О Евгении Ройзмане пишут много и однообразно. Однообразие заключается в бесконечном повторе полярных оценок его личности и общественной деятельности. На страницах СМИ он предстаёт то народным героем, то бандитом. Эти образы чаще всего обосновываются слухами, сплетнями, домыслами и преувеличениями. При этом обычно фигурируют одни и те же клише: иконы, наручники на руках «пациентов» фонда «Город без наркотиков», ОПГ «Уралмаш», народное восстание против наркобарыг и т.д.
Такая полярность настораживает. Если крайности апеллируют к очевидному, значит, обе они — ложны. Значит, явление не понято и требует тщательного, объективного анализа. Его-то я и не встретил ни в прессе, ни в Интернете. Возможно, просто потому, что анализировать пока было нечего. Мы имели перед собой мифы, а они просты и однозначны. Они предполагают не анализ, а либо отрицание их, либо согласие с ними. Словом, в качестве героя криминальной хроники или фольклора Ройзман мне как исследователю современного общества был неинтересен.
Наконец, представился случай поговорить о нём как об общественном феномене. Это произошло после того, как 8 сентября 2013 года в Екатеринбурге прошли выборы на должность мэра и в городскую думу. Им предшествовала столь бурная избирательная кампания, что у тех, кто следил за ней, вполне оправданно возникало ощущение непредсказуемости результата. Поэтому политически активная общественность города пребывала в особом, оживлённом настроении.
С одной стороны, ещё не были забыты митинги протеста рубежа 2011-2012 гг., которые в Екатеринбурге оказались массовыми и на редкость организованными. С другой стороны, этим оптимистическим воспоминаниям противостояли обманутые надежды на скорую победу и спад гражданской активности в последующее время. Во второй половине 2012 — первой половине 2013 гг. в городе происходили только единичные пикеты левых активистов.
Выборы представлялись оппозиционно настроенным гражданам как попытка взять реванш. В этой ситуации власть вынуждена была экспериментировать и добавить в блюдо избирательной кампании что-то острое, необычное — то, что, так или иначе, повысило бы конкуренцию, но в безопасных пределах для самой системы «управляемой демократии». И, надо признать, это было сделано эффективно.
Дата выборов была назначена на дни традиционных дачных работ, чем был нейтрализован электорат, озабоченный «неудобными» социальными проблемами. До абсурда было увеличено количество партий, участвовавших в выборах — только коммунистических было три. Были использованы однофамильцы одного из оппозиционных кандидатов. Но главной «изюминкой» избирательной кампании оказалось то, что на пост мэра выдвинулся Евгений Ройзман, за которым тянется шлейф противоречивых, скажем так, слухов, и который массовым сознанием воспринимается как выразитель социальной или политической альтернативы, пусть в самом общем и размытом её выражении. Этому восприятию способствовало долголетнее противостояние возглавляемого Ройзманом фонда «Город без наркотиков» местным властям и усиленная ими перед самими выборами волна преследований ближайших соратников Ройзмана.
Уже во время выборов выяснилось, что основная борьба развёртывается между ним и Я. Силиным. Последний, как и подобает кандидату от «Единой России», отличался отсутствием всякого отличия от всех остальных прокремлёвских чиновников. Их схватка выявила подлинное содержание избирательной кампании: конфликт между московскими (или вообще иногородними) «назначенцами» и местной элитой, конфликт, длящийся в Екатеринбурге уже несколько десятков лет. Как старательно подчеркнул сам Ройзман в своём интервью К. Собчак, данном непосредственно после своей победы, иного смысла в этих политических баталиях не было (по крайней мере, для него). Однако надо отметить, что тенденцию противостояния «московским» выражал не только он. Например, её представлял и кандидат от КПРФ А. Альшевских, набравший отнюдь не такое уж малое количество голосов, и оказавшийся на 4-м месте.
Итак, в противостоянии «назначенцам» из центра состояла единственная проблема, которую выборы объективно могли решить и, на известный срок, решили. Можно было бы описать это противостояние в духе классической марксистской социологии как борьбу между группировками, так или иначе, обладающими властью, за больший её кусок. По гамбургскому счёту, это так и есть. С этой точки зрения весьма наивно было бы ожидать, что в результате выборов произойдут какие-либо системные изменения, как об этом написала Е. Галкина: «В столице Урала сломалась система». Не потому, что Ройзман плох как личность, а просто потому, что общественных сил, способных сознательно провести и поддержать именно системные изменения, связанные с перераспределением средств и ресурсов в пользу массового потребления и общественного контроля, в настоящее время нет ни в Екатеринбурге, ни в России вообще.
