Оправдания деспотической власти, принуждения и насилия над целыми общественными группами, как правило, не отличаются особой оригинальностью. У апологетов этого всегда найдется подходящая причина, почему для угнетаемых и даже истребляемых людей смириться с роком — лучший выбор. Не отличились особой изысканностью подобные рассуждения и применительно к ситуации на Юго-Востоке теперь уже бывшей Украины. Многочисленные интеллигенты, друзья народа и поборники чистейшей демократии в очередной раз пояснили, что бомбардировки, пытки, обстрелы и запугивания это, может, и не очень хорошо, но применительно ко всякому «быдлу и совкам», посмевшим перечить воле хозяина (тем более отчасти уже европейского!), вполне простительно.
Данный ход мысли не уникален для российского и, шире, периферийного типа «либерализма» как такового. Параллели к нему можно найти во внешнеполитической риторике большинства влиятельных стран современности — все недостатки союзников следует тщательно скрывать, а промахи (действительные или мнимые) противников старательно выпячивать. И не беда, что одни и те же действия, вроде захвата административных зданий, в одном случае оказываются сияющей борьбой за народную волю, а в другом — результатом куража обезумевших от вседозволенности полоумных люмпенов.
Если молчаливое участие «демократов», антикоммунистов, либералов и прочих оппозиционеров в актах расправы над противниками «правильного» режима едва ли удивит человека, сведущего в российской политике, то поддержка подобных действий левыми явно озадачивает.
Не найдя в себе сил перешагнуть через культурный барьер, отделяющий утонченный офисный прогрессизм от неприветливой реальности бывших индустриальных регионов, многие левые либо устранились от юго-восточного конфликта, либо же и вовсе решили выступить против мятежников. Идеологическое оправдание подобному поведению нашлось очень быстро — не может же честный левый поддерживать действия гнусного российского империализма, кидающего в бойню некогда братские народы!
Впрочем, «борьба с империализмом» в российской левой среде часто оказывается достаточно специфичной. В общем и целом схема ее такова: найти конфликт, в котором участвует или потенциально может участвовать Россия, после чего активно призвать к ее полному и безоговорочному поражению. Оппонентам, утверждающим, что подобными способами явно не снискать народной любви, можно сразу напомнить про знаменитую ленинскую тактику. С отсутствием общественной реакции и того проще — достаточно объяснить это разгулом шовинистических настроений, невылеченным опять же империализмом сознания или в предельном варианте дремучей азиатской природой самого народа.
Тем не менее вопрос империализма отнюдь не праздный. Если только не понимать под империализмом любые действия, предпринимаемые государствами в ходе конфронтации, мы имеем дело с действительно глубоким теоретическим вопросом. В конце концов, от часто звучащих обвинений, снабженных внутренней логикой, недостаточно просто отмахиваться — их нужно усердно разбирать и опровергать, демонстрируя идейную несостоятельность таковых. Полезно будет заняться этим и в случае «обезумевшей России».
Начать анализ можно с вводной характеристики. Империализм не является строгим, хорошо формализованным термином. Войдя в употребление в период бурной активности Британской империи во второй половине XIX века, империализм в устах как его противников, так и сторонников, был описанием всех тех методов, приемов и техник, которые использовала Британия в ходе политической, военной и экономической экспансии. Учитывая столь небрежное определение, содержательное обсуждение представлялось едва ли возможным, ведь чуть ли не каждая сторона дискуссии имела в виду свой собственный, заведомо сконструированный «империализм».
Первое фундаментальное научное описание империализма появилось в одноименной монографии Джона Гобсона в 1902 году. В ней он представил империализм двуединой категорией, сочетающей в себе как экономический, так и политический аспект. Что характерно, Гобсон подчеркивал важность экономической составляющей процесса, утверждая, что империализм, будучи крайне затратным и рискованным процессом, не мог бы иметь места, если бы не опирался на серьезнейшие экономические интересы влиятельных социальных групп. Однако куда более важная роль отводится не личной прибыли отдельных классов, а глобальным макроэкономическим тенденциям, лежащим в основе развития империалистической модели.
