Дмитрий Рукавишников © Виталий Белоусов/РИА Новости
Дмитрий Валерьевич Рукавишников родился 29 августа 1977 г. в городе Баку. Активная жизненная позиция привела его к участию в уличной политике. С 2002 г. он являлся руководителем Ивановского отделения организации Левый Фронт. В последнее время работал зам. директора ивановской управляющей компании «Новоталицкое предприятие социально-бытового обслуживания», а с 2012 г. стал помощником депутата Государственной Думы Ильи Пономарёва. Вместе со своими товарищами принимал участие в шествии 6 мая 2012 на Болотной площади. В данный момент его обвиняют в причастности к массовым беспорядкам по ч.2 ст.212 УК РФ. Дмитрий активно пишет находясь в СИЗО «Водник». Он прислал в редакцию «Рабкора» свою статью, в которой размышляет о политическом будущем страны.
На протяжении вот уже года в России происходят события, которые позволили говорить о скорой революции. Однако не будем впадать в романтический хилиазм и постараемся рассмотреть события с точки зрения анализа субъектов процесса.
1. Государство.
Главный политический институт в современном мире. Вступление в ВТО фактически поставило крест на экономической независимости РФ, открытие базы НАТО под Ульяновском показало призрачность её политического суверенитета. О том, что страна оккупирована, в открытую заявляют единоросс Фёдоров и запутинец Стариков. При этом граждане нашей страны увидели за прошедший год усиление сепаратистских настроений как со стороны исламских радикалов, так и губернаторов, продолжающуюся при содействии «народных избранников» деградацию образования и здравоохранения, неспособность противостоять стихийным бедствиям, беспредел в сфере ЖКХ, тотальную коррупцию, семейственность, клановость государственных людей. Они — да, именно такие, какими мы их видим, и другими быть не могут. Некомпетентные. Случайные. Малообразованные. Безынициативные. Зависящие от начальства и находящиеся у него на крючке. Повязанные круговой порукой. Уставшие бояться. Презирающие себя и своих собратьев по стае. Заботящиеся исключительно о своем частном интересе, интересах семьи и аффилированного бизнеса.
Всё это позволяет сказать, что государства у нас НЕТ.
2. Правоохранительные и судебные органы.
Государство и право — вещи взаимосвязанные. Права у нас тоже НЕТ. «Друзьям — всё, остальным — закон» — этот принцип каудильо прекрасно реализован в нашей стране. Очевидно, что людей, причисляющих себя к «элите», судят по каким-то другим законам. Не буду утомлять читателя бесчисленными примерами того, как по-разному могут судить у нас по одной и той же статье, и как продолжительности тюремных сроков по приговорам суда обратно пропорциональны суммам украденного. Сюда же, кстати, смело можно отнести и дело Мирзоева: вопрос не в национальности отнюдь, а в том, что оба — и убийца, и убитый — были из того, верхнего, мира. А там всерьез посадить могут только по одной причине: за проявление нелояльности, за нарушение правил игры. Вспомним хотя бы Ходорковского.
Повышение денежного содержания судейского корпуса и прокуратуры отнюдь не сделало их независимыми и беспристрастными. Впрочем, скорее всего эта цель и не ставилась: жуликам у власти важно было добиться лояльности. Та же ситуация с полицией. А если рассматривать их каждого в отдельности — то они… (см п.1).
Место права у нас занято произволом, не особо и маскируемым в последнее время под право.
3. Народ.
(С некоторыми оговорками, поскольку правильнее все же использовать термин население — ему еще только предстоит стать народом).
Написанное не является откровением — всё это доступно большому количеству людей. Однако люди эти, приходится признать, в массе своей отличаются от тех, кто их грабит и уничтожает, только тем, что им, по их мнению, «не повезло», в отличие от тех, кому «повезло» оказаться во власти. Никакого желания бороться нет; сказывается взаимное недоверие («кому верить-то?»), неверие в свои силы («от меня ничего не зависит»), признание порочности человеческой природы («любого посади туда — каждый будет воровать»), осознание постоянности мира («не нами заведено»). И тот факт, что эти умонастроения насаждаются через масс-медиа сознательно, ничего не меняет. Более того, эффект этого воздействия столь поразителен, что под него попадают даже те, кто не смотрит телевизор и не читает газет, и оказываются поражены им даже в большей степени. Народ не верит власти, но и не видит возможностей бороться с нею, не видит альтернатив ей. А тем, кто такие альтернативы предлагает, так же не верит.
