«Уникальные творцы» благодаря интеллектуальной ренте становятся недобуржуа и недопролетариями. © habrahabr.ru
Законы как симптомы
Лето и осень 2013 года были богаты на законодательные инициативы в сфере интеллектуального права. Недавно был принят «антипиратский закон», позволяющий правообладателям в досудебном порядке блокировать сайты, где размещаются фильмы и сериалы. Идут дискуссии о включении в этот же закон аудиопродукции. Минкомсвязи объявил конкурс на создание системы, в которой авторы будут регистрировать свои произведения: это упростит процедуру удаления с сайтов незаконно размещенных там аудио- и видеошедевров. В Государственной Думе лежит законопроект, который вводит административные штрафы за «непринятие мер по ограничению доступа к информационным ресурсам, распространяющим информацию с нарушением интеллектуальных прав».
Странно, что столь бурно обсуждались меры, в общем-то, второстепенные. Действительно, уже почти 7 лет действует четвертая часть Гражданского кодекса, в которой любое публичное использование произведения без согласия автора объявляется незаконным. При этом «публичность» понимается достаточно широко: это все то, что происходит за границами «обычного круга семьи». Спел песню в подземном переходе? Нарушил закон. Дал другу почитать книгу «на одну ночь»? Оказался вне правового поля. Перевел с английского научную статью, а потом поместил у себя в блоге? Да, и это тоже не по правилам. Нарушение авторских, смежных, изобретательских и патентных прав — административное правонарушение, а «если это деяние причинило крупный ущерб» — даже уголовное.
Какого эффекта хотят достичь законодатели? Доходы правообладателей не вырастут. Хотя бы потому, что невозможно полностью гарантировать нераспространение нелегального продукта, уже однажды оказавшегося в сети. Уровень потребления информации не упадет. Если над владельцами торрентов (например) постоянно висит угроза уголовного преследования, столь незначительное ужесточение административного законодательства вряд ли их остановит. Что в итоге? У распространителей контента «всего лишь» появятся дополнительные трудности, а у властных органов — дополнительные возможности для точечного воздействия на отдельных субъектов в сетевом пространстве. Новые законы — способ давления на политически активные ресурсы или (что еще чаще) на конкурента.
Защита интеллектуального права — не только цель в себе, но и фактор, точнее инструмент для достижения внеположных ей целей. Однако для того чтобы этот инструмент был эффективным, само право интеллектуальной собственности должно быть признано обществом и закреплено в законе. Потому указанные законодательные новеллы — не столь значительные сами по себе — являются важным симптомом того, что интеллектуальная рента вошла в плоть и кровь нынешней российской действительности. Ведь и противники, и сторонники этих законов обсуждали чаще всего лишь их эффективность. И мало кто задался вопросом: нужна ли нам вообще интеллектуальная рента?
Хорошая ситуация, плохая ситуация
Интеллектуальная рента стала реакцией на стремление предпринимателя получить право на продукт интеллектуального труда. Такое же право, какое он имел и имеет на любое другое средство производства. Ученый или художник поставляет на рынок продукт своей мыслительной и душевной деятельности, эквивалентный по стоимости количеству затраченной рабочей силы. Предприниматель покупает этот продукт, точно также как он приобретает металл для изготовления изобретенного ученым новейшего самолета или древесную массу для производства бумаги, на которой будут напечатаны написанные поэтом стихи. Изобретение продается и поэма продается. Но только единожды. Предприниматель, платя один раз, затем совершенно бесплатно использует изобретение или поэму в самолетостроении или издательском деле.
В этом радикальное отличие продукта интеллектуального труда от продукта труда физического: интеллектуальный продукт может быть использован неограниченное число раз. И потому его стоимость в каждом отдельном случае использования определяется не его внутренними характеристиками (он всегда равен себе), а всей совокупностью внешних обстоятельств, то есть колебаниями на рынке конкретных интеллектуальных продуктов. Тем самым, только в первом случае использование интеллектуального «сырья» для производства интеллектуального товара включает в себя стоимость рабочей силы художника или ученого. В дальнейшем его общая стоимость распадается только на стоимость средства производства материального носителя интеллектуального товара и стоимость той рабочей силы, которая этот товар произвела. Интеллектуальный продукт — это единственный товар, который после своего осуществления в интеллектуальном товаре и реализации на рынке рано или поздно теряет свою стоимость. Это единственный товар, в стоимости которого может быть не воплощен чей-либо труд.