Анализируя статистику внешней торговли, Гобсон приходит к выводу, что «торговля не следует за флагом», иными словами, прирост торговли с захваченных территорий явно не оправдывает их присоединения. Напротив, активнее всего торговые отношения развиваются с другими империями, хотя они как раз и есть главные конкуренты на мировой арене. Но совершенно другая ситуация складывается, если мы обратим внимание на прибыль, получаемую Британией от размещения средств вне метрополии. В частности, за последние 15 лет XIX века доля доходов, получаемая от капиталов за границей (главным образом в колониях) удвоилась. С учетом показателей, не входивших в официальную статистику, можно было утверждать, что к концу века Британия получала таким образом ежегодно около 100 млн фунтов, в то время как весь ее военный бюджет равнялся лишь 40 миллионам. Гобсон суммирует это следующим образом:
«Не будет преувеличением, если я скажу, что современная иностранная политика Великобритании заключается главным образом в борьбе за выгодные рынки для вкладчиков капитала. С каждым годом Великобритания все больше превращается в страну, живущую с заграничной дани, и те классы, которые пользуются этой данью, стремятся все сильнее использовать общественные средства, общественные кошельки, общественные силы для расширения сферы приложения своих частных капиталов и для охраны тех из них, которые уже были вложены прежде, а также для улучшения условий их помещения».
На основе этих и многих прочих идей Гобсон показывает, насколько очевидна экономическая суть империализма, что он есть лишь борьба за рынки, обеспечивающие наиболее высокую прибыль на вложенный капитал. Но так как число таких рынков ограничено, не будет сюрпризом и то, что различные империализмы окажутся вынуждены конкурировать между собой за право ими владеть. Более того, избыток свободного капитала будет неизбежно толкать новые страны (например, США) по направлению к империалистической политике. Из этого вырастает важнейшая политическая характеристика империализма.
В этой части рассуждений автор суммирует основные методы, путем которых влиятельные империи добивались очерченных ранее экономических целей. Не следует и говорить, что в числе этих методов присутствуют военные вторжения, суровое ограничение прав местного населения, выстраивание жесткой авторитарной колониальной власти и все прочее, позволяющее усомниться в гуманистических оправданиях все новых проявлений растущего империализма.
Следующими важными шагами в утверждении того, что в рамках социалистической мысли можно считать классической теорией империализма, стали знаковые работы Розы Люксембург и Владимира Ленина.
Основной фокус «Накопления капитала» Люксембург касался идеи взаимодействия капиталистического хозяйственного организма с совсем некапиталистическим окружением. Немецкая революционерка утверждала, что как таковое капиталистическое накопление возможно лишь благодаря исчерпанию прочих окружающих хозяйственных форм.
«…Капитализм — первая хозяйственная форма, которая без других хозяйственных форм как ее среды и питательной почвы существовать не может; тенденция капитализма превратиться в мировую форму производства разбивается о его имманентную неспособность охватить все мировое производство. Капитализм таит в себе историческое противоречие, процесс его накопления является выражением, непрерывным разрешением и в то же самое время усложнением этого противоречия».
Несмотря на спорность тезисов о принципиальной невозможности изолированного капиталистического накопления, работа Люксембург способствовала масштабному сдвигу в понимании капитализма. Если до этого (а в советском марксизме и много позже) капитализм понимался как некоторая стадия в экономической эволюции конкретной страны, то Люксембург показала, что капитализм как таковой (и, само собой, современный ей) является мировой системой, которую нельзя понять, не анализируя каждый из элементов.
В некотором смысле обобщающий характер понимания империализма можно найти в знаменитом тексте «Империализм как высшая стадия капитализма» Владимира Ленина. Опираясь на работы Гобсона, Гильфердинга, Люксембург и ряда прочих исследователей, Ленин рисует общую картину империалистической системы. В силу своей сложности и многофакторности, она определяется целым набором явлений:
«Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть монополистическая стадия капитализма… Но слишком короткие определения хотя и удобны, ибо подытоживают главное, все же недостаточны, раз из них надо особо выводить весьма существенные черты того явления, которое надо определить. Поэтому, не забывая условного и относительного значения всех определений вообще, которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его полном развитии, следует дать такое определение империализма, которое бы включало следующие пять основных его признаков: 1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами».
Именно это понимание империализма оказалось в XX веке наиболее популярным, приводилось как несомненная истина и образец рассуждений, который следовало применять к осмыслению всех происходящих международных событий. Но как было замечено в начале статьи, империализм не является постоянным термином, так как сам предмет его определения постоянно изменяется, эволюционирует, демонстрирует новые свойства и качества. Деколонизация мира по итогам Второй мировой, успех неолиберализма после стагфляции и ресурсного кризиса 1970-х, разрушение СССР и глобальная экспансия капитала — все эти факторы кардинальным образом меняли мир, и понять смысл этих изменений, полагаясь на сочинения многолетней давности, оказывалось не всегда возможным.