С учётом этого факта надо признать, что от каких-либо выборов, происходящих в настоящее время в нашей стране, многого ждать не приходится. В условиях спада гражданской активности они выполняют иную функцию, нежели контроль граждан за властью — функцию социологического опроса: политически активные граждане указывают на наиболее действенный в данный момент идеологический и персонализированный инструмент управления.
Однако следует признать, что только этим политический смысл данных выборов отнюдь не исчерпывается. В рамках конкретной, местной политической ситуации они действительно решают политические проблемы. В нашем случае они могли легитимировать — и сделали это — власть городской элиты в противостоянии с элитой, прокремлёвски ориентированной. Много этого или мало — сие зависит от того, в каких отношениях вы находитесь с одной из них. А если вы от них никак не зависите, так и выборы для вас не представляют никакого интереса.
Именно так решило подавляющее большинство горожан: явка на избирательные участки была рекордно низкой. Например, в Чкаловском районе города (где проживает автор этих строк) она оказалась чуть более 17%, а в целом по городу едва превысила 30%. Практичные уральцы рассудили, что вопрос их благополучия зависит не от мэра, а от урожая картошки, то есть от них самих.
Чтобы определить значение результата выборов, необходимо принять во внимание, что он имеет двоякий смысл. Одна его сторона — чисто отрицательного свойства. Она выражает отношение политически активных горожан к власти. Здесь всё более чем очевидно: кандидат в мэры от «Единой России» потерпел сокрушительное поражение. И в этом состоит главный политический результат выборов. Против кандидата от партии власти было отдано примерно 66% голосов. За — около 30%. Это ли не успех объединенной оппозиции? (Беда лишь в том, что она — на самом деле не объединенная…) К этому ещё можно добавить, что также потерпела поражение и крайне правая альтернатива, представленная партией «Родина», которая строила свою предвыборную кампанию исключительно на теме русского национализма и нелегальной миграции. Её рейтинг оказался ниже одного процента.
Остальное — кто и сколько набрал голосов, что мэром стал Ройзман, на каком месте оказались остальные кандидаты и партии и т.д. — не важно. Второстепенен даже тот факт, что «Единая Россия» сохранила лидерство в голосовании по партийным спискам в городскую думу. С точки зрения социальной динамики, имеет значение лишь то, что протест горожан против «управляемой демократии» в данной избирательной кампании продолжился, только в другой форме.
Эта форма представляет собой вторую сторону результата выборов — положительную. Она говорит о том, что имеет место относительный паритет политических сил в виду разобщённости (да и, подчас, глупости) оппозиции. С одной стороны, это можно трактовать как незрелость нового гражданского общества. Оно только-только начинает вырабатывать свои собственные смыслы, символы, ценности, создавать и воспитывать своих героев. Можно провести нестрогую аналогию с советским временем, с «оттепелью» или «застоем»: подавляющему большинству населения уже очевидна несостоятельность господствующего режима, но ещё далеко не очевидна альтернатива ему.
Но с другой стороны, гражданское общество проявило и известную степень осознанности своих интересов, дав понять своим неучастием в выборах, что ни одна из ныне существующих «системных» политических партий, даже оппозиционных, не отражает его потребности. Поэтому граждане оказались способными лишь на пассивный протест: предпочесть посадку картошки участию в голосовании и тем самым молча показать как властям, так и «системной» оппозиции, неприличный жест.
Подозрительность, проявленная, хотя и бессознательно, большинством граждан по отношению к активному политическому протесту, оправдана: на данной стадии развития гражданского общества он часто принимает такие формы, благодаря которым им оказывается легко манипулировать. Либеральный и крайне правый («национал-демократический») кипеж вокруг Навального, экономическая проблемность его программы, ввиду слабости лево-демократического движения, легко может вернуть «Единой России» (или какой-нибудь другой политической декорации «управляемой демократии») утраченные позиции.
В случае с Ройзманом не всё так просто. Националистическая и консервативная риторика, свойственная ему в прошлые годы, во время избирательной кампании была приглушена. В его программе — ни слова о «духовности». Последний момент интересен тем, что во время общегородского митинга в апреле 2010 года против строительства храма на площади Труда Ройзман поддержал епархию.