Действительно, уже второй акт использования интеллектуального продукта требует особого соглашения между предпринимателем и творцом. И даже в рамках авторского права невозможно гарантировать, что цепь этих актов будет бесконечной. В терминологии интеллектуального права рано или поздно интеллектуальный продукт становится «общественным достоянием», то есть таким средством производства, за которое не нужно платить. В этом интеллектуальный продукт очень похож на природу, которая в некоторых ситуациях выступает в качестве никому не принадлежащего средства производства.
Но мы описали «хорошую» ситуацию — ситуацию единичной продажи интеллектуального продукта. В плохой ситуации ученый или поэт эксплуатируется предпринимателем точно так же, как и любой другой носитель рабочей силы: ученый или поэт продает уже не продукт труда, а сам труд. Специфика труда не играет в данном случае никакой роли, поскольку перед нами только отношение постоянного покупателя интеллектуального продукта и постоянного продавца. Действительно, если творец продает свой товар одному и тому же покупателю, а особенно в случае, если подобная ситуация оформлена договором, он уже не владеет товаром, он владеет лишь своей способностью производить товар. И в конечном счете оплачивается уже не товар, который становится средством производства для товара, тиражируемого предпринимателем, а процесс производства, то есть усредненное количество затраченных на него усилий.
У интеллектуального работника, правда, есть преимущество: его способность производить именно этот товар уникальна, и потому стоимость данного товара является результатом не общественного признания, а исключительно договоренности между «поэтом» и «книгопродавцом». Однако данный договор выступает как самодовлеющая сила и как аргумент сразу же после его заключения: он оказывается мерилом стоимости, к которому в дальнейшем апеллируют стороны, а значит поэт продает любой товар (как бы он сам его ни оценивал) за сумму, приближенную к первому случаю. Следовательно, речь идет уже не о товаре, а опять-таки об усредненном количестве затраченного труда.
В борьбе обретешь ты право свое
Специфика, однако, дает о себе знать там, где ученый и поэт наравне с любым другим носителем рабочей силы начинают борьбу за заработную плату как за справедливую оценку своего труда со стороны предпринимателя и шире — всего общества (поскольку оплата труда зиждется на общественно признанной стоимости труда). Опять-таки, оказывается, рабочий может требовать только более высокой заработной платы. Ведь его труд, даже если речь идет о высококвалифицированном рабочем, не привязан к его личности. Он может требовать только того, чтобы общество больше ценило его труд, и это выражалось бы в большем количестве универсального эквивалента.
Работник же интеллектуального труда может требовать еще и права на средство производства. Именно потому, что вот такой конкретный продукт может создать только вот этот конкретный ученый или поэт. Можно найти второго похожего, но третьего уже гораздо сложнее. И поиск этот сопряжен с часто неоправданными рисками. Допустим, предприниматель научился решать эту проблему локально, например, в поп-музыке, где через одну девчачью группу может пройти пара десятков молодых женщин, или в совсем уж дешевой литературе, где под одним именем условных «Акунина» или «Донцовой» трудятся несколько литературных негров. Но в искусстве и науке более высокого уровня этот номер уже не проходит. Искусство тем и отличается от «попсы», что ее продукт не может быть произведен при «нормальной» для капиталистической модели степени разделения труда.
Ученый и поэт эксплуатируется почище «обычного» пролетария, поскольку привязан к своему таланту, как к тяжелой гире. Но в этом же он имеет и средство для освобождения.
Три сценария
Работник интеллектуального труда может стать совладельцем предприятия, которое покупает у него интеллектуальное «сырье». По этому пути идут редко. Препятствие — социальная психология. Предприниматель — универсальный социальный тип, хотя и не во всякую эпоху получающий возможность для максимальной самореализации. Бытие этого социального типа порождает универсальное социально-культурное, социально-экономическое отношение, базирующееся на его деятельности, на его стремлении к увеличению капитала. Творец, художник — тоже всемирно-историческая фигура, поскольку желание творить неизбывно и воспроизводится в любом историческом контексте. Однако предприниматель-художник — явление необязательное. И поскольку указанный сценарий предполагает, что ученый или поэт обладает еще и качествами предпринимателя, этот сценарий не очень реализуем. Нет, он возможен, — и примеров тому масса — но это все же не может быть общераспространенной практикой. Петр Фрезе, изобретатель первого русского автомобиля, обладал ярко выраженным буржуазным инстинктом. Но далеко не все изобретатели похожи на него. Его современник Карл Булла был и гениальным фотографом и замечательным коммерсантом. Но большинство создателей фотоателье — либо бездарные фотографы, либо не очень удачливые предприниматели.
