Теодор Ильич Ойзерман © svoboda.org
Несколько лет назад среди бесконечного повтора марксистских формул, среди хорового восхваления и столь же хорового ниспровержения Маркса едва слышным контрапунктом прозвучали слова о необходимости самокритики или внутренней ревизии марксистского учения. Их произнес старейший российский философ и историк философии Т. И. Ойзерман.
Этот общий подход к учению Маркса сформулирован глубоко и верно, в согласии с ним.
«В своем рациональном виде», — однажды заметил классик, характеризуя свой исследовательский метод, — диалектика «критична и революционна».
Но грош цена критике, если она не включает в себя как существенный момент самокритику. Такой поворот марксистской мысли давно уже назрел и стал необходимым: следуя ему, марксисты отнимут у идеологов власть имущих исторически почетную роль критиков марксистского учения.
Однако в своих оригинальных, масштабных историко-философских исследованиях (в таких, как, например, «Оправдание ревизионизма» или «Марксизм и утопизм») Ойзерман не сформулировал критерия различия между ревизией научной и ревизией искажающей. Поэтому ему не удалось провести разницу между ревизией как научной процедурой и ревизией как идеологией «рабочей аристократии» и партийной номенклатуры (в целом справедливо подвергнутой критике В. И. Лениным, Р. Люксембург, ранним К. Каутским и другими марксистами революционного крыла). Игнорирование разницы между ними привело к фальсификации Марксовой теории отчуждения, отказу от трудовой теории стоимости и к утопии «капитализма с человеческим лицом».
Таким образом, стало непонятно, что же должно сохраниться от самого марксизма в провозглашенной Ойзерманом марксистской самокритике и в чем состоит непреходящее научное значение марксизма (о котором пишет сам Ойзерман), включающего в себя критику капитализма как необходимую и существенную часть. Получившаяся теоретическая конструкция стала выглядеть как приспособление марксизма к потребностям пореформенной номенклатуры, пытавшейся капитализироваться, но вместе с тем соблюсти приличия, и не желавшей резко рвать со своим интеллектуальным прошлым. А её прошлое было связано с советским марксизмом. Теперь ей нужен был марксизм не революционный, не марксизм «Манифеста» или «Что делать?», и даже не «марксизм» социал-демократических компромиссов, а просто набор наукообразных гуманистических штампов, прикрывающих новые формы классового господства, но осененных авторитетом Маркса.
К сожалению, мы никогда уже не узнаем, как стала бы развиваться мысль Ойзермана дальше. Возможно, он и сам исправил бы свои ошибки. Теодор Ильич скончался 25 марта сего года в возрасте 103 лет.
Вниманию же читателей представляется интервью, взятое нами у профессора, доктора философских наук, бывшего декана философского факультета УрГУ имени А.М. Горького Константина Николаевича Любутина, который поделился с нами воспоминаниями о Теодоре Ильиче.
Как вы познакомились с Теодором Ильичом?
Я поступил в МГУ на философский факультет в 1952 году. Мне читали лекции такие блестящие знатоки своего предмета, как Асмус, Дынник, Ильенков… И среди них – Теодор Ильич Ойзерман, который тогда заведовал кафедрой Истории зарубежной философии. Студенты тогда его называли «Озер».
В чем его значение как историка философии?
Надо отдать должное Ойзерману: он первым предложил градацию всего развития марксизма.
Где?
В монографии «Формирование философии марксизма». Это была умнейшая книга! В ней он показал, что означают философские работы Маркса в “Рейнской газете”, в “Немецко-французском ежегоднике”, что такое Рукописи 1844 года. Ойзерман дал текстологический анализ этих работ. Кроме того, он был выдающимся лектором. Студенты были в восторге от его лекций.
Он умел доходчиво объяснить, что такое, скажем, отчуждение, чем оно отличается от опредмечивания – у Гегеля это одно и тоже.
Что это было за время?
Жизнь, конечно, тогда была нелегкая. Постоянно случались… наскоки. Рядом была Старая площадь, ЦК КПСС, рядом Лубянка, КГБ. Чего стоит, например, история с Ильенковым – бывшим аспирантом Ойзермана! Это история, от которой пострадали Ильенков и Коровиков, который позже ушел из философии и стал собкором «Правды» сначала в Индии, потом в Африке. Он до сих пор жив. Но философ он был слабый…
А что Ильенков?
Ильенков окончил войну в Германии, блестяще знал немецкий. Он – сын писателя, которого ценил Горький. Все началось с того, что он раздал тезисы студентам. По тем временам это был смелый поступок: как можно машинописные тезисы раздать – без цензуры? Что ты! Страх божий! А он дал.
Что там было?
Там было написано, что на философском факультете МГУ отсутствует адекватное понимание предмета философии вообще и предмета марксистской философии в частности. Предмет философии растворяли тогда в общественном сознании.
А Ильенков стал доказывать, что по Марксу философия есть теория познания. К сожалению, он свел философию Маркса к одной лишь гносеологии. Для Ильенкова не было проблемы человека у Маркса – вот в чем беда.
Чью сторону занял Ойзерман в факультетской критике Ильенкова?
На ученый совет, на котором того разбирали, Теодор Ильич не пришел. Заболел. Но поскольку Ильенков был его аспирантом, тут и говорить нечего. Я не хочу оценивать характер Теодора Ильича, сейчас это было бы грешно. Он не ввязывался в эти дурацкие споры. В них большого смысла и не было, который им сейчас приписывают.
А шли дискуссии в то время?
Распространен миф будто советский марксизм – это единое целое, и в нем не было никаких противоборствующих направлений, никакой борьбы, а царило лишь идейное согласие. При этом те, кто говорит об этом, любят вспоминать гонения на того же Ильенкова, не замечая собственного противоречия. Он же тоже был марксистом, как и его гонители! На самом деле не было в то время никакого однообразия! Сколько было дискуссий в науке в то время! По космогонии, по биологии, по языкознанию.
Ойзерман участвовал в них?
Нет, не участвовал. Что он знал в космогонии или генетике? Ничего. О его участии в философских дискуссиях не знаю. Сфера его научных интересов – история философии, в том числе и марксистской. Именно он поднял уровень марксистских исследований в 50-е годы. Его общая, не только философская, эрудиция была огромной. Ею он и покорял студентов.
Особое значение имел читаемый им два семестра курс по истории марксистской философии, в котором впервые было разъяснено значение ранних работ Маркса, показано значение младогегельянцев, в чем разница между идеями братьев Бауэров – Бруно и Эдгара, чем отличается Штирнер от Штрауса и т. д.
До Ойзермана никто об этом не рассказывал. В заслугу Ойзерману я поставил бы еще реабилитацию Бернштейна и критику Ленина. Но это уже позже.
А. А. Коряковцев и П. Н. Кондрашов
