Авантюра левых эсеров

Кадр из фильма «Шестое июля»

В одном из своих выступлений Анатолий Вассерман, один из немногих интеллигентных отечественных сталинистов, рассуждая о левоэсеровском мятеже 1918 года, заявил, что это была «тяжелейшая катастрофа, испортившая в наших руководящих кругах многое на несколько десятилетий вперед», поскольку исчезла «вменяемая оппозиция», без которой любая политическая партия склонна к «изрядным перехлестам».

Отчасти со сказанным можно согласиться. Действительно, не сдерживаемый никакой критикой со стороны политических оппонентов, любой режим рискует, что называется, пойти вразнос. Однако можем ли мы, во-первых, считать, что партия левых эсеров, была той самой вменяемой оппозицией? Закономерно спросить, почему сталинист Вассерман печалится только по поводу судьбы левых эсеров, словно в период с 1918 года по конец 1938-го в СССР не было других оппозиционных групп, которые так или иначе критиковали генеральную линию? Справедливости ради давайте вспомним, что против позиции Ленина, а позже Сталина, в разное время выступали внутри ВКП(б) троцкисты, децисты, т.н. «новая оппозиция», «левые коммунисты», бухаринцы и «Союз марксистов-ленинцев». Кроме последней группы, все остальные, до тех пор пока не началось физическое уничтожение их членов, вели себя достаточно «вменяемо». Рассуждения ультрасталинистов о разного рода диверсионных и вредительских акциях со стороны тех же бухаринцев или троцкистов всерьез рассматривать, конечно, не следует.

Вассерман, однако, Сталина не критикует, хотя именно последнему СССР обязан той системой, при которой утвердился режим беспрекословности, а само понятие «политическая оппозиция» стало анахронизмом.

Кроме того, уж кто-кто, а левые эсеры явно не годились на роль оппозиции в молодой Советской республике как по причине чудовищного авантюризма их вождей, так и по причине однозначной обреченности любой крестьянской партии в стране, которая возьмет курс на индустриализацию, ведь заплатить за нее в те дни можно было только продуктами сельского хозяйства. Даже если бы не случилось мятежа 6 июля 1918 года, левые эсеры были обречены на исчезновение в годы коллективизации, массового раскулачивания и так далее.

Тогда чем же было это восстание и каково его историческое значение для России? Катастрофой? Только если для самих левых эсеров. Эта партия не могла быть «вменяемой оппозицией» не только из-за ряда объективных исторических моментов, но и по причине банальной неспособности ее вождей выполнять эту роль. И Камков, и Спиридонова, лидеры левых эсеров, действительно были солдатами революции, а потому, вероятно, просто не представляли себя политиками, которые легально ведут долгую, утомительную и сложную борьбу с партией власти. Не сумев воспрепятствовать ратификации Брестского мира на IV Всероссийском съезде советов, они тут же вернулись к старому доброму индивидуальному террору: убили немецкого посла1 и попытались свергнуть действующую власть. И это при том, что тот же Камков на III Всероссийском съезде советов, обращаясь к сторонникам продолжения войны с Германией, говорил:

«Для вас необходимо одно: воюй во что бы то ни стало, воюй до последнего солдата, хотя бы это вело к гибели революции»2.

На следующем съезде его позиция оказывается совершенно противоположной:

«…договор (Брест-Литовский – прим. авт.) ведёт к полному удушению русской революции, ЦК ПЛСР отзывает своих представителей из СНК и сделает всё от него зависящее, чтобы оказать вооруженное сопротивление на всех фронтах»3.

Хамелеоном оказалась и его соратница Мария Спиридонова, тоже впоследствии выступившая против Брестского мира:

«После поступков правительств Англии и Франции заключение сепаратного мира будет тем толчком, который заставит массы прозреть»… «Мир подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием народа воевать»4.

Зачем же тогда восстание? Ответ на этот вопрос, как представляется автору, нужно искать в области внутренней политики Советского государства, а не внешней. Именно на этом поле произошло перерождение партии левых эсеров из социалистической в мелкобуржуазную. Речь, разумеется, идет о ситуации с хлебом, крестьянством и продовольственной политикой большевиков. В то время город был неспособен в полной мере удовлетворить промтоварный голод деревни, которая в свою очередь отказывалась давать городу зерно, придерживая его до тех времен, когда его будет выгодно продавать. А пока это было бессмысленно ввиду быстро обесценивающихся денег. Горожанам с солдатами оставалось либо умереть с голоду, либо забрать зерно силой. Естественно, происходит второй вариант, что не нравится эсерам, традиционно крестьянской партии. Кроме того, они, социалисты(!), отрицают сам факт классового расслоения деревни. Как писал историк Кирилл Гусев, «кулаки, по их словам, были понятием чрезвычайно расплывчатым, так же как и беднота, в которую входит и местный пьяница, и крестьянин, случайно не засеявший свое поле, и проходимец, пришедший в деревню со стороны. На этом основании левые эсеры изображали экспроприацию кулачества как наступление на «трудовое крестьянство»5. Отсюда закономерно вытекало и категорическое неприятие эсерами т.н. «комбедов», фактических конкурентов местных Советов, где эсеры нередко играли первую скрипку.

«Выход из внутренних трудностей левые эсеры видели лишь во внешнеполитических актах авантюристического характера. Они утверждали, что только разрыв Брестского мира может спасти Россию от голода и «слеп тот… кто искал других способов борьбы с кризисом, кроме ответного удара по кольцу империалистического удава, кроме того, чтобы поднять восстание на Украине и в других оккупированных местностях»6^, 7.

К счастью, авантюра 6 июля 1918 года не позволила этому случиться. Если бы каким-то чудом левым эсерам и удалось свергнуть большевиков, то для России это, во-первых, означало бы потерю еще больших территорий в ходе продолжения войны с Германией, а во-вторых, торжество мелкого деревенского хозяйчика, кулака, бесконечно далекого от идеи превращения России из аграрного государства в индустриальное. Кроме того, левые эсеры, лишенные поддержки рабочего класса, не удержали бы власть, и произошла бы капиталистическая реставрация с репрессиями такого масштаба, по сравнению с которыми «красный террор» выглядел бы блекло и неинтересно.

Нет, 6 июля 1918 года произошла отнюдь не катастрофа. Напротив, Россия избавилась от опасных, влиятельных8 и беспринципных авантюристов, которые могли привести ее только к пропасти. Хорошо, что только они сами угодили в нее, причем на следующий же день после восстания. 7 июля оно было подавлено, а большевики, несмотря на приписываемую им кровожадность, приговорили к смертной казни двух видных активистов мятежа В. А. Александровича и Д. И. Попова9 плюс 12 человек из отряда последнего. Всего-то.

Мария Спиридонова и Борис Камков получили год и три года соответственно, причем первую за революционные заслуги тут же амнистировали и освободили. Проявила бы лидер левых эсеров аналогичную терпимость к большевикам, захвати ее партия власть? Маловероятно, учитывая, что эта экзальтированная особа настаивала на применении практики расстрелов без суда и следствия, категорически протестуя против смертной казни по суду10. Кстати, до суда Ленин распорядился держать ее в Кремле и устроить как можно лучше. Ей отвели две комнаты в Николаевском дворце, пищу приносили из кухни Совнаркома, разрешили получать папиросы, литературу и вести переписку. Тем временем в левоэсеровской печати стали распространяться слухи о зверском обращении с заключенной. Бонч-Бруевич решил отправиться к ней и попросить ее рассказать, как все обстоит на самом деле. Спиридонова категорически отказалась11.