4. Защитники режима.
В условиях постепенного демонтажа государства, переходящего в его обрушение, создалась уникальная ситуация: в обществе не осталось сил, готовых это государство защищать. Я не беру во внимание проплаченных нашистов. Чиновники и правоохранители заботятся исключительно о своем кармане. Армия дремлет, постепенно деградируя. РПЦ периодически напоминает о себе как защитнице государства рассейскага, но это не интересно даже адептам православия. Даже официальные идеологи не берутся уже отстаивать правоту правящего курса, отделываясь невнятными бормотаниями и прорываясь периодически надеждой на то, что Путин вот сейчас, прямо завтра, всё исправит. Сам Путин перед выборами выступил в газетах с программными статьями, более подходящими оппозиционеру, нежели правителю с 12-летним стажем. То есть в отношении режима есть негативный консенсус: никто не «за».
5. Оппозиция.
Возникает вопрос: а кто «против»? На поверхности оказались люди, противостоящие режиму на протяжении многих лет: националисты, либералы, левые. Все они, за исключением одного, самого главного, давно известны в оппозиционных политических кругах. А этот единственный неизвестный был, очевидно, введен в уравнение для того, чтобы «склеить» между собой таких разных борцов с режимом, стать приемлемой для всех фигурой, выразителем общих (?) интересов, а, в идеале — вождем революции. Первое сделать вроде как удалось, а вот второе, очевидно, нет. И этот момент показателен: если бы Навального (речь, конечно же, о нём) «вели» в открытую, если бы он «работал» на Неизвестных Отцов, и если бы их целью, целью болотной революции, являлось бы свержение Путина, Путина в Кремле уже бы не было. Значит, либо он достаточно самостоятелен (то есть его ведут на поводке, а не за ручку), и был расчёт на его личные качества (смелость, харизму и пр.), без которых вождь революции не возможен; либо Путина свергать никто не собирался, и этот лозунг был выдвинут в качестве прикрытия реальных, совершенных после выборов, шагов. А, скорее всего, и то, и другое. Неизвестные Отцы просчитывали свержение Путина, но этот вопрос отнюдь не был для них основным. Результаты были достигнуты, и проект «Навальный» начали было сворачивать, но возникла угроза покраснения протеста.
Для сохранения со стороны «правильной» оппозиции контроля над процессом был запущен проект «Координационный Совет», власть в котором предсказуемо захватили либералы, а Удальцов, который был лидером протеста наравне с Навальным, а в сентябре даже обошел его по популярности, несмотря на спешно сфабрикованное «анатомическое» дело (а, возможно, и благодаря ему), получил на волковских «выборах» двадцатое место. Сам Сергей, правда, полагает, что виновен во всем ФЛС, принявший решение не участвовать в выборах, но, думаю, прав в этом споре именно ФЛС, и голоса в любом случае распределили бы правильно.
Оппозиция очевидно в тупике. Миф объединенной оппозиции, рожденный романтикой площадей, уходит, как морок, и противоречия между националистами, левыми и либералами будут обостряться. Либералы рассматривают себя как ближайший резерв власти, всех остальных — как быдло, мечтают превратиться в Машу Гессен и всегда готовы к «конструктивному» с ней общению. Ничего удивительного, в стране именно их власть, и они говорят с Путиным на одном языке. Националисты, чей электорат искренне недоумевает, как можно стоять на одной трибуне с жидами-либералами и краснопузыми социалистами, заявляют об отказе от совместных акций. Удальцов пытается примирить между собой дурно пахнущее болото КСО и красных активистов. Размежевание неизбежно, причем в самое ближайшее время.