Теоретическим осмыслением все новых особенностей мирового развития стала так называемая теория зависимого развития, впоследствии слившаяся с мир-системным подходом. Данное течение представлено такими мыслителями, как Рауль Пребиш, Ханс Зингер, Селсо Фуртадо, Пол Бэран, Пол Суизи, Андре Гундер-Франк, Самир Амин, Иммануил Валлерстайн и другие. Следует отметить, что анализ причин и механизмов зависимого развития не является чисто академической областью работы — напротив, научные достижения в этом направлении легли в основу деятельности ряда влиятельных организаций (например, Экономической комиссии ООН по Латинской Америке), продолжают определять политику современных государств (бывший президент Бразилии Фернандо Кардозо вел научную работу как раз в русле этого течения).
Заметным отличием от ранее описанных теорий империализма в случае мир-системного подхода является возросшая степень структурализации исследуемой проблематики. Капиталистическая система полагается не единой, а разделенной на два принципиально разных полюса — так называемые «центр» и «периферию». Будучи включены в одни и те же экономические отношения, свою специфику эти полюсы проявляют совершенно по-разному. В частности, центр демонстрирует высокую степень как социального, так и технического прогресса, удовлетворительную систему перераспределения доходов, развитую инфраструктуру и влиятельные общественные институты. Напротив, периферия совмещает, казалось бы, прогрессивные элементы капитализма с откровенной архаикой феодального или даже дофеодального периода, полна проявлений авторитаризма и открытого политического террора, занята в достаточно примитивных секторах мирового хозяйства.
Подобные отличия в течение многих лет (сейчас в том числе) позволяли некоторым авторам говорить о том, что в периферии нет капитализма вообще, либо он есть, но какой-то неправильный. Стать похожими на центр очень легко — надо лишь отказаться от государственного вмешательства в экономику, открыть рынки, понизить социальные расходы и дать магии международного разделения труда сделать свое дело. Важнейшее достижение мир-системной школы состоит в том, что она на примере многочисленного эмпирического материала, теоретических моделей и сравнений показала, что подобное убеждение ложно. Интенсивный контакт со странами центра не только не способствует развитию периферии, но, напротив, делает ее лишь более зависимой (Гундер-Франк называл это development of underdevelopment). Проникая все глубже в социально-экономическую структуру страны, империализм центра ее сознательно деформирует, не только откладывая вопросы развития «на потом», но зачастую делая это самое развитие в рамках данной модели принципиально невозможным.
Это понимание империализма, являющееся сочетанием множества механизмов, моделей взаимодействия, политических структур и т. п. стало ведущим в XX и XXI веках (хотя сам характер зависимости периферии претерпел заметные изменения после нефтяного кризиса 1970-х). Например, именно так понимает схему работы современного ему империализма Эрнесто Че Гевара в «Послании народам мира»:
«Стратегическая цель нашей борьбы — уничтожение империализма. Участие наших народов, народов отсталых и эксплуатируемых стран, должно неизбежно вылиться в разрушение баз снабжения империализма, в пресечении его контроля над нашими угнетенными странами: странами, откуда империализм сегодня черпает свои капиталы, черпает дешевое сырье и дешевых специалистов, где есть дешевая рабочая сила и куда направляются новые капиталы — как орудие господства, направляются оружие и прочие средства, призванные содействовать сохранению нашей тотальной зависимости».
Оканчивая теоретическую часть изложения, мы, пользуясь всей приведенной выше информацией, теперь можем дать более конкретное определение исследуемого явления:
Империализм — совокупность мер, способов и разновидностей отношений, при помощи которых капиталистический центр организует свое взаимодействие с экономической периферией.
Легко видеть, что содержание империалистической политики меняется вслед за глобальной экономической и политической конъюнктурой, по причине чего не получается зафиксировать какую-либо конкретную деталь, приняв ее за ключевую характеристику империализма вообще.
Переходим к основному вопросу статьи — насколько последние действия России на внешнеполитической арене, включая все метания и неясности, можно трактовать как империалистические. Чтобы получить адекватный ответ, необходимо сначала проанализировать, какое место занимает Россия в мировой иерархии, какие цели и приоритеты ставятся силами, отвечающими за ее экономическое и политическое развитие. Сделать это можно, пользуясь набором статистических данных, находящихся в открытом доступе.
