Иллюстрация Ильи Колесникова © mdst.me
С момента бунта заключенных в Челябинской колонии в Копейске прошло полтора года. До недавнего времени федеральные СМИ не писали о проблемах на зонах, однако это вовсе не означает, что их не было. О беспределе в российских тюрьмах снова заговорили после резонансной истории, произошедшей в клинцовском исправительном учреждении №6.
Тюрьма — маленькое общество
24 марта в Брянской области взбунтовались заключенные. Сначала арестанты — по разным данным? от 24 до 30 человек — в знак протеста с неофициальными порядками объявили голодовку, а позднее порезали вены. Их действия поддержали еще около 100 сокамерников, которые забаррикадировались в одном из тюремных помещений. Арестанты устали от ежедневных избиений со стороны актива — других заключенных, открыто сотрудничающих с администрацией. Члены ОНК (общественной наблюдательной комиссии) жаловались, что долго не могли получить доступ к информации: начальство тюрьмы не сообщало о судьбе восьми человек, которые были отправлены в больницу, не было возможности провести досмотр остальных 22 взбунтовавшихся. Позднее прокуратура признала нарушения в печально известной зоне.
Колония в Брянске уже привлекала внимание членов ОНК в сентябре прошлого года, когда при этапировании заключенные из Иваново были жестко избиты принимавшей стороной. По словам Андрея Юрова, правозащитника и члена Совета по правам человека, это повсеместное явление. Особенно это касается ситуаций, когда из «черных» колоний (зоны, управляемые блатными) заключенных переводят в «красные» (зоны, где правит администрация, не считаясь с тюремным законом).
Избивая зеков до полусмерти руками других, лояльных арестантов, администрация отучает новоприбывших от старых порядков. Такие истории редко выходят за пределы тюрем, их стараются решать на высоком уровне, подключая не только УФСИН, но и глав регионов.
Так, в Воронежской области за 2013 год заключенные разных колоний 3 раза пытались восстать и привлечь внимание журналистов, комиссий и прокуратуры. Однако ситуацию давалось локализовать и не поднимать шумиху. Члены ОНК, которые повлияли на исход и поведение администрации, считают это своим успехом.
С одной стороны, бунт это единственная возможность заключенных рассказать миру о несправедливых порядках за стенами. С другой, согласно мнению представителя ОНК в Воронеже Натальи Звягиной, тюремному бунту не стоит приписывать революционные символы, мысленно одевая арестантов во «фригийские колпаки». Причиной и поводом для неподчинения чаще всего становятся внутренние стычки: кто-то блатных порезал сокамерника, кого-то из авторитетов администрация засунула в ШИЗО, разборки начались между отрядами. Члены ОНК, активно работающие со СМИ, поясняют, что давление общественности и обещание выдать информацию о происходящем в новостные сводки становится хорошим аргументом, чтобы администрация решила проблему, а заключенные перестали бунтовать. Что-то вроде шантажа или неформального способа воздействия.
Однако такой механизм не решает проблему системно, а лишь нейтрализует частные примеры. Это ставит вопрос об эффективности ОНК как института, созданного для наблюдения за тюрьмами, органами полиции, психиатрией и любыми другими закрытыми для посторонних учреждениями.
Панацея
Идеи Фуко, его принципы открытости пенитенциарной системы и контроля над исправительными учреждениями добирались до России медленными темпами. Так, необходимость создания наблюдательной комиссии впервые широко обсуждалась только в конце 90-ых годов. Однако сама потребность наблюдать за состоянием заключенных и условиями их содержания особенно остро возникла после распада СССР, когда члены разных ОПГ попадали в места лишения свободы пачками. «Кореша» были обязаны держать руку на пульсе своих криминальных товарищей, которые брали на себя вину, соглашались тянуть срок и становились авторитетами в тюремном мире. Их соратники делали это с помощью личных договоренностей с администрацией, однако не во все зоны можно было так легко попасть.
