Борьба за Химкинский лес – поразительный пример того, как небольшая группа протестующих может не только противостоять монструозной машине полицейских репрессий, коррупционных связей и криминального террора, но и наносить чувствительные удары по престижу и самолюбию власть имущих. Подобно Пикалево и Междуреченску, подмосковные Химки стали символом беспомощности и позора системы, приложившей немало усилий для того, чтобы лишить рядовых граждан всякой возможности отстаивать свои интересы легальными средствами.
На протяжении последних десяти лет российская элита практически полностью ликвидировала или обесценила те буржуазно-демократические институты, которые в более «цивилизованных» обществах служат для воспроизводства консенсуса. Все, хотя бы относительно автономные от правящей группировки партии, отвечающие своему наименованию профсоюзы, большинство оппозиционных СМИ, были уничтожены, поставлены под контроль или оттеснены в политическое гетто. Комбинация репрессий, подкупа и массовой пропаганды виделась более эффективным управленческим механизмом, чем сложная и затратная система сдержек и противовесов. Результат оказался парадоксальным. С одной стороны, деполитизация общественного сознания и отсутствие сил, способных претворить неоформленные протестные настроения в массовую мобилизацию, ведет к тому, что социальный протест выливается в разрозненные, локальные вспышки возмущения. С другой – каждая такая вспышка, переходя тесные рамки бюрократически дозволенного, становится мятежом против системы, требующим личного вмешательства «самых главных боссов».
Поскольку все нижестоящие этажи чиновничьей вертикали откровенно коррумпированы, протестующие вынуждены апеллировать напрямую к Путину и Медведеву.Однако, чтобы «достучаться до небес» простые смертные должны все более «нагло» преступать установленные для них границы. Чтобы быть эффективным, сопротивление должно быть «экстремистским». И чем более широкой становится трактовка «экстремизма» в законодательстве и полицейской практике, тем больше мнимые экстремисты сближаются с радикальными политактивистами. Если раньше крайними мерами считались голодовка и автоблокада, то сегодня социальные движения вынуждены прибегать к более дерзким методам.
В одной из своих статей, говоря о необходимости идеологического самоопределения самоорганизованных инициатив, Борис Кагарлицкий отмечал, что во многих случаях выдвижение политических лозунгов и привлечение неприемлемых для Кремля персон является для, в сущности, умеренных групп протестующих средством своеобразного шантажа власть предержащих. При этом имеет место не столько союз, сколько временный симбиоз «политиков» и «социальщиков»: первые получают возможность приобрести «символический капитал», вторые – использовать левых (или правых) в качестве группы поддержки своих узкогрупповых интересов. То, что именно радикальные левые, как правило, становятся «волонтерами» боевых профсоюзов и социальных движений не является следствием принципиального выбора последних в пользу социалистических идей. Просто никто, кроме левых, не готов бескорыстно помогать социальщикам.
Проблема подобной «инструментализации» не может быть решена иначе, как в процессе развития и углубления самой борьбы. Значение длительных, организованных кампаний вроде химкинской состоит именно в том, что для их участников они становятся своего рода антикапиталистическими энциклопедиями, не оставляющими места для наивно-монархических иллюзий. Бюрократия, начиная от подмосковного мэра и заканчивая премьер-министром (чей пресс-секретарь заявил на днях, что в Химках «все законно») высказалась предельно ясно. Брутальные репрессии, обрушившиеся на защитников леса? наглядно свидетельствуют о срастании власти с крупным капиталом, в услужении у которого находятся менты, спецслужбы, сервильные СМИ, банды наемных убийц и погромщиков-неонацистов. Изначально аполитичный протест становится политическим не благодаря экстремистской агитации, а повинуясь собственной объективной логике.
Сближение социальных и левых активистов в рамках локальных протестных кампаний – далеко не случайность. Чем меньше у властей и капитала возможностей для популистских маневров, тем менее эффективным становится традиционный «бунт на коленях». Тот факт, что пока радикальные меры востребованы больше, чем радикальные идеи, вполне закономерен и не должен обескураживать. Идеи «овладевают массами» не сами по себе, а через практические действия их носителей, при том условии, что последние непосредственно вовлечены в повседневную борьбу трудящихся, принимая цели этой борьбы как свои собственные. Протестным инициативам сегодня нужны не столько «инструменты», сколько соратники: журналисты и агитаторы, организаторы и юристы, ораторы и уличные бойцы. Никто, кроме левых, не способен оказать трудящимся подобную поддержку. «Инструментом» может быть депутат-популист из «Справедливой России» или КПРФ, но он никогда не станет товарищем по борьбе.
«Погром» Химкинской администрации имеет значение не только для судьбы конкретной экозащитной кампании и тактики других социально-протестных инициатив. Еще в большей степени эта акция важна для будущего антифашистского движения в России. Главной проблемой российских антифа до сих пор являлась их субкультурная замкнутость. В отличие от националистов, умело эксплуатирующих традиционалистские мифы и ксенофобные страхи обывателей, героизм SHARP и RASН находит отклик лишь в сравнительно узких кругах неформальной молодежи и демократической интеллигенции. В Химках «фа» и «антифа» выступили уже не как враждующие друг с другом молодежные банды, а как боевые отряды противоположных классовых сил. Милицейско-криминально-нацистский террор, с которым столкнулись защитники Химкинского леса, и с которым все чаще приходится иметь дело рабочим и социальным активистам, ставит на повестку дня переход к новым формам организации, позволяющим выйти за рамки официально дозволенного и заведомо обреченного на безрезультатность протеста. Единственной силой, которая в настоящий момент обладает опытом подобной «уличной» борьбы, являются антифашисты.
Социально-протестное движение в сегодняшней России напоминает рассыпанную мозаику, разные частички которой, казалось бы, не имеют друг с другом ничего общего. Грандиозная задача, стоящая перед современными левыми, заключается в том, чтобы способствовать выходу этого движения на новый уровень самоорганизации и солидарности. От скоропреходящих вспышек отчаяния – к спланированным кампаниям и устойчивым структурам сопротивления. От групповой ограниченности – к взаимной поддержке. От «наивного монархизма» – к политической сознательности. От суеверного страха перед человеком с дубинкой – к продуманной тактике гражданского неповиновения.