Выводы. Все знают, что дальше будет только хуже. Наиболее сознательные понимают, что режим необходимо ликвидировать в его разрушающем всё и вся гниении, что только революция позволит удержать страну от хаоса. Однако когда речь заходит о том, как должна происходить революция, чтобы обломки государства не похоронили под собой страну, чтобы удержать единое пространство, чтобы не допустить войны между регионами и иностранной интервенции, чтобы не вымерзло пол-страны, и так далее — понимание заканчивается, и начинается прожектёрство.
На мой взгляд, добиться каких-либо значимых результатов массовыми акциями невозможно. Существует только один путь успешной революции: через создание параллельных органов власти, повышение их практической значимости (через контроль за людскими и прочими ресурсами), конкуренцию с последующим замещением официальных органов, деградация которых необратима и уже идет полным ходом. А вот когда подобные структуры будут функционировать, можно будет вывести на улицы не то что миллион — десятки миллионов людей. И о всероссийской стачке можно будет рассуждать всерьез.
В социалистической традиции такие структуры называются Советами. Кто же должен формировать эти советы, и на какой основе должно происходить объединение людей в эти структуры? Как бы ни хотелось, сложно рассчитывать, что большие массы народа внезапно проявят тенденцию к самоорганизации. Эту задачу должны выполнить наиболее прогрессивные силы общества — революционный класс и возглавляющая его революционная, классовая партия.
Где же он, этот революционный класс? Попробуем разобраться.
6. Новая теория революции
Вульгарные марксисты рассматривают революционный процесс следующим образом. Существует два основных класса, один из которых производит материальные блага, а другой владеет средствами производства, и, таким образом, эксплуатирует первый. В определенный момент времени, по мере изменения производительных сил (в процессе технологической революции), существующие производственные отношения между угнетателем и угнетенным устаревают, и появляется объективная необходимость в новой модели общественного устройства. Класс-угнетатель, не желая терять свое доминирующее положение, всячески препятствует переменам, в результате чего противоречия достигают критического порога, и происходит революция.
Модель красивая, но абсолютно неверная. Если мы проанализируем известные нам революции, то убедимся, что всё происходит несколько иначе. Возьмём, для примера, Великую Французскую революцию.
На момент революции во Франции не было классов. Были сословия — дворянство, духовенство и все остальные. Если рассматривать их через призму классовых отношений, были феодалы, светские и церковные (владельцы основного средства производства, а именно — земли), и крестьяне (работающие на этой земле). Угнетённые крестьяне, что примечательно, абсолютно не хотели никаких революций. Более того, они стали последними защитниками режима — вспомним Вандею. А революцию совершил новый, народившийся класс, буржуазия. Потому и революция — буржуазная. До этой революции буржуазии как класса тоже не было — она стала им в революционной борьбе.
С точки зрения сословной, буржуа был тот же крестьянин. Простолюдин. У него могли быть деньги, они ему ничего не гарантировали. (Я намеренно оставлю за скобками вопрос происхождения капитала, очевидно, что, по крайней мере, после некоего рубежа он — результат эксплуатации менее удачливых собратьев). В любой момент какой-нибудь герцог мог запросто отобрать у вчерашнего крестьянина или ремесленника все, и существующая, абсолютно классовая, правовая система неизбежно подтверждала правомерность подобных действий. Впрочем, обычно герцоги и кардиналы брали у удачливых коммерсантов в долг и, как правило, забывали отдавать.
Озадачившись вопросом, что делать с деньгами, пока их не реквизировал очередной благородный самодур, буржуазия, кстати, запустила и механизм Возрождения. Именно частные заказы сделали возможным расцвет живописи, архитектуры, скульптуры и прочих искусств. Но этого было недостаточно. К тому же, понравившуюся картину или скульптуру тоже пришлось бы подарить феодалу, если бы она ему приглянулась.