Отход от традиционалистской риторики понятен: перед лицом действительных социальных проблем и под грузом ответственности за их решение приходится мыслить рационально, а не в соответствии со схемами идеологии. Возможно, кстати, этому способствовала дискуссия по национальному вопросу, развёрнутая журналом «Урал» (в которой участвовал автор этих строк). В программе Ройзмана имеется пункт о нелегальной миграции, но в весьма сдержанном, правовом виде. Во всех пунктах программы сделан упор на социально-значимые темы: чистая вода, чистый город, строительство городского хосписа, здравоохранение, государственное регулирование миграцией, детские сады и т.п. — словом, в поддержку актуальных социальных благ.
Но не программа сама по себе сработала в его пользу. Ибо, по большому счету, программы всех кандидатов были примерно одинаковыми (в том смысле, что никто из них не выступал за дальнейшее закрытие детских садов), а в этой избирательной кампании социальной теме преимущественное внимание уделяли все кандидаты. Следовательно, главные факторы победы Ройзмана — не в программе, а в чем-то в другом, в том, чего не было ни у одного из его конкурентов.
Это, прежде всего, его предыдущая деятельность в качестве борца с наркомафией, широко освещённая местными СМИ. В 90-е годы, когда либеральное государство отказалось разрешать социальные проблемы, Ройзман смог организовать несколько успешных рейдов по наркоточкам. Методы, применяемые им в деле лечения наркоманов, с точки зрения медицины, конечно, лишь условно можно признать лечением. В этой связи достаточно упомянуть о том, что в штате фонда «Город без наркотиков» нет ни одного штатного психолога. Критики Ройзмана изрядно потоптались на этом месте.
Но спросим их: причём тут медицина? Цель фонда — политическая, а не медицинская. И эту цель фонд успешно выполняет. Во-первых, на его фоне социальная и правоохранительная деятельность путинского государства выглядит жалко, а брутальные методы фонда представляются дикими только с точки зрения просвещённого гуманизма, которым наша либеральная, консервативная, да и левая, общественность не страдает. Во-вторых, деятельность фонда создаёт социально-привлекательный имидж Ройзмана как политического деятеля, апеллирующего к правде и справедливости. Справедливость в данном случае, правда, понимается отнюдь не в виде близкого сердцу левого демократа справедливого распределения, а в виде справедливого наказания. Что так же вполне соответствует отнюдь не демократическому социальному бессознательному современного российского обывателя.
Кроме того, социально-значимая деятельность Евгения Ройзмана включает в себя всевозможную благотворительность — от содержания музея и реставрации церквей до коллекционирования живописи местных художников и финансовой помощи художникам и поэтам. В условиях скудного финансирования культурной сферы путинским государством это так же работает в пользу Ройзмана.
В результате, в массовом сознании возник образ этакого православного Робин Гуда, выражающего противоречивые социальные ожидания в рамках социальной мифологии позднесоветской и постсоветской эпохи: удачливый бизнесмен, радеющий за общественное благо, капиталист с человеческим лицом. Этому образу совершенно не мешают упорные слухи про связи Ройзмана с ОПГ, про его былую судимость и т.д. Скорее, наоборот. «Ворюга мне милей, чем кровопийца» — эта фраза Иосифа Бродского так и просится в строку, чтобы объяснить (и, отчасти даже, и оправдать) отношение к Ройзману со стороны обывателя. Действительно, кого грабил Ройзман (и грабил ли кого вообще) — неизвестно, но явно — не прохожих на улицах, а вот наркодельцов «мочит» регулярно… Чего тут больше для рядовых горожан — вреда или пользы? Ответ напрашивается сам собой.
Одним словом, своим социально-привлекательным имиджем Евгений Ройзман всецело обязан не хитроумным политтехнологам, а самому себе и условиям постсоветской, неолиберальной эпохи. Государство, свернув свою социальную деятельность, обеспечило возможность использовать её в политических целях. Сама по себе эта констатация не говорит ни за, ни против Ройзмана. Нужно в этой связи отметить только, что выражение социальной проблематики у него до сего времени соседствовало с право-консервативной риторикой и не мешало поддерживать неолиберальную программу олигарха Михаила Прохорова (от которого, впрочем, во время избирательной кампании Ройзман предпочёл дистанцироваться).
Иначе говоря, то, что творит левая рука Ройзмана, разрушает правая. Социальные проблемы решаются ровно настолько, чтобы не создать угрозы причинам, их порождающим. Отсюда, кстати, и ставшие притчей во языцех методы деятельности «Города без наркотиков»: борьба идёт, скорее, с наркоманами и торговцами наркотиков, чем с наркоманией как социальным явлением. Наркомания в этом качестве вообще не осмысливается.