Прежде всего следует обратить внимание на ситуацию в области международной торговли. Именно ее структура наиболее ярким образом свидетельствует о том, в каком качестве то или иное государство участвует в глобальном рынке. Помимо этого, торговые отношения напрямую говорят и про основные экономические интересы и задачи, стоящие перед конкретной страной. Особенно актуален этот вопрос в случае России, ведь внешнеэкономическая деятельность дает порядка 40% доходов федерального бюджета, а нефтегазовая часть (с учетом налогов и пошлин) достигает и всех 50%.
Воспользуемся опубликованной статистикой за последние 20 с лишним лет, начиная с экспорта.
Как видно, за все указанное время можно выделить один безусловной тренд — существенное и стабильное повышение доли минеральных продуктов (в основном это газ, сырая нефть и нефтепродукты) в общей товарной массе, перешагнувшей в последние годы за 70%. Такое соотношение больше напоминает страны типа Катара, ОАЭ и Саудовской Аравии, чем заклятых империалистов вроде Германии или США.
Действительно, многочисленные факты экономической истории (равно как и соответствующие исследования) свидетельствуют о том, что страны, ориентирующиеся на торговлю сырьем, всегда оказываются в менее выгодных условиях, чем те, кто делает ставку на промышленные товары. Это не удивляет — ведь спрос на сырье крайне непостоянен и никто не может быть застрахован от появления более доступных заменителей и просто очередного витка технического прогресса. Россия, усердствующая в становлении «энергетической сверхдержавой», с «империалистической» точки зрения поступает крайне неразумно, заранее ограничивая возможности для будущего маневра, понижая степень реального суверенитета. Конечно, можно прибегнуть к примерам стран, походящим во внешней торговле на Россию, но отличающиеся высокими показателями социального благополучия — например, Норвегии или Австралии — однако вряд ли кто-то сможет причислить их к суровым политическим хищникам.
Возможно, по-иному дела выглядят, когда мы обращаемся к импорту?
Увы, это не так. Основную долю поставок из-за границы занимают машины и оборудование, продукция химической промышленности и продовольственные товары, описывая классическую периферийную картину. Стоит отметить, что в самих иностранных закупках нет ничего плохого, известно, что СССР, в чьей мощи и независимости едва ли кто-то мог сомневаться, закупал за границей как технику, так и прочее сырье. Однако одно дело, если подобные закупки носят вспомогательный характер, помогая компенсировать местные недостатки, накопившуюся отсталость и банальную нехватку ресурсов. Другое дело, если мы сталкиваемся с замещением, когда приобретаемые товары оказываются призваны не помочь отечественным отраслям и предприятиям, а заменить их в силу ненадобности. Доминирующие позиции лекарственных средств, изделий из пластмассы, автомобилей и запчастей к ним склоняют ко второму варианту обстоятельств.
Теперь перейдем к соотношению между странами-партнерами России на мировом рынке, но на этот раз ограничимся более коротким временным отрезком.
Здесь мы вновь не встречаем стремления к автаркии. Напротив, доля европейских государств заметно прибавляет из года в год — странная манера ведения дел с потенциальным противником. Что касается Украины, то даже в лучшие годы ее часть не дотягивает до 6%, в разы отставая от западных партнеров. Едва ли можно говорить, что это делает масштабные боевые действия оправданными с точки зрения выгоды. И здесь речь идет лишь о фактическом положении дел, а не общем размере соответствующих рынков, позволяющих прикинуть потенциальные прибыли от широкого сотрудничества.
Впрочем, когда мы касаемся вопросов сотрудничества, важно иметь в виду показатели импорта в географическом измерении — кто, как не они, способны рассказать о наметившейся переориентации национальной экономики?
Итоги последних 10 лет позволяют говорить о том, что какие-то тренды действительно изменились. Конечно, речь идет о сильно возросшей роли Китая. Получается, правы многочисленные охранители, видящие в восточном соседе надежного друга и защитника от западных посягательств? На деле выгоду от такой дружбы едва ли можно назвать взаимной — характер торговых отношений с Китаем полностью повторяет мировой: более 70% экспорта приходится на минеральные продукты, в то время как импортируем мы оборудование и машины, текстильные изделия, обувь и изделия из металла. Несмотря на это, даже роль «младшего брата» Китая для России оказывается заказана. И дело тут отнюдь не в возможных территориальных претензиях. Следуя все той же экономической логике, несложно понять, альянс с кем предпочтет крупнейший кредитор США, намертво связанный с западным рынком и крупнейшими ТНК.