Таким образом, перед обеспеченными, но бесправными людьми встал вопрос защиты своей собственности. Однако воевать нужно было против хорошо вооруженных и профессионально обученных бойцов, руководимых профессиональными военными. Единственное, что можно было противопоставить такому противнику — массу. Мелкому угнетателю необходимо было привлечь «подопечных» к выступлению на своей стороне против угнетателя крупного. В качестве идеологической базы был использован национализм. Идея единства всех людей, проживающих на одной территории и говорящих на одном языке, стала грозным оружием: вспомним, мало кто из европейских монархов мог похвастаться чистотой крови в национальном смысле! И любой француз, в жилах которого текла австрийская или испанская кровь, таким образом, объявлялся чужим. Буржуазия не могла в полной мере использовать в пропаганде фактор имущественного неравенства, поскольку вопросы могли возникнуть к самому пропагандисту. Поэтому его подменили правовым неравенством, и мало кто из неимущих, думаю, задумывался о том, что большинством из завоёванных прав на практике ему воспользоваться не доведётся.
Буржуазия в этой борьбе выросла, возмужала, наточила зубы. Буржуазия осознала свои классовые интересы, стала, абсолютно по Марксу, из класса «в себе» классом «для себя». Буржуазия смогла навязать всему народу своё видение общественного устройства, создала систему, при которой ее интересы были защищены наилучшим образом просто потому, что капитал у нее уже был, и лозунг равных возможностей развязал ей руки. Кто угодно может делать что угодно, но не у каждого есть возможности для этого. Была выработана подходящая религиозная парадигма — бог теперь любил богатых, оказывая им расположение земными благами. Трудись, и господь наградит тебя. Если не наградил — значит, плохо трудишься. У кого деньги есть, те трудились хорошо, поэтому их господь наградил. Не надо ничего доказывать, всё перед глазами.
С некоторыми изменениями и отклонениями от генеральной линии, эта система, называемая капитализмом, докатилась до нашего времени. Советский эксперимент, о котором я ещё буду говорить, оказался хорошей прививкой. Буржуазия сделала правильные выводы из Маркса и не стала доводить угнетаемых до точки кипения, провозгласив лозунги «великого общества» и «государства всеобщего благосостояния». Это позволило ей расцвести на полную мощность, раздаться вширь. Используя антисоветскую (а по сути националистическую) пропаганду, буржуазия смогла долгое время выжимать из управляемого общества все соки, уверяя его в необходимости строгого контроля в условиях борьбы с врагом. Усилия были не напрасны — последний оплот на пути завоевания капиталом мирового господства рухнул.
Собравшись в Вашингтоне, победители решили, что дальнейшее развитие ни к чему. Наука питалась только войной — воевать не с кем, и наука не нужна. Не нужны солдаты — значит, и людей можно поменьше. Нет опасности социализма — значит, можно сворачивать социальные программы. Да и вообще, лучше копить, чем тратить. Одержав окончательную победу, буржуазия выродилась в монополистическую финансовую олигархию.
Но прогресс не остановить; процессы в экономике, в социуме нельзя «выключить», а инерция их велика. Производящие силы, «разогнанные» научно-технической революцией эпохи холодной войны, продолжили развитие и вступили в клинч с существующими производственными отношениями. Конечно, менеджмент тоже не стоит на месте, психологи, социологи и дипломанты MBA придумывают все новые способы заставить людей отдавать свою жизнь за чей-то комфорт. Но все более очевидной становится необходимость смены самой системы общественных отношений.
Тем более странными выглядят претензии современной российской буржуазии и ее либерального оппозиционного авангарда на то, чтобы возглавить революцию. И уж совсем забавно звучат обещания этих людей построить нам «правильный» капитализм, чтобы нас угнетали не по беспределу, а по закону.
Увы для либералов, буржуазия в России не может стать революционным классом. И те, кто очень-очень хотят считать себя буржуазией, покупающие Toyota Camry в кредит и откладывающие три года деньги на отпуск в Каталонии, не могут стать таким классом. Им это не нужно. Им нужна Camry и Барселона. А у кого уже есть — яхта и Мальдивы. И даже угроза потерять всё не заставит их взяться за оружие: они предпочтут «свалить из сраной Рашки в какую-нибудь нормальную страну». Куда им, впрочем, и дорога.