Подобный дуализм в нынешних условиях скрывает за собой прагматизм как трезвое осознание своих социальных возможностей. Так оно и есть: во время избирательной кампании прагматическая ипостась Ройзмана возобладала. Перед горожанами он предстал ни как правый, ни как левый политик, в этом смысле — как вообще не политик. Мы увидели Ройзмана-прагматика, преследующего свои цели. Эти цели могут совпадать с общественными, а могут и не совпадать. Об этом он сам ясно заявил в интервью К. Собчак. Напомню, что в нём он предостерёг называть себя даже «оппозиционером», не то, что «политиком». Ещё ранее, в своей предвыборной программе, он прямо заявил: «После моей победы не будет противостояния с областью» (то есть, с иногородними назначенцами).
Велико искушение в связи со всеми этими заявлениями злорадно поехидничать над излишне доверчивыми оппозиционерами, которые узрели в нём выразителя нового политического курса, «уральского Навального». Они, конечно, обманулись, но заявление Ройзмана — не (только?) коварный, осознанный обман. Это выражение его прежнего прагматизма. На простом языке его мысль могла бы прозвучать так: 1) «я решил свои задачи, теперь я не буду ни с кем бороться» и 2) «меня интересуют только городские проблемы — так, как я их понимаю; всю эту возню с оппозицией оставьте Москве». Действительно, если его цель участия в выборах состояла только в том, чтобы дать отпор московским «варягам», и если эта цель достигнута, то к чему дальнейшая борьба? Она должна уступить положительной деятельности, основанной на сотрудничестве с кем бы то ни было. В том же интервью Ройзман ясно обозначил мотивы, подтолкнувшие его к занятию поста градоначальника: только находясь на этом посту, он сможет устранить то, что мешает работе его фонда и угрожает безопасности его соратникам, преследуемым властями.
Этим прагматизмом объясняется противоречие, бросающееся в глаза при чтении его программы. В первой же её части содержится заявление о том, что городу нужен «сильный мэр», причём сильный за счёт ущемления полномочий сити-менеджера. Но там же мы видим и реверансы в сторону последнего — А. Якоба. Одним словом, Ройзман собирается всё изменить, ничего не меняя. Это действительно возможно, когда планируются изменения либо декоративные, либо фрагментарные.
А вот каким образом Ройзман думает как мэр спасать умирающий «Уралмаш» — непонятно. Да и вообще, думает ли он об этом? Тайна сия велика есть… Но не является тайной, что в его программе напрочь отсутствует упоминание об этом, как и об экономических рычагах выполнения поставленных задач. Вместо них программа делает упор на политико-административные и силовые рычаги решения социальных проблем, вполне в соответствии с господствующей моделью управления экономикой. Об этом свидетельствует заявление о сильном, независимом от недоброжелателей города, мэре, равно как и героическое заявление: «Сделаю всё, что смогу». Вот и все средства решения городских проблем, известные Ройзману и восхищающие его сторонников.
Это продолжает его прежнюю линию на борьбу с социальными язвами при сохранении их причин. Выходит, что Евгений Ройзман — такой же паллиатив социальных изменений, как Ксения Собчак — паллиатив нравственности. Это не случайно: когда более глубокие, системные изменения не вызрели, когда в них мало кто заинтересован, тогда их просто некому делать. Последнее обстоятельство, очевидно, прагматик Ройзман понимает лучше его либеральных или левых сторонников, узревших в его победе предпосылку для системных перемен. С этим же связано и отсутствие в его предвыборной программе экономической составляющей.
Но в оправдание ему мы скажем: условия системных общественных перемен определяются только естественным развитием общества. Прагматично настроенное должностное лицо пользуется тем, что у него есть под рукой. Под рукой у мэра Ройзмана, кроме административного ресурса (хотя и весьма ограниченного), — только поддержка немалого числа горожан и сила его личности.
И тут мы отметим ещё один фактор его политической победы. Он состоит в ярко выраженном личностном начале его общественной деятельности, отличающем его от остальных участников предвыборной гонки и городской политической жизни вообще. Речь идёт о том, что в веберианской социологии именуется «харизмой», способностью влиять на людей, вызывать у них доверие и вести их за собой. Но в данном случае перед нами — не созданная искусными политтехнологами и журналистами «харизма», какая была, скажем, у Ельцина начала 90-х. Ройзман действительно обладает яркими личными качествами: сильным характером, живым умом, поэтическими способностями, художественным вкусом, даже запоминающейся внешностью и приятным голосом. Всё это вместе придаёт всему, что бы он ни делал, неповторимую интонацию.