Позже об институте ОНК, прототип которого в Европе появился еще в середине 70-ых, стали задумываться всерьез. В 2008 году такой закон был принят. Проект прорабатывали не один год, однако идеальным он от этого не стал. Так, членство в комиссии возможно только на время: одного человека можно выбирать наблюдателем на 3 срока по 3 года каждый. В ОНК каждого субъекта могут войти 40 человек. Но для больших регионов, в которых в виде исторического наследия советской эпохи остались лишь одни зоны (например, Мордовия), это крайне малая цифра. Членами ОНК не могут быть те, кто уже сидел, а также родственники осужденных. Таким образом, люди с серьезной мотивацией, вышедшие из колонии, видевшие весь ужас и готовые помогать, автоматически отсекаются. Именно поэтому Надежда Толоконникова и Мария Алехина, помогая заключенным, были вынуждены создать отдельный проект.
Еще один недостаток — сложная бюрократическая процедура вступления в ОНК. Кроме Москвы и Санкт-Петербурга, полный состав в 40 членов не удалось набрать нигде. В некоторых местах люди по-прежнему используют неформальные каналы и ухищрения, чтобы попасть в тюрьму. По мнению правозащитников, это даже эффективнее, ведь сам закон скорее ограничивает, нежели помогает. Новым витком таких ограничений станут изменения в положении об ОНК, которые коснутся процедуры рекрутинга. Так, в комиссии планируется набирать только тех, кто уже избран в общественные советы. Это грозит имитацией гражданского контроля, когда ОНК будут набиваться ветеранами и лоялистами.
Частично с этой проблемой правозащитники столкнулись уже сегодня. Членами ОНК нередко становятся так называемые представители ГОНГО — государственно организованных негосударственных организаций. Они нужны для того, чтобы вести свою, совсем другую наблюдательную работу: ГОНГО в стиле гонзо рассказывают прессе, что заключенные не нарадуются условиям содержания, а зона — это рай на земле. Часто, особенно в регионах, ОНК комплектуются так, что половину составляют настоящие независимые правозащитники, часть — ГОНГО. И начинается конкуренция. По словам Натальи, иногда это даже неплохо, ведь подстегивает и одних, и других.
Впрочем, очевидно, что при ограниченном сроке наблюдения — до 9 лет — возможность контролировать условия в тюрьмах снижается. Количество адекватных наблюдателей с новыми поправками сократится в разы: их физически станет меньше, ведь правозащитник и тем более наблюдатель — не самые популярная деятельность, особенно если ты вынужден осуществлять контроль на свои средства, добираясь в глухие отдаленные уголки родины на личном транспорте или такси.
В России, по словам бывалых наблюдателей, многие и вовсе не понимают, кто такие члены ОНК и что им надо. Мол, у вас личные интересы: родственники в тюрьме или криминалитет платит, на лапу получаете, пришли не наблюдать, а деньги зарабатывать.
Есть примеры, когда кто-то со стороны, не связанный с ОНК, действительно может участвовать в извлечении прибыли. Тюрьма — это целая экономическая система, которая не только дает бесплатный нерентабельный труд, но и обеспечивает зарплату тысячам малообразованных, не нашедших более достойной работы надсмотрщиков. По сути охрана тюрьмы — это целый пласт или страта, которая при увольнении займет, скорее всего, криминальную нишу. Именно поэтому там, где особенно нет производства, где экономическая жизнь региона находится на грани тихого вымирания, колонии еще выполняют функцию трудоустройства. Поэтому закрытие и сокращение тюрем никогда не будет целесообразным решением для властей.
Несмотря на все недостатки ОНК, пока еще структура позволяет частично влиять на положение отдельных заключенных, и лучшей альтернативы ей ждать не приходится. Сами члены ОНК, мотающиеся по тюрьмам, общающиеся с заключенными и охраной — практически герои, которые сотнями жалоб заставляют менять условия содержания. Пока в тюрьмах болеют чесоткой и туберкулезом, становятся инвалидами и умирают от побоев, спят по очереди и принимают душ раз в неделю, каждое незанятое место наблюдателя будет ждать своего героя, готового с головой окунуться в российские реалии.