Торговля услугами не сильно отличается от торговли товарами, составляя менее 1/5 от общих показателей, хотя имеет ряд своих особенностей. Например, Россия покупает в полтора с лишним раза больше услуг (преимущественно деловых и связанных с частными поездками), чем оказывает (опять же, тут отличаются услуги деловые и транспортные), и эта разница продолжает возрастать.
Следующий пункт в нашем списке — инвестиции. Зная, откуда страна получает и куда вкладывает свой капитал, легко домыслить и политическую надстройку — всевозможные альянсы, соглашения, блоки и наиболее возможные союзы.
Для начала посмотрим, откуда в Россию текут капиталы (хотя текущий год сулит нам один из самых высоких показателей оттока).
В первых рядах видно наших «старых знакомых» — европейские страны, также выделявшиеся и в торговых отношениях. Такое инвестиционное «западничество» вовсе не означает, что Россию приняли в «европейский дом» и прочие вариации «цивилизованного мира» — более 80% иностранных инвестиций приходятся на торговые и прочие кредиты. Таким образом, западный капитал вновь реализует типичную модель подчинения — деньгами, полученными в кредит, российская экономика расплачивается за потребление товаров и услуг тех, кто этот кредит предоставил, сокращая гипотетические вложения в собственное хозяйство как минимум на величину уплачиваемых процентов, а на деле — намного больше. Может несколько удивить участие в лидерах рейтинга Кипра, но достаточно будет вспомнить, что на эту страну приходится наибольшее количество (более 20 тысяч) организаций с участием иностранного капитала в России, как ненужные вопросы отпадут сами собой.
Для ясности понимания происходящего не стоит обходить вниманием и то, куда Россия вкладывает имеющиеся средства. Может быть, в лице какой-либо национальной экономики она нашла золотой фонтан и теперь вынуждена удерживать его под своим влиянием при помощи силы? Рассмотрим доли каждой из стран в годовых направленных инвестициях РФ.
Складывается ощущение, что для российского капитала куда привлекательнее области, известные своим приветственным отношением к «иностранным предпринимателям» — уже упомянутый Кипр, Австрия, Швейцария, Люксембург. Опираясь на банальный экономический интерес, следует признать, что более разумным выглядел бы ввод российских войск в Цюрих или Вену, нежели на территорию Украины, которая уступает по инвестиционной привлекательности той же Беларуси.
Из всего изложенного следует, что российские правящие классы чувствуют себя вполне уютно, находясь во все укрепляющемся симбиозе с западным капиталом. Чего и говорить, если среди крупнейших компаний РФ (как по капитализации, так и по прибыли) крошечное число представителей несырьевого сектора оказываются связаны либо с финансами и банковским делом, либо с ритейлом. При этом отсюда вовсе не следует, что банкиры или ритейлеры не зависят от дружелюбности и интенсивности российско-западных отношений.
Текст можно было бы дополнить анализом ситуации в здравоохранении, образовании и науки, не говоря уже про военную область, но это рискует излишне раздуть и без того немаленький материал.
На основе имеющихся данных следует заключить, что единственная возможность признать действия России относительно украинского кризиса империалистическими состоит в полном и безоговорочном принятии либерального истолкования происходящего. Согласно ему, Путин (и, возможно, другие влиятельные чиновники) решили наказать украинский народ за передачу власти новой олигархической группе, хотя несколько лет назад аналогичные действия такой реакции не вызвали. Оставаясь материалистами, т. е. пытаясь найти причины глобальных экономических и политических процессах в объективных законах и механизмах развития человеческого общества, мы совершенно не можем допустить, чтобы масштабное геополитическое противостояние стало следствием исключительно чьей-то личной причуды, учитывая, что все предыдущие год авторы этих «причуд» планомерно подтачивали основные опоры собственной самостоятельности и международной независимости.
Россия оказалась втянута в назревшую ситуацию помимо собственной воли интересов основных групп влияния. Их текущая задача состоит вовсе не в переделе мира и захвате приграничных областей, а к скорейшем восстановлении «международной дружбы» и «старых партнерских отношений». Видеть в деградирующем и пожирающем себя ресурсном экспортере сурового империалиста, грезящего об очередном витке военной экспансии — значит поддаваться соблазну отождествить себя с революционным героями вековой давности, надеясь, что в очередной раз сработают все те же старые тактики и идеи.
Богатое наследие борцов за социальное освобождение, безусловно, нужно изучать и осмысливать, но вряд ли следует полагаться на то, что славные предки выполнят за сегодняшних левых их «нетипичные» задачи в совершенно «неправильных», с классической точки зрения, исторических условиях.