Подавляющее большинство его сторонников, с которыми я беседовал накануне выборов, называли очень простую причину, по которой они согласны отдать за него свой голос: «Евгений Ройзман — честный, порядочный человек». Никому из них даже в голову не пришло, насколько мало обеспечивают общественный успех тех или иных начинаний личные качества должностного лица, функционирующего в современной российской системе власти. Это говорит не только о специфике политической культуры электората Ройзмана, об их политической наивности и т.д., но и о том, насколько слабо уже воздействует на массовое сознание официальная пропаганда, изощрявшаяся в создании отрицательного имиджа нашего героя. Можно смело констатировать, что в ходе екатеринбургских выборов общественное доверие к официальным городским СМИ упало так низко, как никогда за весь путинский период. Демократия, хоть и в микроскопической доле и на мгновение, действительно стала неуправляемой.
Кто же голосовал за Ройзмана? Социологических исследований этого нет. Могу только поделиться наблюдениями — своими и знакомых социологов, дежуривших на избирательных участках.
Накануне выборов в городе часто попадались авто, преимущественно престижные иномарки, со слоганом: «Я — за Ройзмана». Вот первая категория его сторонников: преуспевающие молодые представители мелкого и среднего бизнеса. Однако в целом его электорат столь однозначно определить нельзя. Те, кто называл его фамилию, отвечая 8 сентября на вопрос социологов о политических предпочтениях, относятся к различным социальным категориям. Это и студенты, и служащие-бюджетники, и рабочие промышленных предприятий, и даже — нередко — пенсионеры. Очевидно, что классовые характеристики в данном случае не играли особенной роли. В большей степени выбор определяли возрастные различия и стоящее за ними сходство в образовании, мировоззрении и т.п. В основном за него голосовали люди среднего возраста, а так же молодёжь. Причём именно те из них, кто производит впечатление более или менее социально благополучных. Это констатируют все наблюдатели, к которым я обращался за справкой.
Таким образом, можно констатировать, что электорат Ройзмана имеет общегражданский характер. Он классово размыт и включает в себя представителей из самых разнообразных социальных категорий — как социально-экономических, классовых, так и возрастных. Их можно объединить по одному признаку: системные сдвиги в экономике и политике их интересуют менее всего, хотя кое-что в обществе изменить бы им всё же хотелось. Программа паллиативных перемен, предлагаемая Ройзманом, их вполне устраивает. Те же, кто нуждается в действительных, структурных изменениях общества, тот и занимался во время выборов не политикой, а реальной экономикой — у себя на даче.
Итак, к системному кризису путинского режима победа Ройзмана не имеет ровно никакого отношения. Скорее, наоборот, он победил потому, что сумел сконцентрировать в себе все прежние либеральные и консервативные иллюзии общества, в которые, однако, упакованы реальные социальные надежды и ожидания.
Однако можно уверенно сказать, что в «отдельно взятом» Екатеринбурге наступила новая эпоха. Эпоха очень эффектная. Будут широкие жесты, резкие, громкие слова. В экономике же не произойдет ничего. Общество продолжит рытьё котлована ради высоких духовных ценностей.
Но по мере того, как граждане побеждают в политической борьбе, они осознают свои действительные интересы. А за этим нередко следует разочарование в своих собственных прошлых победах. Часть граждан будет уходить из борьбы. Но будут и такие, которые начнут радикализироваться — вправо либо влево. В ближайшее время, скорее, вправо. Хотя в последние годы в России и стала складываться лево-демократическая субкультура, но в общественном сознании продолжает господствовать картина мира, сложившаяся в перестроечную эпоху, наполненная консервативными и либеральными идеологемами. Этот идейный багаж полностью разделяет наш герой.
…К слову «Ройзман» очень трудно подобрать рифму. Возможно, кому-то хотелось бы срифмовать с ним «пойман — не пойман». Но, по моему мнению, более точной рифмой является «познан — не познан». По крайней мере, не познан в новом качестве руководителя города, четвёртого в стране по численности населения. Рамки его возможностей на этом посту нам известны, но надо принимать во внимание неординарность и энергию его личности. Поэтому на этой рифме пока и остановимся.
А. А. Коряковцев (Екатеринбург), кандидат философских наук, доцент
