. Надо понимать, что большинство рядовых студентов не станут действовать без достаточной осознанной личной мотивации социального свойства. Левым активистам необходимо «идти в народ». Точнее — возвращаться, так как большинство из них сами вышли из пролетарской среды, и сейчас не XIX, a XXI век. Надо понимать, что студент сидит на паблике «Веселый студент», а не на «Толстом пролетарии».