Второй путь — монополизация рыночной субъектности в лице государства. Это вариант Советского Союза, где как раз государство (особенно в 1950-1970-е годы) обладало правом на средства производства, выступая как единый субъект на внешнем и внутреннем рынке. В этой ситуации, на первый взгляд, отпадает сама потребность в борьбе ученого или поэта за заработную плату. Ее устанавливает государство. Однако в действительности эта борьба все равно ведется. Только не между частным ученым/поэтом и частным предпринимателем, а между сообществом ученых и поэтов как корпорацией и всеобщим буржуа-государством. Последнее, в свою очередь, стремится снизить накал этой борьбы за счет внутрикорпоративного соревнования с помощью системы поощрений и привилегий. Но это совершенно отдельная тема…
Третий путь — интеллектуальная рента, когда ученый и поэт получает часть прав на средства производства. То есть не только на продажу проекта или стихотворения, но и прибыли, полученной от продажи самолета и книги.
Право против свободы
Обычный товар находится только в сфере интересов предпринимателя, которому достаточно единичного акта купли-продажи. Интеллектуальная же рента вводит двойное обладание одним и тем же предметом и потому требует компенсации за счет человека, однажды заплатившего за продукт и просто желающего передать его другому (как хлеб, нож или любой другой кем-то произведенный товар). Дело не в том, что человек, получивший книгу бесплатно, не купит ее за деньги. А в том, что от продажи книги предприниматель всегда получает лишь часть суммы, а другую отдает автору. Разумеется, он стремится увеличить число актов купли-продажи. Но эти акты должны появиться там, где их не было. Они должны быть новыми актами. Поэтому все акты свободного обмена (уже оплаченного товара!) объявляются незаконными.
Первоначально творец стремился только к тому, чтобы получить свою часть прибыли. Владелец средств производства — к тому, чтобы расширить сферу, в которой эта прибыль рождается. Чем больше требовал художник, тем сильнее была экспансия в сферу свободного обмена. Однако сейчас законодатель — в частности, отечественный — стремится делить отчисления ровно на две части между автором и создателем материального носителя произведения искусства, например, фонограммы. Предприниматель на данном этапе не может получить больше, чем получает художник. Следовательно, вторжение в сферу свободного обмена происходит уже по вине обоих «компаньонов». Интернет расширил сферу свободного обмена, это расширение создало иллюзию «потерянной прибыли», стало импульсом для второй волны экспансии.
Работа на понижение
Ученые и художники оказываются в сложной ситуации. Они, не будучи предпринимателями, отнимают прибыль у предпринимателя и потому являются для него чужими. Чужие они и для других, не-интеллектуальных работников, поскольку имеют те права, которых не имеют остальные: наличие особых прав — это признак особой страты, нового «сословия». Кроме того, прочие работники страдают от самой интеллектуальной ренты, которая сужает сферу бесплатного обмена информацией, накладывает табу на бесплатную передачу продукта интеллектуального труда. «Уникальные творцы» благодаря интеллектуальной ренте становятся недобуржуа и недопролетариями. Они подчинены законам рынка, причем в большей степени, чем пролетарии, поскольку являются его выгодоприобретателями. Они, однако, не вполне соответствуют своей сущности, отчуждая свою творческую силу и превращая ее в преображенный продукт капиталистического производства.
Пока существует капитализм, интеллектуальная рента будет отравлять жизнь и творцам, и потребителям интеллектуального продукта. Другого, более совершенного инструмента человечество, увы, не изобрело. Но у него есть противоядие — государственное администрирование. Интеллектуальная рента может быть административно ограничена сферой реальной купли-продажи и не должна распространяться на сферу свободного обмена. Наше государство, увы, движется ровно в противоположном направлении и с помощью репрессивных мер поддерживает интеллектуальных рантье. Что ж, тем самым оно только помогает предпринимателю в его «работе на понижение» в сфере культуры.
Тимур Щукин,
редактор журнала «Вода живая»
